Евгения Дебрянская - Учитесь плавать (сборник)
Хорошо идти по пустынному городу. Воздух сырой и чистый заполз под рубашку, приятно щекотал кожу. «Пешком успею», — решил Толик. Освободившись от жуткого сна, радовался, дышал полной грудью и чуть не в восторге глазел на хмурый, измочаленный грозой город. Нахохлившиеся птицы ступали вдоль огромных луж. Ветер дул в лицо, отгоняя прочь густые тучи, и за ними вдали, над крышами алела заря. Толик остро почувствовал перемену, подставил лицо, постоял так с минуту и снова юркнул в темный узкий квартал. Петляя около часа вдоль обрыдлых домов, выскочил, наконец, на привокзальную площадь. Здесь уже сновал народ, от столба к столбу перетаскивая пожитки, всюду кучковались грибники, и старые бабки лузгали семечки на огромных торговых мешках.
Толик прыгнул в электричку и приткнулся у окна. В проходе образовалась пробка, какая-то старуха мостила под сиденья сумки, а на нее сзади, лениво, полусонно ругаясь, напирали пассажиры. Наконец, она уладила связанные вместе баулы и села напротив Толика. Тронулись. «Пейзаж, хоть куда», — глядел он в собственное отражение, поплывшее по грязным стенам товарняка на соседнем пути. Толик ехал за город ни с чем, просто побродить в одиночестве, и станции особой не отметил: «Какая приглянется, там и выйду», — решил заранее, еще в городе. Мужики потянулись в тамбур курить. Старуха зло поглядела вслед и, клюнув носом в грудь, что-то зашептала, словно одну бесконечную угрозу. Но Толик, безучастный ко всему, видел только лес, сплошной стеной подступивший к окошку, да на переездах убегающую вдаль расквашенную за ночь дорогу. Она ластилась к пожухлым полям и забирала вверх к деревенькам. Блеснула река, громко застучали колеса на стыках рельс по узкому металлическому мосту. Выпрыгнуло солнце, позолотило все вокруг, сквозь стекло припекая спину. Толик пригрелся и не хотел уже никуда выходить, так бы, казалось, и ехал вечность. Но старуха заохала и полезла под сиденье ворошить вещи. Потянула за мешок, что-то там треснуло и вдруг, будто горох, покатились под ноги зеленые сморщенные яблочки. Толик вздрогнул и разом вспомнил сон, который в глубинах его сознания, наконец-то, обрел ясный и грубый очерк. Он вскочил и начал что было сил крушить маленькие чудовища, вдавливая их в пол и превращая в склизкую кашу.
— Не позволю, — орал он на весь вагон.
— Че бесишься, не допил? — перепугалась старуха, отпихивая его.
— Но-но, полегче, — какой-то мужик схватил Толика поперек туловища и прижал к спинке сиденья, но тот не мог успокоиться и, размахивая руками поверх головы, пытался дотянуться до старухи.
— Убью, сволочь.
— Дурак, — рявкнула она и, перекинув пожитки через плечо, пошла сквозь дрожащий вагон к выходу.
В голове у Толика потемнело, он не заметил, как, лязгнув, вагон остановился, постоял чуть и опять потащился вдоль леса.
— Ты чего, — мужик ослабил хватку, — знакомую встретил? Докуда едешь?
— Нидокуда, — Толик попытался унять дрожь, но где там.
— Тогда давай с нами.
Он подвел его к компании друзей.
— Теща на мозоль наступила?
— Нет, что вы, какая теща, — опомнился, наконец, Толик, — у всех яблоки по садам крадет, бабка жаловалась, давно мечтал встретиться, жаль, конечно, — он посмотрел на затоптанный пол, — яблоки тут ни при чем, сдержаться не мог, такая злость напала…
— Успокойся, — заговорил пожилой широкоплечий мужчина с окладистой в седой волос бородой, — на, выпей.
Толик махнул стаканчик и задохнулся.
— Крепкая, — по-свойски пристроился рядом.
Мужики ехали за грибами, затаренные по полной программе. Топорщились в телогрейках карманы, и все, как один, будто радуясь нечаянной воле, улыбались так широко, что у Толика отлегло от сердца.
— С вами прогуляюсь, если примете.
— Отчего ж, примем. Налегке, кто ж так в лес-то собирается? — поинтересовался мужик напротив, с озорными глазами.
— Тепло, — Толик заулыбался в ответ.
— Сейчас тепло, а через час неизвестно, где прилечь придется, не с корягой же в обнимку отдыхать?
— А вы на что? С вами в обнимку и согреюсь.
— Это ты брось, — мужик вдруг посуровел.
— Я не про то… — Толик испугался неудачной шутке.
— То-то, — мужик, поднялся с места, похлопал его по плечу, — развелось всякой нечисти, их бы лучше ловил, а не за бабками по вагонам гонялся.
Все направились к выходу, и Толик пошел, кляня себя за дурацкий ответ. На перроне разбились, побрели к лесу.
— Женат? — бородач замешкался, сворачивая папироску, затянулся, с прищуром поглядел на Толика.
— Собираюсь, — слегка покраснел тот, подстраивая шаг. Это отчасти была правда. Правдой было и то, что он собирался уже много лет и все никак не мог решиться, — есть одна.
— Не поддавайся, — мужик слюнявил папиросу в уголке рта, — а то будешь, как мы, бегать…все равно, что псы бездомные…
Он смачно плюнул и пошел вперед.
— Не дамся, — не веря себе, так, чтобы отбрехнуться, крикнул Толик.
— А то ведь знаешь, — обернулся тот, — когда на голых досках ее имел, душою в небо улетая, думал, вольную птицу за хвост схватил.
— Курицей оказалась? — хохотнул Толик.
— Мстительным дракончиком обернулась, ее будто в один день подменили: где, блядь, деньги, не донес небось, а ну-ка дыхни и все в том же роде. До нее ни грамма в рот не брал, а тут перестал отказываться, домой возвращался только на карачках, она орет, а я, муки тошнотные переживая, думаю, так тебе, свинья, и надо. А уйти — сил не было, не расчитал силы…
Мужик замолчал. Толик, не умея поддакнуть, тоже молчал и дивился, отчего могучий и крепкий с виду человек не смог, не сумел, не может, не смеет. Такой, казалось бы, в один день дом сложит и порядки свои заведет. Но в жизни все выходило иначе.
От станции ушли далеко. Толик незаметно отстал и сел на завалившееся дерево. Еще час назад, втайне надеясь на необыкновенное сродство с природой, рвался сюда, жаждал отдохнуть душой, поваляться в шелковистой траве. Но сейчас, поглядывая по сторонам, видел лишь мертвые сухие сучья, да торчащие отовсюду иглы, и беспредельная тоска навалилась на него. С некоторых пор Толик задумался об ином, мрачном течение жизни, истинная, или как он называл, метафизическая, цель которого известна немногим и скрыта от людских глаз веселенькой мишурой. Так новомодное платье под разными там прибамбасами скрадывает неизлечимые язвы или изъяны фигуры, и мало найдется храбрецов сорвать одежду и не ужаснуться. Но Толика с некоторых пор привлекала только эта сторона жизни. Наводящие ужас откровения, от которых мутилось сознание, нравились ему. С поистине инфернальной изворотливостью бегал он теперь от очевидных вещей, во всем находя мрачную подоплеку. Взять, к примеру, солнце. Толик засмотрелся вверх. Неподвижное, бледно-желтое пятно. «Вот, — зло думал он, — солнце. Оно на что? Почему всегда улыбается на картинках? Добренькое? Ничего подобного. Ненавистью пышущее огненное око». «А эти, — покосился на деревья, — заманят в лес, гриб отравленный высунут из-под корня, попробуешь и окочуришься, листьями прелыми завалят, следов не найти, кто вспомнит?» «Или еще: из яблок варенье варят, а они вон как могут искушать, никакому Адаму ни приснится:» И во всей этой злонамеренности Толик видел единый, непреклонный закон, действующий против человека: «Все, все против, куда ни глянь, чтобы ни делала, гнида паршивая, какое бы добро ни сеяла, а все прах, почему так?» На этот вопрос Толик не мог ответить, как ни старался и дал, наконец, волю распиравшим его чувствам: пинал сосенки, горстями рвал траву, плевал направо и налево, вверх и вниз, сердито кидался в разные стороны.
Из леса вернулся далеко за полдень, так и не получив ответы на вопросы, что колом стояли внутри, мешая дышать. И сразу зазвонил телефон. Это была Марина или Мартина, как она любила себя называть.
— Где был?
— В лесу, — Толик замолчал.
— За привидениями гонялся? — попала она в точку.
— Мать надо проводить, придешь?
— Приду, — Мартина повесила трубку.
Толик познакомился с Мартиной два года назад. Она работала ветеринаром на маленькой районной станции и в первую же встречу заворожила его рассказами о полосных операциях. Толик, затаив дыхание, слушал длинные описания анатомических особенностей мышей, кроликов, собак и иной живности. Ночью, в постели, она рисовала пальцем по голому толиному животу печенку, поджелудочную, сердце и половые органы в том месте, в каком располагались бы они, будь Толик котом. Мартина любила лошадей. Ее часто приглашали на конный завод осматривать племенных жеребцов. Некоторых приходилось кастрировать, чтобы не будоражить табун. Каждый раз, орудуя скальпелем, она восхищалась физической мощи этих животных, и как-то раз призналась Толику, что с радостью поменяла бы свое тело на лошадиное.
— Тогда бы ты точно никуда от меня не делся, — говорила она в запальчивости. Толик и не думал никуда деваться.
