Освальдо Сориано - Ни горя, ни забвенья... (No habra mas penas ni olvido)
— А тебе? Чем тебе подкупить армию?
Суприно взглянул на интенданта и в который раз подумал: «Ну не идиот ли!»
— Ничем. Мне их подкупать и не придется. За федеральной полицией идет армия.
— Бог с ними со всеми. Я знать ничего не хочу. Обтяпывай сам свои делишки.
— Ты меня заложишь перед армейским командованием.
— Нет, Суприно. Я выхожу из игры. Делай что хочешь.
Партийный лидер выхватил пистолет и скомандовал:
— Выходи!
— Что с тобой?
— Выходи, тебе говорю!
— Ты с ума сошел.
Суприно выскочил из машины и, обежав ее спереди, рванул на себя дверцу, за которой испуганно сжался Гульельмини. Интендант уцепился левой рукой за руль, а правой хотел было прикрыться, но не успел, Суприно нанес ему удар в лицо с такой силой, что тот сразу потерял сознание и безжизненно повалился на сиденье. Ухватившись за волосы, Суприно вытащил интенданта из машины на обочину, приставил к голове пистолет и выстрелил. Гульельмини вздрогнул в предсмертной конвульсии и застыл. Не теряя времени, Суприно подтолкнул труп к краю кювета, перевернул его так, что тот сполз по откосу и погрузился в грязную, поросшую травой жижу.
Затем Суприно вернулся к машине, сел за руль, свернул с обочины и дал газ. По радио теперь уже пел другой певец — Риверо. Партийный вожак спешил. Спидометр показывал сто сорок километров. Чтобы боковой ветер не сносил машину в сторону, приходилось все время подаорачивать руль влево.
Неожиданно для себя Суприно чихнул. В голове промелькнуло: «Простудился, в штабе наверняка аспирин найдется».
Свернув с шоссе, Хуан и сержант Гарсиа медленно продвигались по проселочной дороге. Отлетавшая от колес грязь оседала на брызговиках. Крутить педали становилось все труднее и труднее.
Дождь кончился. По голубому небу опять поплыли белые облака, порозовевшие в лучах восходящего солнца. Дул легкий западный ветерок. К телу липли насквозь промокшие рубашка и брюки, отчего становилось холодно. Ехали молча.
«Бычка» они увидели, когда подъезжали к воротам загона для скота. Он стоял возле ангара. Одна дверца была открыта и болталась на ветру. В самом ангаре горел свет. Они слезли с велосипедов и дальше пошли пешком. Только заглянув внутрь помещения, Хуан быстрыми шагами направился к овсяному полю, которое служило взлетной полосой и на котором сейчас стоял самолет. За ним едва поспевал Гарсиа. Поравнявшись с «Бычком», они увидели вдребезги разбитый ветровой козырек и пулевые пробоины на фюзеляже. Отпрянув, Хуан поскользнулся, но не упал, а мягко приземлился на выставленные вперед руки. Старавшийся ему помочь сержант заметил побледневшее, растерянное лицо Хуана. Вставая, тот прохрипел, закрыв лицо руками:
— Они его убили, сволочи! Убили!
Он хотел было шагнуть вперед, но не смог и как-то странно осел набок. От самолета донеслись еле слышные слова:
— Еще нет, брат… Еще нет…
— Сервиньо! — радостно закричал Хуан и пополз, не в силах вытащить из грязи ни рук, ни ног.
Гарсиа с искаженным от боли лицом наблюдал за этой сценой. Уже у дверцы Хуан услышал:
— Достань мне бутылку, брат… Ничего не вижу… — шептал Сервиньо.
Лицо его было в крови, глаза заплыли.
— Сервиньо… Что с тобой, старина?
Опершись руками о приборный щиток, пилот слегка повернулся и сказал:
— Они меня подкараулили…
Хуан, найдя под сиденьем почти пустую бутылку с можжевеловой, поднес ее к губам Сервиньо. Пилот, разомкнув склеившиеся от запекшейся крови губы, втянул несколько капель. Хуану показалось, что он улыбнулся.
— Паскудное дело, дружище, — тихо сказал Хуан.
— Не бойся, страшнее и уродливее, чём был равыпе, не буду, — глухим голосом проговорил Сервиньо. Хуан ему еще влил можжевеловой. — Я накрыл их дёрьмом, а? — продолжал Сервиньо.
— Конечно, брат. Мы из них самих дерьмо сделали,
— Ты был там, Хуан? Игнасио победил?
— Ясное дело. Ты можешь двигаться?
— Не знаю… мне лучше… немного холодно…
— Мы повезем тебя в город, чтоб там тебя вылечили.
— Нет… всего переломали… Какое паскудство… умереть сейчас…
— Поднимайся, брат… У меня велосипед. Я тебя отвезу на пункт «скорой помощи».
— Плесни еще глоток.
Хуан поглядел на бутылку и, вздохнув, произнес:
— Больше нет, старина. Потерпи до города, целый литр куплю.
Он попытался вытащить Сервиньо из самолета. Сервиньо со стоном съехал набок.
— Не надо… мы на них наложили… Ты здесь, Хуан?…
— Здесь, брат, здесь.
— Скажи дону Игнасио, что я был с ним… что я перонист…. что я их нё подвел… генерал[13] может гордиться, когда узнает…
Тело пилота содрогнулось и застыло, Хуан ласково провел по темным волосам Сервиньо и, повернувшись, посмотрел на сержанта Гарсиа глазами, полными горя.
— Помоги мне…
Они отнесли труп в ангар, завернули в найденный там кусок брезента. Постояв немного. над телом друга, они вышли на улицу. Над линией горизонта пылало солнце.
— Мы не подведем, — сказал Гарсиа.
Молча вернулись к самолету. «Бычок», слегка покачиваясь на ветру, стоял, наклонясь вправо. Одно колесо шасси утонуло в грязи.
— А с кем драться будем? — спросил Гарсиа.
— Говорят, что армия выступит. Теперь мы, кум, не ошибемся. — Умеешь самолетом управлять? — спросил сержант.
— Нет… Но видел, как Сервиньо управлял. Должно быть, нетрудно. Они обошли самолет. Крылья поблескивали в лучах солнца.
— Дружище Хуан!
— Что?
— Мы победим?
— Конечно. Ведь те ничего не стоят.
На лице сержанта Гарсиа появилась улыбка.
— А потом пойдём к нему.
— К кому?
— К Перону. Привезем его.
— С ума ты, сержант, спятил.
— С ума спятил? Мы ему покажем, что с городом сделали, расскажем про Игнасио, Матео, Сервиньо, про всех, кто за него отдал жизнь.
Хуан посмотрел на друга, у того были воспаленные, покрасневшие глаза. — Когда узнает, старик будет взволнован.
— Конечно, речь с балкона муниципалитета скажет. А воякам от позора некуда будет деться.
Они подошли к кабине «Бычка». Перед тем как в нее подняться, Хуан взглянул на солнце и зажмурился.
— Хороший денек занимается, сержант.
Гарсиа, обернувшись к городку, вглядывался в горизонт. И хотя на лице его была написана усталость, с губ слетело бодро:
— Настанут и для нас лучшие времена!
Маргарита Былинкина
Как солнце в малой капле вод, отразились в жизни захолустного городка, затерявшегося средь необъятной пампы, трагические события, что пережила Аргентина в недавние годы.
О происшедшем в городке Колония-Вела, по замыслу Освальдо Сориано расположенном неподалеку от местного административного центра Тандиль, в провинции Буэнос-Айрес, но весьма отдаленном от аргентинской столицы, повествует писатель в романе «Ни горя, ни забвенья…» И все же в провинциальных деятелях, выступающих в произведении, как отмечалось латиноамериканской критикой, проглядывают типичные черты представителей тех сил, которые сыграли роковую роль в истории страны.
После государственного переворота, совершенного правой военщиной десятилетие назад, в 1976 году, в Аргентине на протяжении почти восьми лет господствовала антинародная диктатура, установившая режим жесточайшего кровавого террора, жертвами которого стали тысячи и тысячи граждан, зверски убитых или «бесследно исчезнувших». Военной хунтой были отменены демократические свободы, приостановлена деятельность политических партий и профсоюзов, был распущен Национальный конгресс, конституция сведена к нулю. Дезорганизованной оказалась экономика страны.
Захватившие власть путчисты для достижения своей цели воспользовались резко осложнившейся внутриполитической обстановкой — в частности, возросшими противоречиями в правившей хустисиалистской (перонистской) партии.
Возникшее еще в послевоенные годы буржуазно-националистическое движение реформистского толка, связанное с именем известного государственного и военного деятеля Аргентины генерала Хуана Доминго Перона (возглавлявшего правительство с 1946 по 1955 и с 1973 до своей смерти в 1974 г.), превратилось в значительный фактор и до сих пор оказывает серьезное влияние на широкие массы. В 1947 году была основана перонистская партия. Распущенная было после падения правительства Перона в 1955 году, эта партия вновь появилась на политической арене спустя три года под названием хустисиалистской (от испанского слова «хустисиа» — справедливость), провозгласив борьбу за социальную справедливость с «третьей позиции» — между капитализмом и социализмом — на основе «гуманизации капитализма». После нового избрания Перона на пост президента республики в 1973 году хустисиалистская партия приумножила свои силы. «В условиях, когда коммунисты подвергались гонениям, — пишет член ЦК Компартии Аргентины Хосе Мариа Ланао, — большинство трудящихся подпало под воздействие идей перонизма, оказалось под влиянием лидера, опиравшегося на государственный аппарат, единственный в стране профцентр и партию разнородного классового состава, располагавшую массовой базой».
