Рыба моя рыба - Маркина Анна

— Я буду вам оооочень благодарна! — подытожила я монолог о сердце, ищущем финских берегов. 

Начальник буркнул: посмотрим. Я уже утихомирила сердце и подготовила его к разочарованию. Но через неделю мне позвонили: можно было забрать паспорт. Я встала в особую, дополнительную очередь (кабинет №2). Особая очередь двигалась быстрее — грустные старушки из основной очереди смотрели на нашу очередь враждебно. Меня пригласили в широкий кабинет, к одному из столов. Женщина покопалась в документах, извлекала из них мой свеженький красный загранник и стала крутить его в руках.

— У вас ведь были особые обстоятельства? — задумчиво спросила она и выдвинула ящик стола.

Я опять спела песнь о финских берегах и лотереях.

— Мы специально ускорили процесс в вашем случае, — сказала женщина. 

Я благодарно затрясла ей руку и горячо поблагодарила.

— Не всем так везет! — она раздраженно выдернула руку, поглядев на меня так, будто интеллектом я не превосходила пенек в лесу.

Челюсть ящика чуть ли не отвисла от моего простодушия.  

— Я вам так благодарна, — ответила я со счастливой улыбкой. — Спасибо вам огромное!

Две минуты работница стола крутила в тюрьме своих пальцев мой новенький паспорт и смотрела исподлобья. Две минуты я глядела на нее с радостью, во все тридцать два. В конце концов, женщина окончательно разочаровалась в моем уме и выдала мне заложника. 

Только на весенней улице, где солнце сразу погладило желтой рукой красную корочку, до меня дошло. 

С одной стороны, я чувствовала себя великолепным борцом с коррупцией, носителем нравственных устоев, Иванушкой-дурачком, который по недоразумению унес Кощееву иглу. С другой стороны, мне было неловко из-за непонимания, случайно возникшего между мной и отзывчивыми служителями паспортной системы. 

На каникулах мы съездили в Финляндию. А в новом учебном году к моим предметам добавилось компьютерное моделирование. Вел его Морж. Морж был низеньким, лысоватым, в пузырящихся штанах и с лишайником седых усов над пухлой губой. Живот его глубоко свисал над ремнем и смотрел на студентов, как отдельная сущность. Морж часто ходил с красивыми молодыми девушками. Они голубиными стайками толпились на переменах возле его кафедры. Я поняла, в чем секрет Моржа, когда он вдоль и поперек исчеркал мой ватман с фигурными построениями и влепил тройбан за домашнюю работу. Апперкот. Я училась на одни пятерки и полдня проплакала в туалете. Трое суток я переделывала домашку по советам старшекурсников. И получила второй тройбан. Так длилось несколько месяцев. На занятиях он склонялся над моим плечом, уставившись в экран с «Автокадом» и клал свою руку поверх моей — на мышку, так что его лишайные усы щекотали мне ухо. Когда я спросила, что мне нужно сделать, чтобы исправить оценки, Морж предложил прийти к нему на «вечернюю лабораторную». В восемь вечера. В пустой кабинет. Я попыталась расспросить девчонок, которые на такие лабораторные ходили. Они густо краснели и уверяли, что ничего страшного. Тогда я пожаловалась своему парню. Он пришел со мной, дыша огнем, и тоже сел за компьютер. Он придвинул стул так близко к Моржу, что задевал своей коленкой его коленку. При этом глядел как Джек Потрошитель. На этом мои проблемы с компьютерным моделированием сами собой рассосались.

Потом мама решила, что мне необходимы водительские права. Мне не нравилось водить машину. Но маму нужно было возить в больницу. Я записалась в школу, выучила ПДД и колесила по летней площадке с инструктором, сбивая флажки и конусы при парковке. Иногда мы ездили за город на тихое шоссе, где я под осенним солнышком каталась между березняками и весело болтала. Теорию я сдала легко. Но ко второму экзамену наступила зима. Площадка заледенела, словно ее всю ночь заливали водой, а потом полировали всем отделением ГАИ. Своей очереди надо было ждать часами, стоя на морозе, так что в машину забирались, не чувствуя ни рук, ни ног. Машина была чужая, с незнакомыми габаритами. Но я даже ничего не сбила и взобралась на скользкую горку. Экзамен мне не засчитали, потому что я на несколько сантиметров на радостях переехала линию остановки. Со второго раза я сдала площадку и перебралась на новый круг мучений. Он назывался: город. В городе была толкотня, светофоры, машины, горы снега, из-за которых выпрыгивали на дорогу бабульки, забитые парковки, а я сидела в незнакомой машине, полной хмурых дядек, из-за которых нервничала. После третьей неудачной попытки я сдалась. Тогда мама позвонила дяде Кеше. К дяде Кеше мы ездили на дачные шашлыки раз в три года. У него были в ГАИ какие-то подвязки. Мама выдала мне конверт и сказала, куда его везти. Это противоречило всем моим принципам. Я отказывалась, но мама шантажировала меня своей болезнью и врачебной необходимостью. Я приехала в отделение ГИБДД и там передала конверт тетке из строительного вагончика. На новом экзамене мне дали привычную машину, справа сидел мой инструктор. Он подмигнул мягко и разочарованно. На его месте тоже были педали газа, тормоза и сцепления. Мне приходилось только крутить руль. Да и маршрут отличался разительно: тихие улицы, свободные обочины. Я навернула несколько кругов по спальному району и получила долгожданную галочку. 

Так началось мое моральное падение. Я уже не была столпом света, опорой правды. Я была обычным человеком, слабеньким одуванчиком, чьи достоинства разметал ветер. Права мне так и не пригодились. Десять лет они валялись в коробке с документами, а потом истекли.

И вот мир перевернулся: меня добавили в стипендиальные списки Союза. Лет пять назад я бы швырнула грязные деньги в лицо горбоносой секретарше, но теперь я была тертый калач, я познала земную жестокость, и голод, и хитрость. Я решила вести окопную войну: дождалась, пока деньги придут на карту, и затаилась. Все мои молодые коллеги, заарканенные системой, переводили половину стипендии назад, а я нет. Я просто не отвечала на письма и звонки с незнакомых номеров. По городу, конечно, никто за мной с лассо не бегал. Просто через год или два меня тихонько удалили из волшебного списка. Но я чувствовала себя верной остаткам былой принципиальности.

Когда на одном из форумов преподаватель зазвал меня в гости в свой номер, намекая на стипендию, что давали самым талантливым семинаристам, я пришла в боевом настроении. Он, как большая гора, сидел голышом в кровати и пьяно протягивал мне в качестве романтического подношения полупустой флакон духов. Эта нелепая картина так меня поразила, что я рыдала от хохота, брызнула ему духами прямо в нос и потом ходила от компании к компании, рассказывая об этом нелепом происшествии. Всю неделю его сопровождали косые взгляды и громкие смешки. Впрочем, мастер этот спокойно себе преподавал еще много лет до тех пор, пока не умер. 

И все-таки однажды Химера придавила меня к земле своей вездесущей лапой. 

У меня была ученица — Даша. Умная черноглазая девочка из богатой семьи. Таким семьям всегда было мало счастья, и они хотели чего-нибудь эдакого: возили детей в Альпы кататься на лыжах и покупали им породистых щенков. Щенки иногда сидели у меня на коленях во время уроков и мелко тряслись. Еще таким детям нанимали упряжку молодых учителей для дополнительных занятий. Я вела русский и литературу и передавала приветы «математике» и «английскому». Мы готовили детей в одни и те же школы. В основном, в Лицей. Начиная с шестого класса, Лицей становился таким же атрибутом хорошей жизни, как лыжи или щенок. Поступить было непросто, и в сентябре состоятельные родители бежали наперегонки бронировать преподавателей, которые могли бы натаскать их чад на экзамены. Мы с «математикой» и «английским» совершенно случайно сколотились в мафиозную упряжку на районе и таскали десятки детишек по экзаменационным льдам этого Клондайка. Мы заламывали цены вдвое выше, чем за обычные занятия, сосредоточенно восседали на резных стульях с щенками на коленках, пили облепиховый чай с печеньками, которые нам приносили домработницы, а иногда оставались на кофе с добрыми и тревожными родительницами.