Вероника Тутенко - Берлинский этап
— Пли! За Родину! За Сталина!
Сразу девять кусков штукатурки полетели в дверь, а за ними ещё и ещё…
«Ещё один удар, — разогнал туман голос по ту сторону двери. — И буду стрелять без предупреждения».
— Хватит, — выдохнула Нина. — Сейчас нас будут выпускать.
Выходили друг за дружкой, по одной. Каждая в дверях получала свою заслуженную затрещину. Только Нину обошли стороной, никак не похожа была худышка с длинными ресницами на зачинщицу. В зону, тем не менее, не отпустили и её. Всех девятерых конвойные распределили по разным камерам, откуда по одной же вызывали на допрос, и кто-то из женщин выдал, что зачинщик как раз-таки Нина.
И, оказалось, Время сгорело вместе с осьминогом. Или просто растворилось в дыму. Только снова всплывало в разноцветном тумане знакомое лицо и голос: «Так. Доигралась. Аксенова. До саботажа. Что ж, сама виновата. Десять лет и год в БУРе!».
Глава 9. Горобчик
Как на вратах дантовского ада, здесь были бы уместны огненные буквы: ОСТАВЬ НАДЕЖДУ ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ.
Небольшой высокий барак. С одной стороны два окна. Двуглазое такое чудовище, глотающее грешников.
У железной двери с крошечным окошечком у Нины будто оборвалась в душе какая-то нить, всё ещё незримо связывавшая с волей.
Кто главный в БУРе, можно было понять сразу по особо привилегированному месту на нижних нарах, отгороженному от соседок ширмой, которой служила грязная простыня. Этакое подобие логова. Оно было удобно и тем, что рядом находилась фляга с водой, накрытая ведром.
— А-а, фраерша пришла, — равнодушно остановился колючий взгляд из-под приоткрывшейся ширмы. — Хоть будет кому сливать воду. Твоё место на пятом этаже у двери.
Нина кивнула и послушно забралась под самый потолок, куда поднимались испарения от стоявшей у порога параши, ещё не представляя, что имела в виду блатная под «сливать воду».
Главную в БУРе звали Тамара. Судьба так изуродовала её лицо недобрыми отметинами — морщинами и шрамами, что трудно было сказать, была ли она когда-то красива или нет. Шрамы, говорят, мужчину украшают, но трудно найти женщину, которая гордилась бы ими.
Тамара же не стыдилась своих шрамов, даже, напротив, бравировала ими, как следами наиболее значимых моментов своей жизни. И всё же закрывала изуродованную глазницу длинной чёлкой на бок. Остальные волосы были по-мужски коротко подстрижены.
По лицу, фигуре, походке Тамары было трудно с первого взгляда определить её пол. Не только мягкость, но и вообще все проявления эмоций во внешности и голосе вытеснила одна — животная агрессия попавшего в западню опасного зверя.
Иногда Тамара ненадолго выходила из БУРа, но все знали: скоро вернётся назад, как пить дать что-нибудь натворит. Во всяком случае, угол её никто не занимал
Стены несвободы сдвигались вокруг неё до тех пор, пока её единственной средой обитания не стал БУР. Как ни странно, её даже как будто устраивало это, и она неосознанно стремилась назад, как будто не знала, что делать даже с ограниченной лагерной волей.
В БУРе же она беспредельно властвовала и уже не мыслила себя без него.
В августе Тамаре исполнилось тридцать пять лет.
Блатные и фраера на зоне чувствуют друг друга нюхом, для этого не нужны ни слова, ни знаки отличия. Нина осторожно огляделась и сразу же поняла: даже в низшей касте БУРа больше нет фраеров, и с ней никто не собирается не только вступать в беседу, но и даже просто удостаивать вниманием без особой на то причины.
Так было даже спокойнее.
Воду привезли перед обедом.
Услышав привычное лязганье замка, Тамара отдёрнула ширму.
— Горобчик, иди сливай воду, — придумала на ходу прозвище для Нины.
Воду к БУРу подвозили на лошади. Восседавший на повозке заключённый, один из тех, на лице которого застыло скорбно-недоумённое выражение, сутулился (мёрз), искоса поглядывал на Нину. Жалел, пожалуй, но виду старался не показывать. В лагере только раскисни. И уже не жилец. Только молчаливо сочувствовал взглядом: «Как тебя в БУР угораздило, деточка?» и отворачивался.
По таким сразу видно, сидит за ерунду: колосок с колхозного поля украл или ляпнул, не подумав, какую-то глупость. Один раз игорга — десять лет каторгА, как теперь говорят. Нина, чтобы отвлечься от грустных мыслей, пыталась угадать, кем он был на воле. Шофёром? Грузчиком?
Выйдет на свободу, а озадаченное выражение «за что?» так и останется на лице приросшей маской. Как клеймо. И ничем не свести.
Ведро не лезло в оледеневшую бочку, но, к счастью, в повозке был лом.
Им кое-как вдвоем одолели ледяную напасть.
— Выпадет снег — потеплеет немного, — обещал заключённый и снова отвёл глаза.
В БУРе к фляге тут же подскочили со стаканами. Тамара ждать очереди, конечно, не стала. Набрала воды и в тазик и принялась что-то стирать в своём углу. Остальные время от времени бросали на неё завистливые взгляды, но молчали. Воды — одна фляга на всех, и тратить её на стирку могут себе позволить только избранные.
Вечером внизу играли в карты. Остервенело разлетались короли, тузы шестёрки…
Игравших было четверо. Остальные давали советы.
— Потише там, — время от времени доносилось из-за ширмы грозное Тамарино бормотание. — Поспать спокойно не дадут.
— Да как можно молчать, если у неё… — (смачно выругалась) — шесть тузов в колоде, и все козырные, — воззвала к пониманию спящих коротко остриженная женщина в рваной тельняшке.
— Щас я тебе и шесть, и восемь тузов покажу, — страшно зыркнула на неё из-за ширмы Тамара.
— Говорю, червенный король из отбоя, — перешла на злобный шёпот обвинявшая. — Им Валька мою даму побила.
— Король червей был у меня, — подтвердила Валька.
— Со своими мухлевать, падла! — слились в один сразу несколько голосов, снова разбудив Тамару Одноглазую.
— У тебя был король бубей, Валь, — дрогнувшим голосом оправдывалась виновница.
Шулерша была необыкновенной красоты — с огромными тёмно-синими глазищами, стройным телом и толстенной русой косой, змеившейся по спине.
— Щас я тебе, сиповка, и червей, и бубей покажу! — в углу Тамары, как приведение, заходила простыня-занавеска.
Виновница вскрикнула и сдавленно замычала: кто-то зажал ей ладонью рот.
— Ах ты, сука! — голос, первым уличивший в мошенничестве, сорвался на визг.
Крики смешались с вознёй. Кто-то спрыгнул со второго яруса, подзуживая:
— Тащи паскуду сюда!
Голосов вокруг жертвы становилось всё больше, будто стая волчиц учуяла кровь.
— Ишь ты, патлы отрастила, — кровожадно протягивала руки к несчастной стриженная в тельняшке, затеявшая свару. — Только в БУРе красоваться!
Девушка бросилась к выходу, истошно заколотила кулаками в плотно закрытую дверь, но мучительницы оттащили её обратно за волосы.
— Помогите! — успела провинившаяся крикнуть до того, как косу обмотали вокруг её горла.
Дверь скрипнула запоздалым спасением. Задушенная лежала на полу. Русая коса обвивала удавом посиневшую шею.
— Сами себя уже грызть стали, падлы! — покачал головой дежурный и спросил грозно, но, явно, не слишком рассчитывая услышать правду. — Кто. Это. Сделал?
Ответом было заговорщицкое молчание.
— Сама удавилась, — нарушила Тамара страшную тишину.
Дверь бессильно захлопнулась.
Бесснежную землю за ночь сковало морозом. Осень без предупреждения обернулась зимой, как охладевшая кокетка-сердцеедка.
Шестёрка- мороз торопился угодить зиме и как будто испытывал терпение Нины, хотел убить надежду на весну.
А будет ли новый март?
Но через неделю первые холода капитулировали, оставив на память Нине кровавые мозоли от лома и страх, что вернутся назад с подкреплением.
И ещё сильнее подступала обида: другие знай себе играют в карты, только фраерша Голобчик сливает изо дня в день воду.
«Хватит!» — решила Нина, наполнив в очередной раз флягу водой.
Новый день отчётливо отсчитывал мгновения, а Нина угрюмо ждала на нарах глухого равнодушного окрика Тамары. Даже продумала, что ответить и с какой интонацией.
Она скажет так, слегка небрежно, как что-то само собой разумеющееся, и в то же время решительно и твёрдо.
Сегодня. Не моя очередь.
Тикали минуты, как бомба замедленного действия. Наконец, подъехала повозка, а Нина оставалась на нарах.
— Горобчик, иди сливай воду, — небрежно напомнила Тамара.
— Не пойду, — отозвалась Нина.
— Почему? — спросила Тамара тем же безучастным тоном.
— Потому что очередь не моя, — выпалила Нина чуть дрогнувшим голосом.
Сказала негромко, но в БУРе, как полуночный зверь, затаилась хищная тишина: удивление смешалось в равных частях с жаждой крови.
