Вероника Тутенко - Берлинский этап
«Каждое утро скребёт щетину», — подумалось некстати.
— Выходи, лягушка-путешественница, — в голосе металл, и взгляд леденящий хочет насквозь пробуравить. — Проститутка немецкая.
Нина вышла, тихо пошла. Боль в ногах горячими волнами прокатывалась по всему телу.
— А ну быстрей, сука! Я тебя, если б поймал, на куски разорвал бы с собаками, — снаружи металл и огонь, а, внутри, видно, всё кипит. Попробуй, сдержи эту лаву презрением! — Из-за тебя столько работы сорвалось.
На узкоколейке скорое возвращение обещала дрязина. Она остановилась в полкилометра от Круглицы, но Нине это расстояние показалось раз в десять длиннее. Ноги горели ещё сильнее, а мучитель как назло убыстрял широкий шаг.
— Я тебя, сука, сейчас прибью и скажу, что ты побежала, немецкая б. дь, — угрожал всю дорогу.
Наконец, показались ворота лагеря.
Начальник конвоя смерил Нину злорадным взглядом.
— Сейчас будут выводить бригады, на тебя, сука, смотреть. Я тебя специально привез к вахте к семи часам.
Пришли, действительно, в 7.00 — часы сверять можно.
Остановились чуть поодаль, на пустыре:
— Стой, сука, здесь.
Ворота протяжно заскрипели, когда солдаты разводили их железные створки по обе стороны протоптанной дороги.
Разбитая на бригады толпа безликого цвета понуро торопилась на работу.
С обеих сторон колонну держали на прицеле взглядов конвоиры, которых теперь стало заметно больше.
Из железной пасти проёма показалась первая бригада, как разъярённое многоголовое животное.
— Сбежали, сука, а нам теперь конвой усилят, — презрительно сплюнула одна голова.
Презрение, ненависть, страх — сотни пар глаз выражали одни и те же эмоции, а слова летели в вернувшуюся беглянку, как камни.
Вторая, третья бригада поддержали идущих впереди.
— Не сумела сбежать, не хер бегать! — укоризненно и затравленно вырвался из возмущённого гула хриплый голос.
От многоголового тела отделился один заключённый и остановился перед Ниной, буравя её зрачками. Девушка выдержала взгляд в упор, рассчитанный именно на то, чтобы смутить, испугать.
Отколовшийся от колонны был не иначе как шестёркой, каких немало в лагере, и это угадывалось и по нагловато-заискивающему выражению лица и по расхлябанно-суетливой манере держаться.
«Собака лаяла на дядю фраера», — затянул он нараспев и, поймав на себе взгляд конвойного, вернулся в поток серых бушлатов.
Но тут же из колонны раздался другой голос:
; Вопрос завис в воздухе, как топор над плахой.
Спасение пришло неожиданно.
…Возвышавшегося над четвертой бригадой, где были собраны самые закоренелые преступники со всего лагеря, широкоплечего красавца лет тридцати, державшего весь лагерь, было видно издалека.
Природа одарила его не только богатырским телом, но и большими тёмными глазами, тёмно-каштановыми кудрями, прямым точёным носом и изящно очерченными губами.
О таких лицах говорят «ни убавить, ни прибавить». А художники не упускают случая написать с них портрет героев.
В каждом движении молодого мужчины ощущались лёгкость и сила хищника, а его танцующая походка, пожалуй, больше пристала моряку, чем вору в законе.
Звали красавца Костя Бас, и мало кому было известно, «Бас» — фамилия или прозвище. В любом случае, оно очень подходило к его уверенному зычному голосу, заставлявшему повиноваться.
…Быть горожанином и жить в городе у моря совсем не одно и то же. И совершенно иное, отдельное, жить в Одессе.
Когда в детстве докучливые взрослые спрашивали Костю, кем он хочет стать, когда вырастет, фраера, которым посчастливилось не знать его отца, конечно же, ожидали, что мальчонка мечтательно устремит глаза, огромные и карие, как каштаны, в необъятные дали и тихо ответит «моряком» или «капитаном».
Кто же из одесских мальчишек не грезит о море?..
Но только нет, не Костя. ; Первым крупным открытием в его жизни было постепенно пришедшее, сложившееся из намёков, насмешек, недомолвок, осознание, что папа вовсе не капитан корабля и ни в каком он не дальнем плавании. А вернётся, так вряд ли с попугаем и мартышкой на плече, как наобещала в детстве мама.
Похоже, и сама за годы ожидания поверила в легенду об отбывшем в дальнее плавание Одиссее.
Ждёт, надеется, как Пенелопа, храня под косыми взглядами несокрушимое достоинство.
Знала, за кого шла, когда одна, как корабль в открытом море, осталась… И только красота и молодость, как вызов и парус, а вокруг штормит который день подряд, и ни причала, ни маяка. Позади детдомовское детство, освещённое тусклой надеждой: однажды вернётся мать. Возьмёт за руку, и всё будет, как когда-то, когда были мать, отец и настоящий дом, вернее, крошечная комната в общежитии, зато на берегу моря. Не сбылось… Только бабье счастье мелькнуло ненадолго и тут же скрылось ясным солнышком за решётку, оставив единственную отраду — сыночка.
Да, Костя мечтал стать таким так папа, которого никогда не видел — сильным и смелым и чтобы все вокруг боялись. Да, он стал настоящим вором в законе, для которого не существует ни окон, ни дверей, не считая, конечно, тюремных. Во все остальные он способен проникать, как воздух, легко извлекая спрятанные в сейфах бумажки с денежными знаками и дорогостоящие побрякушки. За них, однако, не купить бесценную свободу. И всё-таки нет, Костя никогда не мечтал поднимать на мачте паруса, хоть и часто подолгу задерживался взглядом на бесшабашном Одесском море…
— Цыц, суки! — прогремел Костин бас над колонной. — Не трогать пацанку! Псы на неё, и вы ещё лаете!
Нина подняла глаза и встретилась с сочувствующим голубым взглядом светловолосой пышногрудой красавицы. Девушку в лагере знал и уважал каждый прежде всего за то, что у них с Костей Басом был роман. Нина тоже знала, что голубоглазая Лариса на воле жила в Ленинграде и угодила на зону за какую-то кражу.
Следующая бригада прошла в лес молча…
Очень странное ощущение (мистическое даже) знать, что в мире есть кто-то, удивительно похожий на тебя, если у тебя нет близнеца.
Как отражение в зеркале, то же лицо: глаза, нос, губы… те же брови.
Может быть, и судьбы похожие. Но этого Нине не суждено было узнать.
«Тонь! Виноградова!»
В первый раз, когда её так окликнули, Нина удивлённо смотрела на перепутавшую.
— Что смотришь на меня так странно, Тонь?
— Я не Тоня, — тихо ответила Нина.
— Как не Тоня? — изумлённо таращила молодая женщина впалые измождённые глаза, чуть искривились в усмешке полные обветренные губы. — А кто же?
Пристально всматривалась в исхудавшее бледное лицо Нины, искала, видимо, отличия.
— Вроде и, правда, не Тоня, — засомневалась, наконец. — И голос не Тонин.
Разница, конечно, была, хотя Нина и сама удивилась, когда увидела в первый раз эту Тоню.
Такие же волосы, но у Тони чуть волнистые. Черты лица похожи очень, только у Виноградовой ресницы не такие пушистые и рот чуть побольше, и ростом, кажется, Тоня чуть выше.
Но это заметно, только когда обе девушки рядом. А встречались они почему-то редко и ненадолго. Иногда перекидывались несколькими фразами, всегда об одном и том же.
— Кричат «Виноградова», а я «Аксёнова».
— И у меня так же, — несмело улыбалась девушка в ответ. — Кричат «Аксёнова!», а я говорю: «Виноградова я».
Больше говорить почему-то было не о чем.
Тоня точно стеснялась этого сходства, спешила поскорее закончить беседу.
Нина часто замечала, что, завидев её издали, Виноградова старалась свернуть, чтобы не встречаться лишний раз с двойником.
Осторожная и вместе с тем вполне компанейская, такие вообще редко попадают в тюрьмы, и даже если оказываются по недоразумению за решёткой, то ненадолго. Может быть, именно поэтому и оберегают себя от ненужных знакомств, чтоб не впутаться ненароком в какую-нибудь историю.
За Ниной же после побега прочно закрепилась слава хулиганки, от которой можно ожидать всего, чего угодно.
Настороженность, граничащая, между тем, с уважением, читалась порой в лицах тех, с кем Нина встречалась лишь время от времени.
Вскоре после того, как Нина вышла из карцера, к ней осторожно приблизилась заведующая столовой — высокая статная женщина средних лет с толстой чёрной косой.
— Ниночка, миленькая, — неожиданно начала она изменившимся голосом; в нём вдруг появились вкрадчивые, заискивающие интонации. — За что ты хочешь меня убить? У меня на свободе дети маленькие…
— Ты что, с ума сошла? — оборвала Нина заведующую, умоляюще заглядывавшую ей в глаза. — За что я тебя буду убивать?
— Мне сказали, что ты меня собираешься убить… — всё ещё недоверчиво продолжала заведующая.
От её взгляда на душе у Нины стало неуютно, всё равно, что ночью в мороз идёшь через лес. И вместе с тем было почему-то смешно. «За что ты меня хочешь убить?». Надо ж такое придумать!
