Юрий Любопытнов - Мурманский сундук
— Ну, муж Ольгин, кому такая жизнь понравится, собрал свои манатки и укатил, куда укатил, Бог знает. Сначала алименты на дочку присылал, а потом бумага пришла, что, значит, умер он или ещё что. Ну, вобщем похоронили его. Так Вера и стала сиротой. А Ольга ещё сильнее вдарилась в выпивку, с одним пожила, с другим, с работы скатилась. А теперь совсем запойная стала. Все мужики у нее паслись….
— А где ж теперь она работает?
— Да где! На производстве такую пьяницу держать не будут. Работала, где придётся. В магазине уборщицей, дворничихой… Ей ведь деньги не плати, дай только выпить. Когда запивает, на работу по два-три дня не выходит, а то и больше. Вот такие, сынок, дела…
Женщина взялась за ведра.
— Девочка, конечно, предоставлена самой себе. Бабка — та старая. За ней самой пригляд нужен. И с дочерью тоже мучается… Горе одно…
— И никто не может помочь?
— Не знаю. Писали жители, и милиция не раз приходила. С месяц назад приходила женщина какая-то молодая, говорили из района, всё спрашивала соседей, как и что… А разве с Ольгой теперь сладишь! Мужичка прямо стала. Лицо красное, глаза навыкате, голос, как труба иерехонская… Она забьёт в два счета. Ей пса цепного надо, чтобы сладить. Но та женщина, видно, не зря приходила. Вызывали Ольгу в район. Но мало, видать, на неё подействовало. Также продолжала пить. Сейчас уехала куда-то. Дочку матери оставила. Воспитывай, мать!.. Нуф, пойду, — спохватилась вдруг женщина. — Совсем заболталась. Мне еще скотину кормить, поросёнка… Спасибо тебе, хлопчик.
Она подняла вёдра и, стараясь не расплескать воду, спустилась в овражек и завернула за угол ограды.
Саша выкачал воды и принёс в дом, поставил в террасе на лавку.
— Спасибо тебе, сынок, — сказала бабка Евдокия. — Вот уж спасибо.
Ермил сидел за столом рядом с Верой и что-то рисовал на листе бумаги.
— Вот это дом твой, — говорил он, — а это сирень, цветы, а это дорожка, по которой ты ходишь в школу, давай школу ещё нарисую…
— Папка, — сказала Вера, рукой обняв его за шею, — нарисуй мне птицу?
— Я птиц плохо рисую. Зачем тебе птица? Давай другое нарисую.
— Нет, нарисуй мне птицу, с большими крыльями. Пусть, какая получится. На тебе листок, на новом нарисуй?
Ермил ощущал на своей щеке горячее дыхание девочки и тепло её руки на плече.
— А ты любишь птиц? — спросил он, думая о другом.
— Люблю.
— А каких ты больше любишь?
— Всех люблю. А больше журавлей.
— Ты их видала?
— Журавушек? Видала. Бабушка о них мне рассказывала сказки, правда, баба? Они всегда осенью пролетают над нашим домом. Я всегда бегу к окну посмотреть, как они летят.
— А почему ты их любишь больше остальных?
— Не знаю. Наверно, потому, что у них есть дом. Они всегда летят домой. Все вместе и никого не бросают… Рисуй, рисуй! У тебя получается. А говорил, не умеешь. Я видала журавлей на картинке. Похожи очень.
Ермил выводил мягким карандашом линию крыла, рука его дрожала, и черточки получались волнистые.
Вера захлопала от восторга в ладоши:
— Получается, получается! — радостно закричала она. — У тебя получилось, папка!
Бабка Евдокия сидела тихо на своем стуле и вытирала глаза концом платка. Глаза были мокрые и морщины лучиками собрались у глаз, а рука с блестевшей тонкой кожей и синими венами дрожала на тёмном в мелкий цветочек платье.
— Готов твой журавль, — сказал Ермил, отдавая Вере бумагу.
— Я завтра в школе его покажу, — сказала Вера, беря рисунок. — Можно?
— Покажи. Он немного нескладный.
— Складный. Мне такого никто не рисовал.
— Я тебе ещё нарисую, — сказал Ермил. — А теперь нам с Сашей надо идти. Уже темнеет.
— Так чайку и не попили, — вздохнула бабка Евдокия и покачала головой. — Вы не обессудьте!
— В следующий раз, бабушка, обязательно попьём, — поообещал Ермил.
— Вы приходите, — обратилась она к Ермилу. — Верочка очень вас любит. Вы такой добрый….
Вера загрустила немного, видя, как штамповщики, прощаются с бабушкой, но протянула Ермилу и Саше руку, прощаясь, и сказала:
— Буду уроки делать… А птицу я завтра отнесу в школу…
Дорогой Саша рассказал Ермилу о том, что ему поведала женщина на колодце.
— Бабушка мне тоже кое-что рассказала об их житье-бытье, — ответил Ермил. — Но она не падает духом. Оптимистично так закончила: «В каждом дому по кому».
Он шёл ссутулившись и напоминал большую птицу. Это впечатление дополняли полы кашемирового плаща, развевавшиеся от ветра. Он перестал отвечать на вопросы Саши, думая о своём. Саша перестал его расспрашивать и тоже шёл молча, глядя как на востоке небо заволакивается темнотой, а на западе ярко-багровая полоса охватывала горизонт и ширилась, раздвигалась, и облака становились почти прозрачные. «К морозу», — подумал Саша.
17.
Прошла неделя или чуть больше. Скоро должен был быть праздник — годовщина Великого Октября. В один из последних дней октября было воскресенье, и как раз так получилось, что у Лыткарина был выходной. Недавно он встретил Валю и предложил ей сходить на танцы.
Она согласилась.
— Где тебя ждать? — спросил Саша.
— На танцах увидимся, — ответила девушка. — Я с подругой приду. Встретимся.
— Хорошо. Я приду. А ты точно придёшь? — он взглянул в глаза Вали.
— Обязательно приду, — улыбнулась Валя и глаза её залучились.
Вечером в воскресенье Саша стал собираться на танцы. Надел белую рубашку, недавно купленный тёмный костюм, хотел нацепить галстук, но раздумал: и так сойдёт. К галстукам он не привык, хотя считал, что с ним человек выглядит наряднее. Надел венгерские коричневые ботинки на толстой подошве.
Идти надо было почти через весь городок тем же путём, каким ходил на работу. Дело в том, что по воскресеньям танцы были в клубе сельхозтехникума, который располагался в бывшем игуменском корпусе монастыря, недалеко от собора, в котором была штамповка.
Дорогой он встретил старого приятеля Алика, с которым учился все десять лет и дружил с девятого класса.
— На танцы? — спросил его Алик.
— Ага, — ответил Саша. — А ты?
— Я тоже. Шёл к тебе… Давно тебя не видал.
— С месяц не виделись, — улыбнулся Лыткарин. — Я слышал от девчонок, что ты устроился токарем на завод.
— Учеником пока.
Они пошли к бывшему монастырю. Танцы начинались в семь. На улице было уже темно, слегка подмораживало. Идти было легко, дышалось свободно.
Подъезд клуба был освещён. На высоком крыльце с круглыми колоннами толпился народ — парни и девушки. Окна были ярко освещены, но музыки не было слышно.
