Каспер Давид - Свиньи олимпийской породы.
Лишенное внешней поддержки, с трудом контролируемое рефлексами прямоходящего тело старшего сержанта Дюбкова качнулось вперед. Остановилось. Качнулось назад. Амплитуда увеличилась. Снова качнулось вперед и, пройдя критическую точку, рухнуло к ногам замполита.
- Что это? — Изумленный непредусмотренным уставом пируэтом капитан недоуменно смотрел на сержанта. От удара Дюбков очнулся и громко кряхтя, встал на четвереньки. Затем неловко, пошатываясь и что–то бормоча, поднялся на ноги. Ясным, его взгляд назвать было никак нельзя. Даже с большой натяжкой.
- Ви… виноват, трищ каптан, о… оступился. — Старший сержант отворачивал лицо, стремясь, чтобы парфюмерный запах не был уловлен офицером.
- Ты почему шатаешься? — Бывший суворовец был трезвенником. О симптомах алкогольной интоксикации знал больше в теории. И хотя сержант был явно пьян, замполит отчаянно надеялся, что этот пережиток прошлого, бичуемый всеми органами массовой информации, и, осуждаемый лично Генеральным Секретарем, не коснулся его подчиненных.
Старший сержант снова качнулся, и оперся на спинку ближайшей кровати.
- От у… усталости, трищ…
- А ну–ка дыхни!
Дюбков попытался сымитировать выдох и резко вдохнул, но несколько раз икнул и отрыгнул воздух. В аромате лосьона «Свежесть» из его рта вылетел маленький, абсолютно целый маринованный грибок, присланный старослужащему заботливой мамой из горпоселка Глубокое, Могилевской области.
С грацией присущей только очень пьяным людям, старший сержант поймал его на лету.
Совершенно не обращая внимание на замполита он поднес грибок к глазам, внимательно рассмотрел и, убедившись в девственной цельности продукта съел его вторично.
Мамырко схватил себя за горло и, издав утробный звук, побежал в туалет.
- Ибрагимов, Большаков! — Быстро распоряжался Тимур. — Бросайте швабры, и волочите Дюбкова на КП. На обратном пути зайдите в автопарк, возьмите там пол–литра солярки и кисти. Если встретите Мамырку, скажите, что я приказал. Бегом!
Из туалета раздавались звуки мучительного исторжения пищи. Рустамов схватил телефон и закрутил диск, подталкивая пальцем на обратном пути, чтобы быстрее набиралось.
- Яцек, слушай! Мамырко чуть Дюбкова не замел. Я отправил Витька на ЗАС. Если замполит позвонит, скажи, что у тебя какая–нибудь поломка, один, типа, не починишь. Выручай, братан. Отвезет ведь на губу пацана, суворовец хренов.
Из туалета, вытирая мокрое, желто–зеленое лицо, вышел усатый офицер.
- Рустамов! — Он прокашлялся и сплюнул на еще не вымытый пол.
- Я!
- Поднимай дежурного водителя и звони в автопарк, пусть готовят «УАЗик». Повезу Дюбкова на гауптвахту.
- Никак не возможно, товарищ капитан! С ЗАСа звонил Яцкевич, у него какая–то проблема с инверсией спектра… По–моему… Короче, что–то секретное. Сказал, что один справиться не может. Дюбков туда побежал.
Ни один мускул не дрогнул на лице дежурного по роте. Полуторагодичный опыт выживания в экстремальных условиях, помноженный на азиатскую хитрость потомка воинов Чингиз — Хана, плюс обязанность защитить пьяного товарища противостояли желанию офицера советской армии наказать, искоренить, выявить и… чтоб другим неповадно было.
- Побежал, говоришь? Ну–ну. Пойду я посмотрю на этого бравого оператора станции «Эльбрус». Он же вилкой в розетку попасть не сможет! Не вызывай пока машину.
Через пятнадцать минут после того, как пылающий праведным гневом капитан закрыл за собой дверь казармы, туда вошли два понурых «духа», перемазанные глиной, с литровой банкой солярки и кисточками в руках.
- Ну что, отвели? — устало спросил дежурный по роте.
- Никак нет. — Ответил свободно говоривший по–русски рядовой Большаков.
- Почему? — Рустамову очень хотелось закончить эту историю и поспать хотя бы пару часов.
- Потеряли, — Большаков развел руками.
- Это как — потеряли?! — Изумился Тимур.
- Зашли на «минное поле». — Оправдывался «дух». — Ибрагимов справа в яму провалился, меня налево повело, и я тоже в яму упал. А Дюбков прямо пошел, но непонятно, куда. Потому что исчез. Мы потом искали–искали, но не нашли и пошли в автопарк, за соляркой. — Большаков виновато вздохнул и снова развел руками. — А разрешите спросить, товарищ сержант?
- Ну?
- А зачем «минное поле» сделали? — поинтересовался будущий член коммунистической партии Советского Союза. Ибрагимов не страдал излишней любознательностью. Он молча хлопал раскосыми глазами. Сержант вспомнил о «секретном» приказе слегка трезвого старшего лейтенанта Старовойтова, о последующих попытках облагородить территорию, которые и привели к возникновению теперешнего «минного поля». Измученный многодневным нарядом сержант ухмыльнулся. Так класть мины мог бы, разве что какой–нибудь сапер–анархист под воздействием анаши из Чуйской долины.
- Это чтобы служба медом не казалась. — Тимур протяжно зевнул. — Ладно. Благодарю за службу, которая не кажется медом. Идите, отбивайтесь. Хотя… Ибрагимов. Ты с двух до четырех на тумбочке постоишь, вместо Алисова. Он в «самовол» собрался. Если не вернется, то с четырех до утра ты, Большаков. Ладно, валите спать, пока не передумал.
- Есть! — «молодые» побежали к койкам.
«Пока все хорошо», — думал Рустамов. — «Яцкевич Дюбу от Мамырки отмажет, у них ведь комната секретная, а у замполита допуска нет. Рассветет за час до подъема, Витька проснется и пойдет на ЗАС, Яцека сменит. Тот вернется в роту и после завтрака заступит в караул. А я, наконец, сменюсь».
- Алисов! — Тимур зевал беспрестанно. Его протяжные подвывания напоминали стоны роженицы в миниатюре. — Иди, тащи службу. Я — отдыхаю. Первая кровать слева.
12
Замполит забарабанил в железную дверь ЗАСа. Через короткое время, достаточное для принятия Максом вертикального положения дверь скрипнула и отворилась на ширину короткой цепочки. В узкой щели Мамырко увидел заспанное лицо Яцкевича. Довольный удачным днем Максим, первым делом по прибытии на место несения боевого дежурства рухнул на стол, подложив под голову свернутые ватные штаны. Они были нечисты и пахли бензином. Но на подобные мелочи никто не обращал внимания.
- Да? — Макс мог позволить себе по–граждански вольное обращение к оторвавшему его от, якобы, важного дела, офицеру.
- Дюбков здесь?
- Да. Он сейчас занят. Мы проводим срочный ремонт и профилактику оборудования.
- Пусти–ка меня в коммутаторную.
Коммутаторная комната была несекретной. Она примыкала к секретной аппаратной и была настолько мала, что ее площадь не превышала площади туалета в «хрущевке».
- Никак не могу, товарищ капитан. Я здесь чищу шифровальные доски. — Туман короткого сна покинул голову солдата, и он уверено врал.
- Спиртом чистишь?
- Так точно.
- Ага! — Замполит торжествовал, хотя еще не понимал, что собственно он может вчинить в вину этому неприятному солдату.
- Что «ага»? — Шифровальные доски следовало чистить спиртом, но эта дефицитная жидкость никогда не доходила до ЗАСа, хотя Макс и регулярно расписывался в ее получении.
- Позови Дюбкова.
Максим повернулся к аппаратной и позвал:
- Витя! Выдь на минутку, капитан Мамырко тебя видеть хочет. — И после короткой паузы. — Что? Что ты сказал? Да пошел ты сам, козел! — Он снова повернулся к замполиту. — Он не может, товарищ капитан, занят очень.
- Дюбков!! — заревел замполит. — Иди сюда! Это приказ! — В ответ он услышал только тихий гул аппаратуры. — Яцкевич! Ну–ка пусти меня в коммутаторную!
- Не могу, товарищ капитан, — сказал Максим и тихо, угрожающе добавил: — Это нарушение режима секретности. Если будете настаивать, придется доложить оперуполномоченному КГБ майору Телегину.
Мамырко заскрипел зубами. Связываться с Телегиным было самоубийственно. Он развернулся на каблуках и быстро пошел к лестнице, по которой спустился в подземный командный пункт.
Макс зевнул, но от мысли лечь спать отказался. События развивались стремительно и он был уверен, что в ближайшее время ему поспать не дадут. Он запер дверь и поднял третью от коммутатора половицу. В тайнике, известном ему одному лежали книжка и маленький словарь.
Максим открыл «самоучитель французского языка» пройденный почти до середины.
Яцкевич не торопился. Норма его была 15 слов в день и один урок в неделю. Книжки прочитывались быстро, а убивать время — занятие мучительное. «Спасибо тебе, Попова–Казакова». Макс с нежностью смотрел на изображение Эйфелевой башни. «У а тю, ла тур Ефель? Еске тю маттан?* Нет, наверно, м'аттанд. Черт, спросить не у кого. Разве что у старшины». — Максим усмехнулся предположению, что прапор знает французский язык, но по каким–то причинам это тщательно скрывает. Настолько тщательно, что и сам не догадывается. — «Ладно, где я был? Пассе композе?** Поехали…»
13
