Джеймс Риз - Книга теней
– Путешественником? – переспросила я, хотя аналогия была вполне прозрачной.
– Да , – ответила Мадлен. – А почему бы и нет? Я проделала путь из смертной жизни к смерти, а потом к этому бессмертию, – пребывая в нем, я знала, что путешествие еще не закончено. Местом назначения я предпочла бы… конечность… Как случилось, что я остановилась в противоположной точке – бесконечности? Я поняла, что была обречена на эту участь, на это состояние неподвижности, неизменности – церковью, вашей святейшей церковью, чьи ритуалы – тайна даже для тех, кто их исполняет! Поняв это, я стала отчаянно искать выход. Нет, я не была побеждена!.. При этом жить мне не хотелось: довольно и того, что было .
– Ты и сейчас испытываешь такие чувства?
– Победила ли меня церковь? Да, несомненно. Хочу ли я умереть, чтобы выйти из этого состояния? Да, все еще хочу . – Мы, все трое, сидели, глядя друг на друга; невысказанное было очевидно: возможно, вскоре желание Мадлен исполнится.
Когда та снова заговорила, ее голос звучал мягче, в нем слышались нотки смущения.
– Я ведь так много читала, верно? – спросила она у священника, который ей не ответил. – Возможно, боясь найти ответы, которых искала, я не приняла во внимание свои инстинкты, свои предчувствия, подозрения и начала читать книги совсем иного направления: каббалу, арабские и мусульманские сказания. Читала про джиннов – этих демонов, которыми Соломон повелевает при помощи перстня с вырезанным на нем, если верить преданию, подлинным и единственным именем Бога. Джинны рождены из огненной стихии, их обиталище – Каф, горная гряда из изумруда, опоясывающая Землю .
– Все это пустая трата времени! – презрительно фыркнул священник.
– А разве мне недоставало времени, которое можно потратить? – спросила Мадлен. – У меня в запасе была вечность, топ vieux . – Ее рассказ, несомненно, вызвал раздражение у отца Луи. – Он , – кивнула Мадлен в сторону священника, – не одобрял мои поиски.
Отец Луи посмотрел на меня и спросил, словно ища поддержки:
– Видишь, ведьма, насколько это все было… предосудительно, даже оскорбительно?
К счастью, мне не пришлось отвечать – это сделала за меня Мадлен:
– О, Луи, ты по-прежнему весь во власти воззрений, свойственных смертному. Ты защищаешь свою глупую … – Она заколебалась, стоит ли продолжать, и, повернувшись ко мне, сказала: – Он священник своей церкви и всегда им останется .
– Что ж, поговорим тогда об этой церкви, – сказал священник. – Тебя разве она осудила? Нет, не тебя, а шайку вселившихся в тебя демонов.
– Да , – согласилась Мадлен. – Давай поговорим о твоей церкви.
– Эта церковь была и твоей, пока ты не отошла от нее. – Отец Луи замолчал, глядя на Мадлен серьезно, долго, а потом, не пытаясь даже извиняться, произнес слова, показавшиеся мне жестокими: – Мы верим, что церковь через свои ритуалы, исполненные над Мадлен и вызванные состоянием ее души, попросту говоря, похоронив ее у перекрестка дорог в неосвященной земле, мы верим, что она тем самым воспрепятствовала ее душе отыскать путь, закрыла ей дорогу назад в жизнь, помешала вновь стать человеческим существом.
Он остановился. Я молчала. Вновь заговорив, он пустился в объяснения, которые еще больше запутали меня:
– Дело не в догматах католицизма, вернее, не только в них. Действительно, церковь предала анафеме предсуществование души в пятьсот пятьдесят третьем году, но еще до этого…
– Еще до этого , – подхватила Мадлен, – египтяне верили в него, так же как и греки – Пифагор и Платон… Многие люди на Востоке и сейчас верят… И конечно, в предсуществование души верили кельты .
– Кельт способен убедить себя в чем угодно, – заметил отец Луи. Они обменялись улыбками: взаимное прощение пришло быстро, без всяких душевных усилий.
– Верили в него? – повторила я. – Ты имеешь в виду, говоря так, что…
– Можно мне сказать? – спросил священник у Мадлен.
– Пожалуйста, говори , – сказала она, и священник произнес следующее:
– Видишь ли, душа проживает целый ряд жизней во плоти, что является частью процесса духовного развития, который завершается только при достижении совершенства, когда душа сливается с… Божественным Сознанием, иными словами, душа – сущность жизни – переходит из человеческой формы в божественную, она стремится достичь и порой достигает иного уровня существования.
– И… – начала я, – означает ли это, что… – Я была ошеломлена.
– Да , – подтвердила Мадлен, прежде чем я успела досказать свой вопрос.
– И у нас есть доказательства, – подтвердил ее слова священник. – Доказательство того, что душа проживает много жизней. Ведь ты это хотела знать: переходит ли душа от одного хозяина к другому?
Я кивнула:
– И все же, Мадлен… все же ты не смогла вновь обрести жизнь, хотя, несомненно, способна управлять душами, волей, сокровенной сущностью других людей.
– Я пыталась. Пыталась и терпела неудачу бесконечное число раз .
– Но это не совсем так, – поправил ее священник. – Иногда ты цеплялась за жизнь.
– Да, но …
– Это правда? – спросила я.
– Она действительно это делала, – сказал священник. – Но подолгу никогда.
– Но… но как? – спросила я.
Мадлен рассказала, что парила, незримая, над совокупляющимися «самыми разнообразными способами» (по выражению инкуба) людьми, но все эти формы блуда не подсказали ей путь, не открыли, как она сказала, «дверей души», даже в тех случаях, когда соитие порождало новую жизнь.
Позднее, когда злость породила разочарование, призраки стали мешать совокупляющимся парочкам (для отца Луи это служило и развлечением). И вот наконец «присутствие на десяти тысячах случек», как довольно грубо выразился отец Луи, открыло Мадлен, что ей следует делать.
Однажды в горной деревушке в Северной Италии Мадлен вошла в тело женщины как раз в момент зачатия.
– И вот тогда , – рассказывала Мадлен, – когда я это сделала, или когда это случилось (а это, несомненно, была счастливая случайность ), я решила, что нашла путь . – И поскольку Мадлен была чистой душой, она… как бы лучше выразиться… прожила полный срок беременности в чреве этой женщины.
– Когда я вторглась в ее чрево, я поначалу была сама собой, то есть помнила все, что знала до того, как войти в нее, до того, как обручиться с водной стихией ее существа. Моя память, чувства, разум оставались невредимы, я обладала способностью говорить, хотя, конечно, и не имела для этого возможности. То был безмолвный мир, мир воды, лишенный звуков, если не считать стука двух сердец. И должна тебе сказать, это существование очень походило на наше, когда мы с отцом Луи не обретали форм, отказываясь от всякой видимости бытия. Когда мы это делали, наш мир тоже был миром воды. Я вся целиком (душа моя сжалась )была заключена в это рождающееся существо, все еще водянистый завиток в чреве женщины. Но с каждым днем, каждым часом я все больше теряла себя. Воспоминания блекли, ход мысли замедлился, почти совсем остановился. Только инстинкт остался. Но это были радостные утраты: я знала, что они приближают меня к жизни.
