Дмитрий Добродеев - Путешествие в Тунис
Схватив буденновскую шашку, она пошла крушить коллажи, надписи, бутылки: «Жидовское отродье! Я те покажу!»
Оставив съежившегося Цимбалиста, подруги загрохотали вниз по лестнице, рванули на проезжую под тормоза такси: «В Бескудниково, шеф!»
Поземка скрыла их следы.
Будапешт, 1989Вороний угол
Все беды сержанта Баранова пошли с того злосчастного дня, когда майор Мордарин, начальник полковой разведки, велел направить группу перехвата к ущелью Кундж-и-Загх, по-русски — Вороний Угол. Согласно донесениям агентов, там появился караван, везущий главарю душманов Хикматияру оружие, боеприпасы и взрывчатку.
Майор отдал приказ — найти и уничтожить, — как выругался, и вот Баранов в брюхе вертолета. Обвешан до ушей гранатами, в пудовых кулаках сжимает пистолет-пулемет Калашникова… Гонконгские часы сержанта показывают 6 часов утра 6 февраля 1986 года.
Десантники сидят по лавкам, ждут, жуют резинку. По курсу — Вороний Угол. Об этом месте ходили слухи разные: мол, здесь живут какие-то сармуны, сектанты, знающие, что к чему, и копящие в норах скрытую энергию.
Зеленая машина зависает над скалой. Чуть поодаль — ущелье черное, Вороний Угол… Заснеженные пики Гиндукуша, пронзительные ветры. Десантники готовы к высадке, но что это?
Навстречу вертолету устремляется ракета. Удар, глухой разрыв, и металлическая груша падает на землю, распадается на части. Казалось бы, все кончено… Однако чья-то голова зашевелилась: сержант Баранов жив! Он выбирается из-под обломков вертолета, с раздробленной ногой ползет к скале… потом — как провалился…
…Прошло, наверное, немало времени. Баранов разомкнул глаза, увидел: над ним склонился старичок. Корявыми руками он гладит его истерзанную ногу и что-то шепчет.
— Где наши, где ребята? — Баранов попытался встать.
— Ребята йок, нема ребята.
— Сережка, Сашка… — Тихая слеза скатилась по щеке Баранова.
— Не плачь, аскер, — воркует старичок на своем, но все равно понятном языке. — Я старый дервиш Бабаджан. Я помогу тебе.
Баранов понимает старика: от слов его он чувствует приятный резонанс в ушах.
— Где я?
— В Углу. Вороньем.
— Так, значит, все погибли?
— Судьба людей — судьба баранов. Они идут послушно в пропасть.
— Что? Мы — бараны?
— Увы… Земная сила тяготения и спайки настолько велика, что целые стада людей-баранов находятся в гипнозе силового поля. Лишь единицы могут стряхнуть с себя оцепенение, проснуться… Взгляни-ка лучше на ворон! Они свободны, они исследуют пространство, они хоронят наши заблуждения.
— Да ты, старик, рехнулся! — Баранов делает попытку встать, но дервиш улыбается и своим корявым пальцем стучит сержанта по лбу: тот сразу сник, уплыл в беспамятство.
Когда Баранов вновь пришел в себя, он был совсем один и выглядел, наверное, нелепо: помятый, с окровавленной ногой, а голова обвязана тряпицей с надписью «Аллаху акбар».
Теряя кровь, в полубреду три дня он добирался до шоссе, где был подобран правительственным патрулем. Отправили его в Кабул, и там он лег на больничную койку. Залечили ему ногу, повесили на грудь медаль, а осенью с десятками таких же непутевых инвалидов Баранов погрузился в транспортный самолет и был доставлен в Союз.
После живого напряжения Афгана настало мрачное, пустое время. Там шли в атаку под пулями, кидались в рукопашный бой и выбивали душманов из пещер гранатами особой детонирующей силы… А на гражданке — тьфу! Припадая на искалеченную левую ногу, Баранов ковылял по ненавистным Люберцам. Навестил могилу друга Саши, убитого в Афгане, с месяц посидел дома, пуская дым в потолок, и наконец решил заняться делом.
Нацепив боевые медали, направился он в военкомат. Пузатый полковник Збруев понял экс-сержанта и разрешил ему открыть военно-патриотический клуб «Афганец».
Вскоре Баранов собрал команду из подростков и начал обучать их приемам карате, искусству разбегаться, внезапным появлениям из-за куста…
С их помощью он оборудовал подвал: матрасы, турники, армейские флажки. Здесь же поставил скрипучую кровать, где спал сам. Под подушкой — выпотрошенная ручная граната с афганской войны да обрывок тряпки, которой обвязал ему голову дервиш.
Баранов задался целью развить сознание ребят через физическую подготовку. Пошли занятия. Через пару месяцев он сам изменился: в глазах его зажегся огонек, окрепли мышцы.
— Все люди — бараны, — учил ребят сержант, — они находятся в гипнозе силового поля. Вся техника занятий направлена на снятие гипноза. Лишь единицы могут стряхнуть оцепенение, проснуться.
Баранов был уверен, что Афган — земля святая, несущая свободу от гипноза жизни. В Афгане их побывало немало — русских ребят… Они впитали силу духа, идущего из «центра мира». И этот дух со временем преобразует весь Союз, иначе говоря — Кафиристан.
Этапы подготовки возрастали. Подобно ассасинам, они вдыхали анашу, жевали «нас», учились не бояться крови. Бесстрашию «афганцев» дивилась люберецкая шпана и окрестила их подвал «Вороний Угол».
…В тяжелых тренировках прошла зима. Как только потеплело, «афганцы» стали заниматься на улице.
8 марта 1987 года Баранов вывел группу в парк имени Карла Либкнехта и там провел лучшее свое занятие. «Афганцы» выступали в тельняшках, сапогах, на голове — береты. Они показывали силовые упражнения, приемы карате, действия, свободные от стадного гипноза. Потом расположились на газоне, достали водку, выпили и принялись горланить песню «Родной Афган».
К ним подошла милиция и приказала разойтись.
— А ну смотри! — Баранов разорвал тельняшку на груди, и все увидели: Афган, орла и солнце. — Смотри, свобода духа!
Но в темных мозжечках сотрудников милиции такое не вмещалось:
— Валяй отсюда, гад!
— Не свалим! — И, намотав ремни на кулаки, «афганцы» пошли на «мусоров». Тут подоспели «воронки» и драка перешла на новый уровень. Орудуя дубинками, блюстители порядка прижали пацанов к забору. Баранов сражался как герой, но неожиданный удар дубинкой по голове свалил его на землю.
Больница, куда попал он с проломленным черепом, стояла на окраине Москвы. Угрюмое желтое здание еще петровских времен, с обшарпанными колоннами и гипсовым пионером у входа.
Палата номер 7: обычная компания лиц с производственными травмами. Сосед по койке, старый алкоголик дядя Ваня, достал стекляшку: «Прими, боец»!
— Не надо!
Лежа с обмотанной башкой, Баранов все больше смотрел в потолок: разбегающаяся сеть трещин напомнила ему изломы собственной судьбы… да, много событий произошло за этот год.
Пришла пора ходить: держась за стенку, Баранов подошел к окну, взглянул во двор… Лысые деревья, а на них — полно ворон… Что они здесь делают? Слова дервиша пришли на память, и, почувствовав головокружение, он снова лег на койку.
На рассвете в окно постучалась ворона. Усевшись на карнизе, она кричала скрипучим голосом, видать, звала его на улицу. Был он ей нужен по какой-то особой, нешуточной надобности.
В синей байковой пижаме, в войлочных тапках экс-сержант выбрался наружу, сел напротив нахохлившейся вещуньи. Была она чем-то не похожа на своих сородичей. Крупнее, горластее, а главное — держалась по-прокурорски, требовательно.
— Чего тебе, ворона?
— Хочу полюбоваться на тебя! — ответила черная птица.
— Есть ли свобода от гипноза? — спросил Баранов.
— Свобода есть, — прокаркала ворона, — но ты ее не видишь, по своему куцему недоразумению, а вообще, все вы будете дурью маяться, покуда не зарастет провал и не покроется бездна мхом.
Ничего другого не смог добиться от вороны экс-сержант, вспылил и запустил в нее тряпкой. Взмахнув широкими мощными крыльями, ворона улетела к своим, которые густо сидели на соседнем дереве.
Больше она к нему не приставала.
Будапешт, 1989В плену гомосекса
Москва, январь 90-го. Долгая зимняя ночь кончалась незаметно. Лежали. Курили. Допивали последнее. Кто приткнулся на коврике, скорчившись от невыносимой муки похмелья, кто возлежал на канапе, положив голову на колени прекрасной дамы. Уже готовы были уснуть, когда литературный критик Воскресенский заговорил о русской духовности. Тема эта, давно на зубах навязшая, породила глубокое «ох» и непроизвольное сжатие-разжатие челюстей, то бишь зевоту. Художник Лимперштеттер произнес: «О духовности без стакана — ни за что!» Однако критик Воскресенский оказался парень ловкий. Он встал посередине комнаты, достал из-за пазухи затаенную поллитру и гаркнул: «Ну вы, богатыри! Кто опровергнет мой тезис о неиссякающей силе нашей духовности, тот станет обладателем бутылки!» Настала пауза.
— Эй, декаденты!! Скажите, ведь были ведь у нас — Толстой и Достоевский, Суриков и Репин, Жуковский и Королев! — В ответ ни слова. Лишь Федя-джазмен сопя подполз и попытался достать бутылку из вытянутой вверх руки Воскресенского. Когда не получилось, он так же сопя уполз в свой угол и там затих.
