Карта Анны - Шинделка Марек

Ты влюбилась впервые и с ужасом наблюдала, что при этом творится с человеческим телом. У вас словно отобрали водительские права на собственный организм. Вы неожиданно и с неприятием начинаете замечать свои телодвижения: например, руки тянутся к кружке, и вы видите — это руки идиота. Они тянутся неправильно, кто же так тянется к кружке. Или ноги поднимаются по ступеням, и вы видите — ноги идиота. Все неправильно, слова неправильные, тело неправильно, все нужно делать по-другому. Все телодвижения портятся по одной схеме: тело их совершает, а вы наблюдаете и видите — идиот.

Анна, сколько же людей мучаются из-за своего тела. Эти пропорции, размеры телесной массы. Требования, которыми люди обложили свои тела. Правила для головы, правила для ног, правила для губ, волос, ногтей и ресниц. Тогда тебе казалось, что от этих правил никуда не убежать. Ты видела, как самый незначительный жест способен полностью изуродовать человека. Достаточно хоть немного изменить сложившемуся образу, и вас тут же начинают ненавидеть. Достаточно, чтобы приличный, тихий и несмелый мальчишка, который у всех вызывает симпатию, потому что к нему можно проникнуться неким чувством — или сочувствием, выкинул что-то неожиданное — начал танцевать на вечеринке, рассказывать о себе в неправильном тоне, издавать слишком много шума или превратился в задушевного собеседника, или притворился ловеласом, как он тут же делался отвратителен.

Тебе казалось, что у человека нет шансов избежать своего предназначения, а предназначение это родится всего из нескольких квадратных сантиметров кожи, покрывающих череп. Из формы уха, длины и ширины носа, высоты лба, линии подбородка. Человек либо играет по правилам своей физиологии, и тогда всё в порядке, либо этой физиологии противится и подвергается наказанию.

Волосы

В те времена все тянулось долго. Каждый учебный день был как резиновый, мог растягиваться до невероятных размеров. В каждом телесериале было по крайней мере тысяча серий, и каждая из них длилась по пять часов. Дурацкие фильмы с плохим дубляжом, викторины, в которых садоводы соревновались за главный приз — холодильник, откровения второразрядных знаменитостей.

Роман с молчащей пропастью по имени Милан оборвался спустя несколько месяцев. Это случилось на концерте какой-то жалкой рок-группы, старательно имитировавшей что-то такое, что было в моде лет пятнадцать назад. Милан сказал, что ты ничего не понимаешь. Что ты к нему холодна. Даже заявил, что ты его унижала: он любил тебя, а ты не отвечала ему взаимностью. Ты стояла посреди толпы не в силах пошевелиться, и по лицу у тебя стекала черная тушь, оставляя на щеках тяжесть.

Ты зажмурилась. Вспомнила рекламу, которую видела утром по телевизору. В рекламе машина на скорости сто километров в час врезалась в бетонную стену. Тебя охватила зависть к лицам манекенов, сидевших в машине. Вокруг них в замедленной съемке разлетались осколки стекол, разрезая на них одежду, кузов складывался гармошкой, и из него вырывался столб горящего бензина, а манекены с невозмутимым достоинством ударялись лбом в приборную панель, потом откидывались на сиденья и снова бились головой о руль и стекло. И при этом по их лицам не пробежало даже тени эмоций. Они остались чистыми и светлыми. Как тебе хотелось иметь такое лицо! Лишенное смысла, чистое и непримечательное. Лицо, которое никто не смог бы запомнить и о котором никто бы не вздыхал.

Ты открыла глаза и вышла на улицу. Села на поребрик, вдыхая прохладный вечерний воздух, пахнущий росой. На пустом перекрестке зачем-то сменяли друг друга огни светофоров. Из дверей клуба вышла женщина и попросила у тебя сигарету. Потом ненадолго присела рядом. Вы о чем-то разговаривали. Ты уже даже не помнишь, о чем. Женщина протянула тебе бумажный платок, коснулась пальцем своего лица, чтобы показать, где убрать черные подтеки. С ней было хорошо. Неожиданно ты успокоилась. Женщина собрала волосы, спадавшие тебе на глаза, и скрепила их своей заколкой. Улыбнувшись, погладила тебя по щеке тыльной стороной ладони и исчезла.

В тот день ты впервые заметила свою красоту.

Кожа

Потом ты встречалась с парнем по имени Матей. Но длилось это недолго. Встречаться с Матеем было как встречаться с собственной копией. Ты уже давно перестала мучиться по поводу собственного носа. Научилась с ним жить, научилась его любить. Все зависит от точки зрения. Анорексия, булимия, культуристика… Эти три восклицательных знака после слова «тело» — лишь результат превратных представлений. Так и с твоим носом: достаточно было немного сменить фокус, и нос тут же стал обычным — ни большим, ни маленьким. Со временем ты поняла: даже если бы он был большим, ты заключила бы с ним мир, потому что по-настоящему ужасно не оттопыренное ухо иди большой нос, ужасна заурядность.

Ты до сих пор благодарна за это Матею. Матей старательно под тебя подстраивался, был внимателен, всем своим существом отражал тебя, как в зеркале. А ты смотрелась в это зеркало и постепенно освободила свое лицо. Убрала все лишнее: большие очки, серьги, макияж, растрепанные прически. Бросила курить. Тебе уже не нужно было уравновешивать нос: ты полюбила его именно таким, какой он есть.

А потом завязался твой первый настоящий роман. Ты познакомилась с неким архитектором и тут же в него влюбилась. Архитектор был на пятнадцать лет тебя старше. Ты тогда изнывала по всему, что хотя бы немного отдавало зрелостью. Мужчины твоего возраста по-прежнему оставались детьми, и тебе очень быстро надоели их ребяческие выходки, обидчивость, неуклюжесть и робость. Даже зеркала надоели.

Любовь к Архитектору была инстинктивной. Ты любила его, хотя довольно скоро узнала, что он женат. Тебе это не мешало, и возможно, тем более безрассудной была твоя любовь. Ты будто ждала, что этот успешный, хорошо обеспеченный мужчина передаст тебе часть своей зрелости, как при переливании крови. Подсознательно надеялась, что он облегчит тебе работу по превращению из девушки, девочки (в общем, из того образа, в котором ты тогда застряла) в женщину. Что сделает эту работу за тебя. И он делал. Ты все еще пахла по-детски. От дурманящего молочного запаха твоей кожи Архитектор терял голову. Ваш роман был своего рода бартером. Архитектор насыщал тебя зрелостью, а ты насыщала его детством.

Он нес на плечах собственную жизнь, точно огромные, тяжелые и сложно смонтированные строительные леса. Твоя жизнь была пока еще легка и пуста, словно воздушный шарик, и он мог играть с ним, как вздумается. Архитектор боготворил твое тело: ощупывал твои ребра, тазовые кости и поражался, сколько в тебе всего. Выгибаясь назад, ты с закрытыми глазами касалась макушкой его груди. Пока вы занимались любовью, магниты на холодильнике съехали на метр ниже. Тарелки попадали, их осколки разлетелись по кафельной плитке, словно причудливые фарфоровые цветы. Вы закончили на полу в другой комнате, на спине у тебя таял отпечаток паркета, на локтях, коленях и других частях ваших тел вспыхивали синяки, и ты вдруг отчетливо ощутила всю свою анатомию, наконец проверенную, протестированную. И Архитектор ее тоже ощущал. Целовал твои синяки и представлял себе, что под кожей они сладкие, как подбитое яблоко.

Одновременно он целовал мир внутри тебя. Параллельную вселенную, куда имел теперь постоянный доступ, куда мог свободно наведываться, где мог отдыхать. Архитектор держал в руках твою карту и разгуливал по твоему миру. Он даже мог сам его создавать — это, наверное, завораживало его больше всего. Поначалу ты восхищалась Архитектором настолько, что была готова идти в любую указанную им сторону. Он мог посеять в тебе любую мысль и наблюдать за тем, как она развивается.

Ты наполнялась его взглядами, логикой его рассуждений, даже его фразами и интонациями (время от времени он вычитывал в тебе собственные жесты, собственную привычку взмахивать руками). Незаметно для себя ты превратилась в зеркало и испытывала смутную радость оттого, что твой внутренний мир наполняется. И только значительно позднее ты поняла, сколько всего этот мужчина в тебя привнес. Только тогда начала избавляться от наносов, которые ошибочно считала своими.