Юрий Любопытнов - Мурманский сундук
Мишка был в замешательстве. Но быстро справился с собой. Предложив раздеться, он усадил, кого на табуретку, кого на стулья, а кого на кровать.
— Мужики, я не ждал, честное слово. Не ждал!
Он тоже сел на стул, поставив костыль между колен.
— Не ждал… Вас и угостить нечем…
— Ты не беспокойся, — сказал Фунтиков. — Ничего нам не надо. Мы ведь ненадолго.
— А этот хмырь, — Мишка указал на Ваську, — вчера прискакивал: как твоё здоровье, а ничего не сказал, что вы придёте.
— И правильно сделал, — Фунтиков рубанул воздух рукой. — Так лучше — нечаянно. Ты нам скажи — сколько ты намерен бюллетенить?
— Я не знаю. Я бы сейчас в штамповку. Знаете, ребята, как мне эту неделю осточертело? Да лучше бы рука, чем нога, ни встать, ни сесть… ни сходить куда. А как у вас дела?
— Как дела!? — Фунтиков дёрнул шеей, ему давил воротник новой рубашки. — Тебя вот нет. Брали обязательства план к Октябрю перевыполнить, а теперь…
— Да, братцы, подвёл я вас. — Мишка нахмурился. — Может, я и выступал когда, но я же не нарочно… Натура у меня такая… Скоро выпишут, трещина зарастёт…
— Да ты не беспокойся. Отдыхай, набирайся сил, — убедительно провозгласил Фунтиков. — Ребята за тебя поднажмут…
— Осточертело всё без работы. — Мишка махнул рукой. — Ты, дядя Ваня, на мой станок посадил кого?
— Посадил. Васю Казанкина.
Мишка обернулся к Новоиерусалимскому:
— Давай жми, сынок. Не подкачай!
Все рассмеялись, услышав слова мастера, спародированные Мишкой, а Фунтиков, пряча улыбку, сказал:
— Он жмёт. Даёт по двенадцать тысяч. Это почти сто пятьдесят процентов…
— Пятьдесят процентов за тебя, Михал Облепыч, — посмеялся Казанкин.
Мишка замахнулся было костылем:
— Не можешь без ехидства…
— Где тебя угораздило ногу подвернуть? — спросил Фунтиков, возвращая разговор в нужное русло.
— Да со ступенек спускался у штамповки. Крутые они, сам знаешь. Оскользли…
— Не под этим делом? — Фунтиков щёлкнул пальцами по горлу.
— Да что ты, дядя Ваня! — Мишка вытаращил глаза. — Я счас особенно не принимаю. Так, когда гости. Скоро я сам к вам приковыляю… думал уходить из мартена, а теперь вот неделю не работаю и скучно мне без вас. Без туфты говорю…
Они посидели с час. Мишка уговорил их выпить по стакану чаю, который взялся приготовить Казанкин, включил телевизор, который никто не смотрел.
Прощаясь, Мишка вздохнул:
— Подвёл я вас. Но ничего. Приду, наверстаю.
Его глаза глядели влажно и грустно.
16.
Ермил пришёл домой после дневной смены уставший и продрогший. В штамповке он перегрелся, а на улице его продул пронизывающий ветер, и он почувствовал, что его знобит. Хотелось напиться горячего чаю и лечь в постель.
Он в коридоре снял плащ и стал стаскивать мытые в луже ботинки. Из своей комнаты вышла Полина Андреевна.
— Ермил, — сказала она, — к тебе гости пришли, ждут тебя дожидаются. — Она поправила сползшую с плеча тёплую шаль.
— Какие гости? — удивился Ермил, поставив снятые ботинки у калошницы и повернув голову в сторону хозяйки. — Я никого не жду.
— Проходи, увидишь.
Грузная фигура Полины Андреевны уплыла в свою комнату.
Ермил просунул ноги в тапочки (Полина Андреевна ревностно следила за чистотой в своём доме) и направился к себе, недоумевая, кто это к нему забрёл. Никто его здесь не знал, кроме штамповщиков. Он открыл дверь и остановился на пороге. На маленьком диванчике сидела Вера. Резиновые сапожки она сняла, и они стояли в уголке на газете.
— Папка! Папка пришёл! — воскликнула она, соскочила с дивана, подбежала к Ермилу и повисла у него на шее.
— Кто к нам пришёл, — заулыбался Ермил, подхватывая девочку под мышки, и только тут увидел Сашу, сидевшего на стуле за шкафом.
— Привет, — сказал Ермил, опуская девочку на пол и пожимая Саше руку. — Нежданные гости. Чаю хотите?
— Хотим, — ответил Саша за себя и за Веру, приподнимаясь и шагая по комнате. — Холодно сегодня на улице.
— Ладно, посидите. Я счас чайник поставлю.
Ермил ушёл на кухню, зажёг керосинку и поставил чайник. Ему радостно как-то было, что он увидел снова Веру, и отчего-то грустно. Вроде бы одно он не оторвал от себя, а другое уже приставил. Называет его «папкой». Дочка его папкой не называла, а звала «папулей». Когда маленькая была, звала, а подросла — перестала. Никак его не называла.
Он вернулся в комнату.
— Где же вы встретились? — спросил он Сашу.
— Около школы. Она выходила с уроков.
— Ты прямо из школы? — спросил Ермил Веру.
— У нас было всего три урока.
— Тебя сегодня спрашивали?
— Юлия Павловна спрашивала.
— И чего поставила?
— Пятёрку.
— Какая ты молодец. — Ермил погладил девочку по голове.
— Папка, возьми меня к себе жить? — Вера произнесла эти слова и как бы испугалась произнесённого, притихла, втянула голову в плечи и ждала, что скажет Ермил.
Он сразу не ответил. Горло неожиданно сдавило, он не мог произнести ни слова и даже проглотить жёсткий ком, да и как он мог сразу ответить. Вопрос был настолько неожиданный, что он растерялся. Он кашлянул и сказал:
— Не так-то всё это просто, Вера. Ведь у тебя есть мама, бабушка. Возьму я тебя к себе, а они придут и заберут тебя.
— Они не заберут.
— Почему не заберут?
— Бабушка старая, а маме всё равно. Она говорит, что я ей надоела.
— А где сейчас твоя мама?
— Уехала. Она с нами давно не живёт. А живёт далеко.
— И ты редко её видишь?
— Редко? Совсем не вижу почти…
— А мама твоя просто так говорит, что ты ей надоела, когда сердится.
Видя, что девочка вот-вот расплачется, плаксивая гримаса исказила лицо, Ермил проговорил:
— Ты погоди. Мы что-нибудь придумаем. Не сразу всё решается. Чаю сначала попьём, а там видно будет, а? Ладно?
Девочка кивнула.
Постучавшись, вошла Полина Андреевна.
— Я вижу, ты чайник поставил, — обратилась она к Ермилу. — Пойдёмте ко мне чай пить. У меня варенье есть, своё, и хорошего ситного я сегодня купила, очень мягкого. Пойдём, Верочка. — Она взяла девочку за руку. — Пойдёмте, и вы, молодой человек, — позвала она Сашу. — Не стесняйтесь!
Полина Андреевна знала события того вечера и ночи, когда в штамповке появилась девочка, и очень близко приняла к сердцу судьбу ребёнка. Усадив всех за стол, больше всех она заботилась о Вере — подкладывала ей варенья, дала салфетку, чтобы не капнула на платьице.
— Разные судьбы у людей, — говорила она и вздыхала, поправляя шаль на груди. — У кого, какая сложится. Нам вот с мужем Бог детей не дал. А дети это такое счастье! Сейчас ну что мы с ним одни живём. Живём не плохо, в достатке, но лучше бы жили, если бы были дочка или сынок. Надо для кого-то жить, а так, раз не для кого… жизнь становится пустой. Правда, Ермил?
