Андрей Шульгин - Слёзы Анюты
— Клеймо это позорное, вот что!
— Знак это. О том говорит он, что ты избранник мой.
— Врёшь! Я посланник трав волшебных и звёзд дальних. Во мне сила их.
— Нет в тебе, Кликун, больше силы их. Теперь только моя сила. Ведь это я повелела тебя из темницы генераловой выпустить. Я свой поцелуй на щеке твоей оставила. Мой раб ты.
— Врешь! Врёшь! Врёшь!
Кликун бросился прочь и бежал долго, пока не рухнул от усталости в мякоть луга. Предрассветная роса остудила его. Сквозь стебли и листья вилась тонкая струйка аромата волшебных трав. Кликун зашелестел на языке трав, речью длинной. Потом стал ждать. Травы молчали. Кликуну показалось, будто он врастает лицом в землю. Он перевернулся на спину и увидел над головой бледное мерцание в рассветном небе среброоких звёзд. Как они играли когда-то! «Ух, ух, ух…» застонал Кликун в белёсое небо. Звёзды чуть дрогнули лучами. «Ух, ух, ух…» заблажил опять Кликун. Звёзды больше не отзывались.
Кликун закричал.
В середине дня, когда солнце пекло степь, он вернулся к дому с боками косыми. Невдалеке от дома пробивались из-под земли к небу пять молодых деревцев. Четыре деревца были потолще, пятое совсем недавнее. Кликуну почудилось, будто оно зовёт его. Он опустился пред совсем тонким стволом на колени, отказываясь верить.
— Доченька твоя, — раздался из-за спины голос хозяйки. — С полгода как народилась.
Кликун резко обернулся к ней, но ничего не сказал. Лишь голову опустил ещё ниже. Он думал о том, что дочь его навеки останется в том царстве, из которого изгнан он. Что огненный поцелуй пролёг вечной пропастью между ними, через которую никому из них никогда не перейти.
Как бы в такт его мыслям деревцо с веточки тонкой обронило листик, покружив он упал к Кликуну на колени.
XIГубернаторский дворец закатил очи к солнцу. С балкона взирал генерал на Город. Генерал чувствовал себя старым. Очень старым. Старше Города. Старше солнца. Старше степи. Он зябко кутался в полы мундира. Трогал бляхи орденов.
Солнце жгло крыши Города, танцевало на куполах церквей, но генералу было холодно. Холод тёк по его морщинам, проникал внутрь.
— Что согреет меня?
— Ваше высокоблагородие?.. — вытянул тупую харю денщик.
— Молчи Семён. Не поймёшь.
— Ваше высокоблагородие, на плац ехать, построение смотреть, изволите?
— Нет.
— Ваше высокоблагородие… эта… как же… как же, не ехать? Без вас не начнут.
— Почему это?
— Дык!.. ведь высокоблагородие вы… генерал-губернатор!
— Вот, Семён, возьми китель мой, да в нём на плац езжай, за губернатора будешь. — Генерал накинул на плечи денщика свой китель.
— Да как же это! Ваше высокоблагородие!
— Молчать!!! — Взревел генерал. — Выполняй приказ, дурень!
Генерал наблюдал с балкона, как за ворота его дворца выкатывается экипаж, запряжённый парой белых, в коляске, бледный от страха, ехал денщик, генеральский китель на котором был похож, скорее, на саван.
Генерал поднял голову и стал смотреть в небо, будто ожидая ответа. Небо прозрачной волной перекатывалось над седой головой генерала. Ему подумалось, что там, в самых небесных высях, его фигура и лицо с застывшей маской вопроса на нем, видятся такими малыми, что будь там — в небесах, он сам, не различить ему ни за что одинокого страдальца, стоящего на балконе, ни сам балкон, ни даже дворца, с балкона которого страдалец взирает на небо. И он, и его дворец, сольются в единое пятно с Городом, и ни разобрать в пятне этом, где страдающие и счастливые, любящие и ненавидящие, молящие и проклинающие. Только пятно. Только Город.
Холод жёг генералу кости. Он сделал привычное движение руками, каким многие годы запахивал китель, но ладони скользнули лишь по шёлковой рубахе, оставив липкое отвращение от неисполненного ритуала. Генерал, как-то уж совсем по-стариковски, вздохнул и вышел с балкона.
Парк, куда спустился генерал, казался безлюден. Генерал прошёлся дочиста выметенными аллейками, слушая, как звяканье новых набоек сапог о плиты дорожек въедается в плоть тишины. Постоял у фонтана, ощерившегося вокруг себя мордами каменных львов. Из пастей львов с неутомимой безрассудностью вылетали струи воды. Влажная прохлада мраморного парапета облизала генералу зад. Сидя на краю фонтана, он, кряхтя и задыхаясь, стягивал с ног сапоги. Подкованные металлом кожаные сапоги полетели в воду. Генерал отёр пот со лба и поставил замотанные в портянки стопы на землю. Возле фонтана рос большой розовый куст, чтобы длинные побеги не сломались под собственной тяжестью, садовники подпёрли куст палкой. Генерал схватил её обеими руками и, крякнув, вырвал из земли. Два стебля розы, переломившись, ударились крупными вызревшими бутонами о плиты аллеи, ветер помёл алые лепестки по парку.
Скрипнула калитка. Опирающийся на палку генерал всё дальше уходил от дворца. Он шёл по Городу. Дома расступались перед ним, как опешившие театральные зрители уступают дорогу нежданно выбежавшему в зрительный зал актёру. Раскалённые камни мостовой обдавали его дыханием презрения, пытались ужалить сквозь тонкие портянки за ноги, но он не чувствовал жара. Мерные удары палки о мостовую выбивали глухой ритм, словно бьющая в тугой бубен ладонь шамана. Заворожённый этим ритмом Город с молчаливой исступленностью провожал своего генерала. Уже у городской черты его догнала кавалькада мальчишек и пара увязавшихся за ними дворняг. Мальчишки бежали следом, страстно дыша сопливыми носами, выкрикивали на всю улицу:
— Генерал уходит! Генерал-губернатор уходит! Ха-ха, с палкой! Босой! Как попрошайка! Генерал-попрошайка! Ха-ха!
Собаки лаяли.
Когда улюлюканье мальчишек и лай остались далеко за спиной, перед генералом распростерлась бурая степь, перерезанная шнуром дороги надвое.
Навстречу ему шёл Кликун. Они стали друг против друга.
— Ну вот… вот снова свиделись. В последний раз уж, наверное.
Кликун открыл рот, пошарил там пальцами, извлёк на свет божий маленький лист. Всё ещё зелёный.
— Опять, иуда, скитальцем бездомным прикинулся? Над мужиками потешаться идешь. Как тебя, грешника старого, земля носит?
— Нет… навсегда ухожу.
— Как так, навсегда? Кто ж тебя из дворца губернаторского отпустит?
Генерал задрал рукав рубахи и показал Кликуну руку, между жил и волос, где раньше темнело страшное пятно, теперь было чистое место. Генерал ухмыльнулся и тронул пальцами щёку Кликуна, как раз там, где зияло пятно поцелуя. Кликун весь сморщился.
— Я уже не её. Отпустила. Теперь ты — слуга.
— Не быть мне слугой! Запомни, не быть!
— Было время, и я так думал… Только, что ж… Вот, срок пришёл, сама меня отпустила. Тебя на моё место избрала.
— Почему же меня?
Понурил голову, генерал тихо буркнул:
— А меня почему?
И побрёл, не оборачиваясь, по дороге пыльной. Кликун долго смотрел ему вслед, когда фигура генерала стала маленькой, вдруг закричал через всю степь:
— Стой!
Генерал обернулся.
— Куда? Куда идёшь ты?
Генерал неопределённо взмахнул рукой в направление убегающей вдаль дороги.
— Ты вот, что! По дороге этой, если идти никуда не сворачивая, будет домик одинокий, кособокий. А возле домика пять деревцев молодых. Ты вот что, — подойди к ним, постой рядом, самое маленькое деревце, то дочь моя.
Генерал издали покивал головой, повернулся и вновь побрёл по дороге.
Кликун стоял, не двигаясь с места, до тех пор, пока фигура генерала окончательно не скрылась из виду.
XIIНа третий день у меня закончились сигареты. Обрывая нити терпения, никотиновая жажда сосала нутро. Я припал к двери и весь обратился в слух. С лестничной клетки упругим потоком лилась тишина. Я открыл дверь.
Возле подъезда меня тоже никто не караулил. С опаской, оглядываясь по сторонам, я поспешил к ближайшему киоску.
Зажатый в ладони тугой прямоугольник сигаретной пачки подействовал как хорошее успокоительное. Я разогнул шею, впервые, с тех пор, как покинул убежище, поднял голову над плечами и, на всякий случай, поскрёб кончиками пальцев скользкую полиэтиленовую плёнку сигаретной коробки.
— Молодой человек!
Я вздрогнул.
Женский голос был невообразимо приятным, будто крупная жемчужина перекатывалась по мягкому ворсу бархатной ткани, тем не менее, я предпринял запоздалую попытку его не заметить, не стал оборачиваться и уже собрался идти дальше.
— Молодой человек!
Я обернулся.
Красивая. Подстать своему голосу. И какие длинные волосы.
— Извините меня, но телефон разрядился, а звонок срочный, можно с вашего?
Я похлопал себя по карманам.
— Вы тоже меня извините, но я свой дома забыл.
— Жалко… что же делать…
Я понял, что не могу вот так посреди улицы расставаться с возможным счастьем.
