Элис Сиболд - Милые кости
— Линдси, — позвал папа.
Ответа не было.
— Линдси, можно к тебе?
— Уходи, — отрезал ее голос.
— Прошу тебя, милая, — умолял он.
— Уходи!
— Линдси, — у папы перехватило дыхание, — почему ты меня не впускаешь? — Он осторожно прижался лбом к ее двери. Дерево холодило кожу, и он на мгновение забыл, что у него стучит в висках, а душу бередит неотвязное подозрение: Гарви, Гарви, Гарви.
Линдси бесшумно подкралась к порогу, ступая в одних носках, и отперла дверь — папа едва успел отшатнуться и принять такой вид, который, по его расчетам, говорил: «Не прячься».
— Что? — спросила она. Ее лицо было оскорбительно неподвижным. — Что такое?
— Хотел узнать, как у тебя дела, — сказал папа.
Он не мог забыть, как между ним и мистером Гарви опустилась завеса, как потерялась некая зацепка, ускользнула лежавшая на поверхности вина. Но ведь его родные вынуждены изо дня в день выходить на улицу, отправляться в школу или еще куда — и волей-неволей проходят мимо зеленого дома, обшитого вагонкой. Успокоить обескровленное сердце могли только дети.
— Мне надо побыть одной, — сказала Линдси. —
Неужели непонятно?
— Если что — я рядом.
— Послушай, папа, — моя сестра пошла на единственную уступку, — я способна обходиться без посторонней помощи.
Что тут будешь делать? Он, конечно, мог нарушить неписаный кодекс и сказать: «А я — нет, я не способен, ты меня не отталкивай», но вместо этого чуть помешкал и отступил назад.
— Понимаю, — сказал он, прежде чем уйти, хотя ничего не понимал.
Мне захотелось взять его на руки. В альбомах по искусству я видела такие статуи: женщина держит на руках мужчину. Спасение наоборот. Дочка говорит отцу: «Ничего, ничего. Скоро заживет. Вот подую — и все пройдет».
Но вместо этого я могла только наблюдать, как он звонит Лену Фэнермену.
На первых порах полиция относилась к нашей семье, можно сказать, трепетно. В захолустных городках исчезновение и убийство девочки было в те годы из ряда вон выходящим событием. Но время шло, а следствию так и не удавалось найти мое тело или напасть на след убийцы. Полицейские занервничали. Существует определенный временной промежуток, в пределах которого, как правило, обнаруживаются улики; этот промежуток уменьшался с каждым днем.
— Не сочтите за бред, инспектор Фэнермен…— начал отец.
— Зовите меня просто Лен.
У него в кабинете, под настольным пресс-папье, лежала школьная фотография, полученная от моей мамы. Когда об этом еще никто не заговаривал, Лен уже знал, что меня нет в живых.
— Я уверен: одному соседу что-то известно, — сказал папа, глядя из окна мастерской в сторону кукурузного поля. Землевладелец заявил журналистам, что до поры до времени оставит поле под паром.
— Кто этот сосед и откуда у вас такая уверенность? — спросил Лен Фэнермен, достав из ящика стола карандашный огрызок.
Мой отец рассказал ему про сооружение шатра, про то, как мистер Гарви его выпроваживал, как реагировал на мое имя, а потом добавил, что в округе все считают этого субъекта странным — на работу не ходит, детей нет.
— Непременно проверю, — сказал Лен Фэнермен, но, скорее, по обязанности. Такая уж ему отводилась роль в этом спектакле. Сведения, которые сообщил мой отец, не давали ни малейшей зацепки.
— Никому об этом ни слова; сами туда больше не ходите, — предостерег Лен.
Когда отец положил трубку, на него нахлынула непонятная пустота. Совершенно выжатый, он переступил порог мастерской и тихо прикрыл за собой дверь, а потом еще раз позвал из коридора:
— Абигайль.
Запершись в нижней ванной, она в это время украдкой поедала миндальное печенье, которое папина фирма неизменно присылала нам к Рождеству. В маминых движениях сквозила жадность; миндальные кругляши, похожие на солнышки, стремительно исчезали у нее во рту. Когда мама была мной беременна, она целое лето ходила в одном и том же просторном клетчатом платье, чтобы не тратить лишние деньги, но зато ела все, что душе угодно, поглаживая живот и приговаривая: «Спасибо, малыш», а на грудь падали шоколадные крошки.
В дверь ванной постучали, только где-то внизу, почти у порога.
— Мамуля!
Торопливо дожевывая печенье, она спрятала пакет в аптечку.
— Мамуля! — сонным голосом повторил Бакли.
— Маму-у-у-ля!
Она терпеть не могла, когда ее так называли.
Стоило ей открыть дверь, как Бакли обвил ручонками ее колени.
Отец поспешил на шум и столкнулся с мамой в кухне. Чтобы отвлечься, они вдвоем захлопотали вокруг Бакли.
— А где Сюзи? — спросил Бакли, когда папа делал бутерброды. Для себя, для мамы и для четырехлетнего сына.
— Игрушки не забыл сложить? — ушел в сторону отец, не понимая, почему надо избегать этой темы в разговоре с единственным человеком, который задает вопросы напрямую.
Что такое с мамулей? — спросил Бакли. Мама тупо смотрела в пустую кухонную раковину. — Давай-ка съездим на этой неделе в зоопарк, — предложил отец, ненавидя себя. За увертки, за подкуп, за обман. Но как объяснить ребенку, что его старшая сестра лежит неизвестно где, разрезанная на части?
Слово «зоопарк» и все, что с ним связано (для моего братишки это значило: «Ура! Обезьяны!»), возымело действие, и Бакли опять ступил на зыбкую дорожку забвения длиной в один день. Темные стороны жизни пока обходили стороной его маленькую фигурку. Он знал, что я сейчас далеко; а кто далеко, тот скоро вернется.
Добросовестно обходя наш квартал, Лен Фэнермен не обнаружил ничего подозрительного в доме Джорджа Гарви. В настоящее время мистер Гарви жил один, но как было сказано, первоначально планировал перебраться сюда с женой. Она умерла незадолго до переезда. Он зарабатывал на жизнь изготовлением архитектурных макетов, которые сдавал в специализированные магазины. Это ни для кого не было секретом. Нельзя сказать, что соседи набивались к нему в друзья, но относились к нему сочувственно. В каждой избушке свои погремушки. Лен Фэнермен знал это, как никто другой. Но, похоже, у Джорджа Гарви погремушки были особенные.
Нет, говорил Гарви, он мало знаком с семейством Сэлмонов. Детей их видел. Сразу заметно, в какой семье есть дети, а в какой нет, продолжал он, слегка понурившись и свесив голову на левый бок. «Во дворе игрушки разбросаны. Дома выглядят более живыми, что ли», — говорил он дрогнувшим голосом.
— Как я понимаю, на днях вы беседовали с мистером Сэлмоном, — сказал ему Лен Фэнермен, вторично явившись в темно-зеленый дом.
— Да, верно, а что случилось? — спросил мистер Гарви. Он прищурился, глядя на детектива, и тут же осекся. — Схожу за очками, — сказал он. — У меня сейчас кропотливая работа, из эпохи Наполеона Третьего.
