Джеймс Риз - Книга теней
– Не помню, когда это было, – сказал в какой-то момент разговора отец Луи в своей характерной манере и добавил, усмехаясь: – Одно время я вообще не обращался к календарю. Последний, который я видел, был смешной революционный календарь Фабра д'Эглантена, которым все должны были руководствоваться. Как он меня забавлял! Послушайте сами: термидор, мессидор… фример, нивоз… Какая нелепая самонадеянность – переименовывать составные части времени!
Священник, несомненно, имел в виду недолго существовавший в первые годы после революции календарь – Annes I et II[129]; тогда полагали, что наступил новый день в истории, а новый день заслуживал нового названия.
– Это было, я полагаю, – продолжал священник, – в девяносто втором или девяносто третьем году.
– Король, несомненно, был уже мертв , – заметила Мадлен.
– Да, да, конечно, – сказал отец Луи, – но королева ведь еще была жива, верно? – обратились они оба ко мне. Первая дата, которая пришла на ум, означала казнь короля.
– Двадцать первое января, – сказала я. – Короля казнили двадцать первого января тысяча семьсот девяносто третьего года.
– Да, так оно и было, – пробормотал в раздумье отец Луи. Он закрыл глаза, потом открыл их, добавив с насмешливой улыбкой: – Может быть, ты и помнишь дату, ведьма, но я-то помню сам день.
– Ты там был?
– Конечно, мы присутствовали при казни , – отозвалась Мадлен. – Там собрался весь Париж. Коммуне пришлось в конце концов закрыть доступ в город, чтобы остановить поток людей, желающих попасть в столицу. Городские ворота заперли, вдоль улиц выстроились войска. Говорили, что не менее тысячи солдат стояло на пути короля к эшафоту .
– Но тогда уже никто не осмеливался называть его королем – разве что Луи Последним, гражданином Капетом или Вареннской Свиньей и, наконец, чаще всего – Луи Укороченный.
– Прозвище Укороченный венчало целый ряд других оскорблений , – заметила Мадлен. И добавила с грустью: – Я вот думаю: не была ли смерть для него желанной?
– Дорогая, ты, похоже, утвердилась в мысли, что все только и мечтают, как бы умереть! – проворчал отец Луи. – Уверен, будь у членов королевской семьи выбор, они бы предпочли жить безбедно и счастливо в каком-нибудь позолоченном убежище, подальше от черни… И королю действительно пришлось пережить всевозможные мелкие унижения в последние дни своей жизни.
Я спросила священника, что он имел в виду, и он объяснил:
– Например, когда король был заключен в Тампль, тюремщики отказывались снимать шляпу в его присутствии и оставались сидеть, когда он проходил мимо. Ему запрещалось надевать украшения, когда он выходил на свою ежедневную прогулку… унижения, кажущиеся незначительными, но весьма болезненные для бывшего короля. И конечно, эти оскорбления затем обрели словесную форму и закончились физическим оскорблением, – при этих словах он улыбнулся, – смертной казнью.
– Вот так: началось со смешных прозвищ и пренебрежения под маской учтивости, а дошло до отсечения головы , – сказала Мадлен. – Должна признаться, что эта дорога – крутой спуск в революцию – так и осталась для меня тайной… Но если возвратиться к тому дню, о котором мы говорили… В тот день, когда король был обречен взойти на эшафот, Париж устроил праздник смерти! Тут и там в огромной толпе люди плясали карманьолу. Казалось, каждый второй бил в барабан: барабаны имитировали учащенный пульс народа .
– Значит, вы действительно были там, в толпе, когда короля казнили?
– Нет, нет, не «в толпе», как ты выразилась, а над толпой, наши души были отделены от телесной оболочки . – Мадлен посмотрела на священника. – Тогда мы были везде, везде, где жизнь вот-вот должна была внезапно и насильственно прерваться. Мы редко принимали человеческий облик: тело стало бы для нас помехой – привязывало бы к одному месту в каждый момент времени .
– А что, вы могли быть в нескольких местах в одно и то же время? – спросила я, зная, что ответ Мадлен, возможно, поставит под сомнение идею Троицы и вездесущности Бога…
– Ну, не совсем.
– Не так. Не так, как тебя учили, – уточнил священник. – Мадлен хочет сказать, что, будучи бесплотными, лишенными телесного бремени, мы могли и можем , если захотим, передвигаться с места на место быстро, очень, очень быстро.
– В самом деле , – рассмеялась Мадлен, – однажды я видела две казни на противоположных концах города – одну на Плас-дю-Карусель, другую – не помню где, но в газете на следующий день сообщалось, что обе казни состоялись, когда часы пробили полдень! – Я никогда не видела ее такой по-детски оживленной. – Да, один из осужденных был совсем мальчик, ему и двадцати лет не исполнилось; военный суд приговорил его к смерти за то, что он поцеловал геральдическую лилию, вышитую на его потертом мундире. Как плакал этот бедняга, поднимаясь на гильотину!
– Расскажите мне еще о короле, – попросила я. Отказавшись от удовольствия созерцать проплывавшие мимо ландшафты, я силилась разглядеть Мадлен при падающем в окно кареты неверном свете.
– Что ж, дай вспомнить… на нем были серые чулки, серые кюлоты и розовый камзол под коричневым шелковым кафтаном. Я хорошо это помню. А на голове колпак…
– Волосы были обрезаны сзади так, чтобы коса не помешала гильотине, – добавил священник.
– И он был спокоен , – продолжала свой рассказ Мадлен. – Или казался таким поначалу. Он взошел на эшафот и, как это было принято, обменялся рукопожатием с палачом Сансоном и его сыном. А затем разгорелся спор .
– Толпе было ясно, – сказал отец Луи, – что Капет не желал, чтобы его руки связывали за спиной. Сансон настаивал. В конце концов вмешался присутствовавший при казни священник: он шепнул что-то королю, и тот смилостивился. У него уже не было выбора.
– В какой-то момент показалось, что толпа вот-вот вмешается.
– Да.
– Некоторые кричали королю слова поддержки .
– Да, – сказал отец Луи, – хотя указ, расклеенный повсюду, гласил: «Те, кто аплодируют королю, когда он идет к Помосту Правосудия, будут выпороты, те, кто проклинают короля, – повешены». Говорю тебе: то было время великих противоречий. На следующий день после казни в газетах сообщалось о двоих, арестованных на пути следования короля: один из них обращался к королю так, как подобает обращаться к монарху, другой оскорблял его.
