Москва, я не люблю тебя - Минаев Сергей Сергеевич

— Замолчи, пожалуйста, — повышает голос Денис. — Вы понимаете… я эти деньги… одним словом… они сами…

— Хватить мямлить, идиот! — рявкаю на него. — Они сами, ногами ушли? Какая стройка?! Какая кислота?! Ну! Быстро! — привстаю, наотмашь бью его открытой ладонью по затылку.

— Я случайно открыл чемодан, понимаете? Увидел, что там деньги, а у меня кино, ну, вы же знаете! Потом Санька ЛСД принес, мы встретились… — тараторит он.

— У него кино, знаете? Уже семь лет он снимает кино! Артхаус! На который он ищет инвестора, вместо того чтобы в тридцать пять лет заняться наконец тем, что приносит хоть какой-то доход! Фассбиндер ты наш! — верещит Света.

— Заткнись! — кричит на нее Денис. — Не слушайте ее, я вас умоляю!

— Он инфантильный ребенок, понимаете? Он слишком хорошо образован, чтобы идти на работу, и я с ним уже… — продолжает она.

— Заткнись! — Лицо Дениса перекашивается злобой. — Ты ни черта в этом не понимаешь, номенклатурная дочка!

Я достаю зайчика, подношу к носу. Втягиваю ноздрями аромат лаванды. Химическая нота напоминает мне про скотч.

— Мы сожрали ЛСД, я поехал домой. В самом деле, я не хотел! — Он морщится и дергает веком, будто его иглой укололи в глаз. — Честно, я не хотел их красть… то есть хотел… но на самом деле я хотел снять на них кино. На эти деньги. Знаете, у меня сценарий, это… это мечта…

— Это совершенно идиотская мечта! — снова встревает Света. — Отгородиться от мира ширмой собственного снобизма, забыть о том, что ты женат, забыть о том, что ты взрослый мужчина наконец!

— Заткнись!

— Он даже деньги украсть не смог, вы понимаете? Миллион долларов, чеченских или дагестанских. Кстати, чьи они?

— Какая теперь разница? — взвывает Денис.

— Миллион долларов, которые он хотел потратить на кино! Вы можете себе представить? Вместо того чтобы сбежать отсюда, свалить ко всем чертям на первом самолете, в Европу! Родить там детей, жить… Он готов просрать миллион долларов на свою бездарную мечту!

— Что?! — орет Денис. — Бездарную?! Да как ты… как ты смеешь так говорить о том, в чем…

— Смею!!!

— Заткнись!

— Заткнитесь вы оба! — кричу я, лихорадочно убирая зайчика в карман. — Молчать!

— Да что вы себе позволяете?! — Света делает шаг вперед, растопырив пальцы на руках. Я встаю, двигаю ей прямой в лоб, она беззвучно падает на пол, рядом с Денисом.

— Она… Вы ее убили? — Он принимается щупать ей пульс, хотя очевидно, что делать этого не умеет. — Света! Светочка! Вы убили ее?

— Встать! — рявкаю я. — Встать, ублюдок! Тупица! Скотина! Встать! — зачем-то бью его ногой в грудь, он раскидывает руки и падает навзничь. Понимаю, что встать он не может. Снова достаю зайчика. Нюхаю. Схватив за грудки, отрываю Дениса от пола. Бью по щекам. — Куда ты спрятал деньги, урод?

— Она… она умрет? Она умерла? — лопочет он.

— Даже не надейся!

Часа два уходит на разгром двухкомнатной квартиры. Всюду вывороченные диванные подушки, выброшенные из шкафов вещи, постельное белье, коробки с елочными игрушками. Действие происходит под аккомпанемент играющего на реверсе «In my place» Coldplay, который я поставил на полную громкость в местном аудиоцентре, и стонущей на кухне, связанной скотчем Светы.

Денис сидит за столом, напротив меня, с распухшим носом и медленно темнеющими фингалами под глазами. В его руке стакан с William Lawson's, над головой, чуть левее, плакат с Дэвидом Боуи, времен Tin Machine. Я по пятому кругу выслушиваю историю про галлюциногены, Сашу, курьерскую компанию, драконов, стройку, и… сценарий.

— Ты понимаешь, что тебя чехи все равно ебнут? — глотаю виски. — Если бы ты вернул деньги, может быть, остался бы инвалидом. А так… будешь трупом. У тебя родители живы?

— Поймите… я не вор, я режиссер. — Денис начинает всхлипывать. — Я их потерял…

Я смотрю сквозь него. На плакат, потом на книжные полки со старыми, еще советскими изданиями Воннегута, Апдайка, Шоу, Хемингуэя, Сэлинджера, Теннесси Уильямса, Ремарка. У книг истертые корешки, из некоторых томов торчат закладки — пожелтевшие бумажки или календарики с мятыми краями. Наверняка в одних и тех же местах в «Рыбке-бананке» или «Трамвае желания». В одних и тех же местах…

Я перевожу взгляд, мажу по дивану, накрытому шерстяным пледом, лампе с отколотым абажуром, стоящей на трюмо, по старым фотографиям в рамках, за стеклом книжного шкафа, по подоконнику с засохшим лет десять назад фикусом и новомодным кальяном с иранскими мотивами на колбе. Рама широкого окна еще не заменена на пластик и выглядит совсем как в старой квартире моих родителей. А в углу, образованном стеной и подоконником, паутина трещины, и я закрываю глаза, чтобы случайно не найти еще какое-то сходство.

— А вы с друзьями в преферанс на кухне шпилите или здесь? — спрашиваю Дениса.

— Преферанс? — отзывается он. — Откуда вы знаете?

— Ну так где?

— На кухне.

— Я так и знал! — открываю глаза, и первое желание — ударить его наотмашь по еще кровоточащему носу. Допиваю виски, ставлю стакан на стол, медленно поднимаюсь.

— Знаешь, — говорю, — людей убивают за то, что они воруют деньги. А тебя убьют даже не за это. За попытку, причем неосуществленную. И знаешь, почему? Вы даже деньги не можете спиздить, не сверившись сперва с томиком Достоевского.

— Кто это мы? — осторожно интересуется он.

Начинаю волноваться. Достаю зайчика, не оборачиваясь выхожу из комнаты. Запах скотча, теперь уже совсем слабый, напоминает о связанной истеричке, сидящей на полу.

Захожу на кухню, резко срываю скотч с ее губ, беру столовый нож, разрезаю пленку на руках.

— Мразь! Ничтожество! Садист! — выплевывает ругательства Света.

Аккуратно прижимаю отошедший кусок пленки к рулону, проглаживаю пальцами, убираю в карман пиджака. Салфеткой вытираю лезвие ножа.

— Ты даже не представляешь, что с тобой будет! — шипит она мне в спину.

— И что же? — оборачиваюсь.

— Что? Да ты… — смотрит на нож в моей руке, потом мне в глаза. — Ты меня убить собираешься? Ну, давай, давай! Ублюдок! Ну, убей, что тебе стоит! Гопник! Ты понимаешь? Ты гопота, ничтожество!

— Ты слишком серьезно к себе относишься! — Аккуратно кладу нож на стол, иду к выходу. Кажется, она начинает всхлипывать.

На улице выбрасываю в урну их мобильники. Следовало бы еще телефонный провод в квартире перерезать, но я успокаиваю себя мыслью, что прежде чем позвонить ментам, семейка потратит час на споры о том, «твари они дрожащие, или право имеют». А им еще гениальность сценария мужа обсуждать…

Является ли курьер родственником легендарного гусара, я, к сожалению, забыл выяснить. Впрочем, какая теперь разница.

СТРАСТЬ

Двенадцать часов дня. Район Парка культуры

Лейтенант Федоров смотрел в окно. На коленях у него лежал кейс, на крышке которого было два пакета — синий, с фисташками, и прозрачный, для скорлупы. Федоров был сосредоточен на сложных схемах реструктуризации своего богатства. Базовые потребности, как то: джип «Ниссан Инфинити», переезд с доплатой из Мытищ хотя бы в Свиблово и пусть с потерей площади, а также поездка в Италию, которую он обещал младшей сестре, — уже были удовлетворены. Оставалось еще тысяч шестьсот-семьсот свободного кэша.

«Можно было бы землю взять. Ща, говорят, рынок-то растет. — Хрыык. Федоров сломал зубами скорлупу ореха. — Где-нибудь в районе Сергиева Посада. — Хрыык. — Нет, еще лучше на Новой Риге, там быстрее растет. Взять, к примеру, соток пятьдесят, на Истре, у воды, — хрыык, — интересно, почем там теперь отдают? Может, местные опера подскажут? У них-то, небось, есть». Хрыык. С каждой разгрызенной фисташкой в голову приходила все более весомая идея. Ближе к концу пакетика в Москву Федоров решил не переезжать, чтобы не светиться, машину купить попроще, в Италию… «фиг с ней, ладно. Обещал же». В итоге шестьсот тысяч долларов были вложены в участки у воды, в природоохранной зоне, найденные через старого кореша в Росприроднадзоре, сто пятьдесят тысяч потрачены на улучшение жилищных условий в виде покупки ста метров в монолите там же, в Мытищах. Сотка долларов рассована по ячейкам в разных отделениях Сбербанка на черный день, сотка оставлена на жизнь, машины и турпоездки. Полтинник был выдан старшине Кустову, который отвлекал своим мельтешением и гадким словом «подельник» с момента зарождения потока мыслеобразов, кредитных карт, банковских ячеек и аккуратных столбиков с цифрами.