Дзюнпэй Гомикава - Условия человеческого существования
— Не нет, а да. Нам это хорошо известно. И тут нечему удивляться. Господин Кадзи, кажется, был даже награжден за повышение производительности труда. Так ведь?
— Да, так…
— Вы же не будете утверждать, что старались увеличить добычу руды, надеясь на поражение Японии? Ваши производственные успехи, конечно, были для вас важнее, чем положение китайских пленных!
Лицо Окидзимы стало багровым. Все, что подспудно копилось в душе, сейчас рвалось наружу. Он вспомнил свой разговор с Кадзи после капитуляции Италии. Многие японцы были уже тогда уверены в поражении, но многие еще надеялись… Но к чему оправдываться? Его не поймут…
— Простите, — сказал Окидзима, внезапно меняя тему разговора, — это у вас след от пули?
— Да.
Своими ясными глазами Фан посмотрел на Окидзиму.
— Вы долго были на фронте?
— Да, долго.
— В таком случае вам трудно будет понять… — Окидзима тяжело вздохнул. — Вам не понять, что мы были отщепенцами среди своих. Ваш путь не был таким противоречивым, поэтому вы сохранили чистоту души. И жизненная цель у вас не была связана с изменой родине. Больше того, она являлась оправданием вашей жизни. Потому вы и шли прямой дорогой. Мы же — совсем другое дело. Мы могли иметь прекрасную цель, но почти всегда она была сопряжена для нас с большими жертвами. И это коверкало нас.
— И все-таки я постараюсь понять вас, — сказал Фан, постукивая карандашом по чистому листу бумаги. — Но поймите и вы, что подобное объяснение не может служить оправданием военных преступлений.
— А я и не собираюсь оправдываться. Просто боялся слишком лобового подхода с вашей стороны.
— Хорошо, обещаю вам этого не делать. Однако факты неумолимы. И вот один из них: господин Кадзи отвечал за пленных, но поскольку они продолжали побеги, он решил в назидание другим… как это будет по-японски… сфабриковать побег, чтобы предать их в руки жандармов. Вы знали об этом?
Окидзима посинел от бешенства. Так вот что имел в виду Окадзаки, говоря, что он про него ничего плохого не говорил.
— Кто сочинил такую версию? Кадзи никогда этого не делал и даже в мыслях этого не имел. Бежавшие спецрабочие действительно были схвачены, но не мной и не Кадзи!
— А кем же?
— Этого я не буду говорить.
— Хорошо. Арестовал пленных Окадзаки. Он считал, что они хотели бежать. И он готов отвечать за свой поступок. А вот вы хотите уйти от ответственности. Или вы можете доказать, что непричастны к передаче семи пленных жандармерии?
— Да, докажу, — резко ответил Окидзима. — И тут же грустно улыбнулся. — Нет, пожалуй, из этого ничего не выйдет. Прямой убийца, жандарм Ватараи, как я слышал, сразу после капитуляции скрылся…
Фан кивнул.
— А директор рудника, эвакуировавшись сюда, говорят, подкупил кого-то и переправился с семьей в Корею.
Фан опять кивнул.
— Директора же правления фирмы вы куда-то увезли как военного преступника. Вероятно, он казнен, а у трупов, как известно, показаний не снимают…
Фан кивнул третий раз.
— Что касается Кадзи, то неизвестно, жив ли он. Я помню, что головы китайцам рубил еще один полицейский, но не имею представления, где он находится сейчас, и остались ли люди, знавшие его. А мы с Окадзаки не присутствовали при казни. Но можно ли верить показаниям китайцев, бывших там? Ведь ясно, на чьей они стороне, им абсолютно все равно, кто преступник — я или Окадзаки. Так что придется нам тянуть жребий. — Окидзима невесело усмехнулся.
Он был уже готов к худшему и отдался на волю случая, дерзко уставившись на Фана. Черт с ним, пусть выносит любой приговор, только вряд ли осчастливит человечество такая китайская революция!
— По-вашему выходит, что мы с Кадзи спровоцировали побег, чтобы потом передать беглецов жандармерии. А на самом деле Кадзи хотел в ту ночь дать этим семерым возможность бежать, но не смог им помочь, потому что жена удержала его… Впрочем, зачем я вам это говорю, мне же нельзя верить! А в злосчастный день, когда тем троим отрубили голову, тот же Кадзи остановил казнь и спас оставшихся четверых. Но вы, наверно, и это сочтете ложью! А я, сообщник Кадзи, накануне расправы примчался сюда, в город, и умолял руководство фирмы вызволить арестованных.
Тут спокойные глаза Фана бешено сверкнули.
— С кем из руководства вы разговаривали?
— С директором правления и…
— С кем еще?
— Не могу сказать. Не хочу впутывать этого человека, тем более что не уверен, был ли он против отмены казни. Вот так, господин следователь, но о чем нам еще разговаривать!
— Вам необходимо все спокойно обдумать, — в голосе Фана зазвучали жесткие нотки. — У вас один путь оправдаться — сказать, кто был против отмены казни.
— Это ловушка для моего же блага? — Окидзима вытер ладонью пот со лба. — А вы подумали о том, что если бы даже руководство согласилось ходатайствовать перед жандармерией, казнь все же не была бы отменена? Вам лучше бы заняться крупными военными преступниками, а не такими сошками, как я. И потом, мне кажется, надо предоставить японцам самим разобраться, кто из них прав, а кто виноват…
Фан недобро усмехнулся.
— Хорошо, на сегодня хватит, не собираюсь вытягивать из вас признаний. Спасибо.
Окидзиму отвели в камеру. Несколько дней его не трогали.
23В следующий раз его привели в другую комнату. За столом сидел китаец в штатском, а поодаль от него стояли Ното, доктор Се и Митико. Человек в штатском сказал:
— Вас берет на поруки товарищ Ното. Следствие еще не закончено, но мы вас освобождаем. Советую вам быть благоразумным, иначе вы подведете вашего поручителя…
Окидзима почувствовал, как его скептицизм растворяется в лавине радости.
— Я учту ваше предупреждение… Кстати, что сталось с Окадзаки?
— Я лишь выполняю распоряжение товарища Фана, остальное мне неизвестно, — сухо сказал работник управления. Но затем встал и, подойдя к Окидзиме, с улыбкой положил ему руку на плечо. — Искренне поздравляю вас. Скажите спасибо товарищу Ното и доктору Се. Очень хорошо вовремя признать свои ошибки. Но признать мало, надо сделать выводы. Если будет время, милости просим в иностранный отдел Городского совета. И вы, товарищ Ното, заходите. Там и товарища Фана повидаете… Всего хорошего, до свиданья.
Когда они вышли на улицу, Се направился по своим делам. Некоторое время все молчали. Потом Ното коротко сказал:
— Ну как, будем работать вместе?
— Видимо, придется. — Окидзима широко улыбнулся. — Как это у них называется — китайское великодушие? Но вот вопрос: кто нам будет доверять?..
— Не будем забегать вперед, — сказал Ното. — Вот когда не выйдет, тогда ворчите, сколько угодно.
— А действительно, попробуйте! — Глаза Митико горячо заблестели. — Ведь обидно прозябать в уличных торговцах. А вернется Кадзи, тогда что-нибудь еще придумаем.
— Хорошо, согласен.
Ното одобрительно кивнул.
— Тогда завтра же отправляйтесь в Городской совет. Узнайте, как обстоят дела с продовольствием. А то всякое болтают. Ходят слухи, что все дороги перекрыты гоминдановцами и скоро начнется голод. А японцы ведь народ легковерный. И еще, если сможете, разузнайте подробнее о ходе гражданской войны. А я буду собирать средства на газету. Только бы разрешили, а там у нас пойдет…
Ното сказал это так уверенно, словно издание японской газеты было делом уже решенным.
— Вы знаете, мы сейчас как птицы, разучившиеся петь. А голоса-то у нас хорошие… Так давайте же подадим свой голос по всем правилам искусства!
— А не найдется ли у вас, — Митико замялась, — какой-нибудь работы для женщины, ну хотя бы бумагу резать?
— Для вас, Митико, обязательно найдется!
— Нет, не мне, более деятельному человеку — Ясуко. Я бы, конечно, тоже с удовольствием работала бы, но ведь у вас штат маленький, поэтому… — Митико с улыбкой посмотрела на обоих мужчин. — Поэтому я еще немного поработаю у доктора Се.
Простившись с Ното, Окидзима и Митико пошли домой.
— Если бы Кадзи был на моем месте…
— Что тогда? — спросила Митико.
О, Кадзи знал бы, как поступить. А для Окидзимы все было покрыто туманом. «Разве не были вы восемь лет нашими врагами?» Окидзиме казалось, что китаец вот-вот задаст ему такой вопрос. Разве они когда-нибудь поверят японцам? А Кадзи всю душу вложил бы в это сотрудничество. Такая разница в восприятии объяснялась, верно, тем, что Окидзима, прежде всего, был скептиком. Не зная о судьбе друга, он считал, что жизнь покорежила его гораздо больше, чем Кадзи. А Митико еще никогда за последнее время не было так грустно и одновременно так радостно. Может быть, действительно Кадзи жив, попал в плен и там, в России, начнет новую жизнь, освободившись от всех противоречий. В ее ушах все звучали слова Ното и того китайца из управления, сказанные перед их уходом: «Ничего, попадет в Советский Союз и лет через шесть вернется настоящим человеком». Но шесть лет, шесть лет! Ведь это же равносильно вечности…
