Моасир Скляр - Леопарды Кафки
В отличие от своих товарищей Жайми обожал Кафку. Свободно владея немецким (и английским, и французским), он прочел несколько книг этого автора. Первым оказалось «Превращение». Оно — как сам он признавался — перевернуло ему душу. Это был запредельный опыт, озарение. Однако Жайми растерялся. Ему было известно, что коммунисты Кафку не одобряют, предпочитая ангажированных писателей, чьи произведения, в отличие от книг Кафки, можно использовать в качестве пропаганды.
Однако из-за всего этого отношения дядюшки и внучатого племянника не портились. Наоборот, они чувствовали себя все более близкими по духу. Жайми не ладил с остальными членами семьи — узколобые буржуи! — и мало общался с отцом (тот жил далеко, в другом штате) и с матерью, особой нервной и обидчивой. Но редкий день обходился у него без визита к Мышонку. Часто он приводил с собой подружку, Беатрис Гонсалвис. Она была чуть постарше Жайми. Дочь художника, красивая эмоциональная девушка, Беатрис, как и Жайми, любила читать, обожала Кафку. Втроем они разговаривали часами, пока Беньямин не выставлял влюбленных за дверь.
Когда в 1964 году случился переворот, Жайми было восемнадцать и он учился на первом курсе филологического факультета Университета Риу-Гранди-ду-Сул. С самого начала он принимал участие в маршах протеста против военных властей, его имя вскоре попало в список подрывных элементов Департамента политического и общественного порядка (Депопа). Это парня не испугало. Наоборот, раззадорило. Он подписывал все манифесты, ходил на все шествия. Однокурсник, у которого были связи в Депопе, обнаружил, что имя Жайми фигурирует в нескольких списках подозреваемых и что только по случайности его до сих пор не задержали, и это весьма обеспокоило его товарищей. Было созвано экстренное собрание, на котором решили, что Жайми должен на время исчезнуть, переехать в большой город, скажем, в Сан-Паулу, где его никто не знал. Самому парню идея совсем не нравилась, но пришлось согласиться с решением коллектива.
Только с двумя близкими людьми обсудил Жайми вопрос о переезде. Одной из них была Беатрис. Возлюбленная сказала, что не оставит его, переедет вместе с ним в Сан-Паулу.
Вторым был Мышонок. Для Мышонка, человека далеко не молодого, планы племянника стали серьезным ударом. Детей у Мышонка не было, и Жайми заменил ему сына, стал его единственной привязанностью.
Но, услышав новость, Мышонок взял себя в руки. Он знал, что в Порту-Алегри мальчику оставаться опасно, что переезд в Сан-Паулу может спасти его от тюрьмы. Но возникали другие проблемы. Где он будет жить? И на что? На это у Жайми не нашлось ответа. Он не хотел просить денег ни у отца, ни у других родственников.
— Может, работу найду, — сказал он без особой уверенности.
— А университет? Учеба?
Он пожал плечами:
— Университет, учеба подождут, пока не добуду презренного металла.
Разговор происходил в гостиной маленькой квартирки Беньямина. Дядя с племянником немного помолчали, вид у старого портного был потерянный. Вдруг он встал:
— У меня кое-что есть для тебя. Одна вещь, которая тебе поможет.
Он отодвинул картину, висевшую на стене, за картиной обнаружился небольшой сейф.
В сейфе не было ничего, кроме коричневого конверта, Мышонок достал его и протянул Жайми:
— Думаю, это решит твои проблемы.
Жайми открыл конверт, вынул оттуда пожелтевший от времени листок и, прочтя то, что там было написано, изумленно уставился на Беньямина:
— Но ведь это Кафка!
— Да, это Кафка, — подтвердил Мышонок, улыбнувшись. — Это оригинал текста Кафки. Подпись там его собственная.
И он рассказал всю историю, историю, которую Жайми выслушал, не веря своим ушам, и которая его буквально ошеломила: он и представить себе не мог, что дядюшка пережил подобное приключение. Он снова взглянул на листок:
— Но ведь это драгоценность.
— Да, где-то восемь с половиной тысяч долларов.
— Погоди, Мышонок, — Жайми был потрясен, даже встревожен. — Ты же не думаешь продать этот автограф?
— Нет, — ответил Мышонок. — Я его продавать не собираюсь, тем более что здесь, в Порту-Алегри, вряд ли найдется подходящий покупатель. Это ты его продашь в Сан-Паулу. Я слышал об одном коллекционере, который наверняка хорошо заплатит. И вот тебе презренный металл и решение проблем, по крайней мере года на два.
Жайми помолчал, разглядывая рукопись. Потом поднял глаза на Мышонка.
— Нет, Беньямин, — пробормотал он так, будто ему сдавило горло. — Я это принять не могу. Не потому, что это слишком дорогой подарок. А потому, что в этой записке — часть твоей жизни.
— Глупости, — отозвался Мышонок. — Полная ерунда. То, что там написано, я знаю наизусть от начала до конца, от конца до начала и в любом порядке. Хочешь убедиться?
Он сосредоточился и тут же процитировал на слегка неуверенном немецком:
— Leoparden brechen in den Tempel ein und saufen die Opfrekrüge leer; das wiederholt sich immer wieder; schlieslich kann man es vorausberechnen, und es wird ein Teil der Zeremonie.
И взглянул на парня с победным видом.
— Видал? Потому мне эта бумажка и не нужна. Я буду счастлив, если она тебе поможет. Думаю, и Кафке это было бы по душе.
Жайми не соглашался:
— Но ведь этот текст так тебе дорог…
— Ты мне гораздо дороже, — кротко возразил Беньямин.
Вдруг Жайми порывисто обнял Мышонка. Так они стояли обнявшись, и плечи парня подрагивали от рыданий. Наконец Жайми выпустил старика из объятий и посмотрел на него:
— Что тебе сказать? — спросил он. — Разве что большое спасибо?
— Не меня благодари. Благодари Кафку. Он уничтожил почти все свои рукописи. Потому его тексты — такая редкость. И стоят, сколько стоят.
Перед уходом Жайми снова обнял Мышонка.
Было восемь вечера. Парень позвонил товарищам с телефона-автомата, назначил встречу дома у Беатрис и тут же отправился туда.
Там вся компания оставалась до полдвенадцатого. Когда выходили из дому, трое незнакомцев, представившись агентами Депопа, объявили, что они задержаны. В начавшейся неразберихе всем удалось унести ноги, кроме Жайми. Зная, что из-за хромоты далеко ему не убежать, он начал драться с полицейскими, и этим помог скрыться остальным. В час ночи Мышонка разбудил нервный стук в дверь.
— Кто там? — спросил он в тревоге.
— Это я, Мышонок, — ответил голос, в котором слышалось отчаяние.
— Я — это кто?
— Беатрис, подруга Жайми. Открой, пожалуйста.
С трудом (по ночам ревматизм терзал с особенной силой) старик поднялся с кровати, завернулся в рваный халат и поплелся открывать. Беатрис стояла перед ним вся в слезах:
— Ах, Мышонок, беда, беда…
И она рассказала ему, что произошло. Когда она закончила свой рассказ, воцарилось тоскливое молчание.
— Положись на меня, — произнес наконец портной. — Я все улажу.
— Ты, Мышонок? — она не смогла не улыбнуться сквозь слезы. — Ты что, в ателье собираешься?
— Это часть моего плана, — ответил Мышонок. — Я знаю, что ты пока ничего не понимаешь. Но не волнуйся: все будет как надо.
— Но Мышонок, Жайми…
— Знаю, девочка, знаю. Но положись на меня. А сейчас иди домой. Отдохни. Завтра получишь добрые вести.
Мышонок шагал по пустынным улицам к старому зданию в центре Порту-Алегри, в свою мастерскую. Сторож, увидев его, удивился:
— Ты здесь? В этот час? Что случилось, Мышонок?
— Срочный заказ, — ответил портной.
— Заказ в четыре утра? — не унимался любопытный. — Не иначе похороны. Или свадьба.
— Свадьба, — ответил Мышонок.
— Ну тогда ничего еще, — заключил сторож и сделал погромче звук своего приемника.
Мышонок вошел в старый-престарый лифт, поднялся на третий этаж, открыл дверь, на которой до сих пор значилось: «Леополду и Бенжамин, портные», вошел, зажег свет. Подошел к шкафу, стоявшему в углу у стены, вынул ключ из кармана и отпер дверцу. И вздохнул: да, там лежало именно то, что надо. Шикарный отрез английского кашемира цвета соли с перцем, роскошная ткань. Мышонок купил его у контрабандиста вскоре по приезде в Порту-Алегри. Думал сшить себе из него костюм, возможно, к свадьбе, если бы судьбе было угодно, чтобы он вновь встретился с Бертой, и если бы она согласилась… Судьба решила иначе, другую женщину он не встретил, отрез английского кашемира так и остался в шкафу, обложенный средствами от моли.
Со сдавленным вздохом разложил Мышонок отрез на столе. Потом, наморщив лоб, полистал старую тетрадь, нашел нужные записи и принялся за работу. Три часа, не разгибаясь, с бешеной скоростью он кроил, наметывал, сшивал, подшивал, пришивал пуговицы. И каждую минуту поглядывал на старые ходики на стене, явно боясь опоздать. Вдруг в самый ответственный момент погас свет. Мышонок продолжал работать при свече, пока не закончил. И, оглядев то, что получилось, не смог сдержать еле слышного победного возгласа. Да, это, без сомнения, был лучший костюм, который он сшил за всю жизнь, его портняжный шедевр.
