Екатерина Маркова - Тайная вечеря
Отцовский шепот обжег жаром склоненную над раскрытой тетрадкой голову Натальи Арсеньевны.
Она вздохнула, откинулась в кресло, поджав ноги, свернулась клубочком.
Пробежали по клавишам пальцы Ленусика, рассыпалось, заметалось по комнатам верткое staccato, дразня и насмехаясь, догоняя и уворачиваясь от неведомого, одной лишь девушке внятного преследования. Такого конкретного, что учительница покачала головой, и слабая понимающая улыбка тронула тонкий рот.
Пренебрегая запретом, предательница-память высветила лицо Александра Людвиговича. Застонала Наталья Арсеньевна, а мелодия Сольвейг выпроводила вдруг прорвавшуюся боль, и качнулась в проеме распахнутой двери его коренастая фигура. Загалдели недоуменно ученики, вспыхнула смущенно Наташа, а он хохотнул, как камешки во рту перекатил, встал рядом с Наташей за ее учительский стол и пророкотал густым басом: „Здравствуйте, дети“.
„Зра-а-асть“, — прокатилось в ответ. „Любите учителку свою?“ „Лю-ю-бим-бим“, — отозвалось незамедлительно вразнобой. „Правильно делаете, что любите. Такую разве можно не любить? А что если отправить ее в Петербург учиться, в университет?! Как считаете, птенцы? Голова уж больно светлая у вашей учителки, пусть знаний поднаберется“.
„А к нам не вернется?“ — пискнул чей-то голосок. И подхватили встревоженно в десятки голосов: „Не вернется? Нет? Не вернется?“
Вернулась… Обессиленная тифом, с круглой бритой головой, снова вошла в свою избу-школу, в свой храм, перед которым крестьянские дети, проходя стороной, степенно снимали шапки и, прижав руки к животу, благоговейно кланялись… Ее ученики. Где они? Разбрелись кто куда по белу свету.
Наталья Арсеньевна зябко повела плечами, снова услышала дружное: „Лю-ю-бим-бим“.
И потом, когда никто уж не мешал им в опустевшем классе:
— Зачем ты так? Какой университет? А деньги? А мама как? Боже мой, совсем ты мне голову заморочил. И почему при детях?
Александр вытащил из кармана толстый конверт и провозгласил торжественно:
— Итак, сударыня, отныне вы супруга адвоката с приличным окладом. Я принят на службу в город Новопавловск, куда прошу вас последовать сразу после окончания учебного года следом за мной Учение ваше университетское финансирую!
А потом их последние деревенские вечера с прощальными, предзакатными, бликами солнца на лицах, обращенных в будущее. Впереди была долгая жизнь.
С волнением переступает Наташа порог своей новопавловской квартиры. Неужели она хозяйка этого нарядного, изысканного дома? Мебель красного дерева, может быть, чуть тяжеловата, но зато подобрана с большим вкусом, обита материалом бордового цвета. Полы натерты до блеска, до сияния. Тяжелые гардины на окнах, под цвет мебельной обивки, оттягиваются к полу золотистыми кистями. А вот и ее, Наташина, комната! Здесь мебель воздушная, легкая, с гнутыми спинками. Бюро для бумаг. Вместительный письменный стол, книжный шкаф с пока еще пустующими полками. И всюду вазы с цветами.
Наташа даже не дышит от восторга.
— Неужели это все ты сам?
— Частично. Сонечка помогала. Она прелестнее существо!
Наташа благодарно улыбается мужу, обнимает черноглазую Сонечку, дочь папиного брата, всю жизнь прожившего в Новопавловске. Теперь Сонечка сирота. Но ничего, ей будет легче с их переездом.
— Я не привыкла к такой роскоши, — шевелятся Наташины губы чуть слышно.
Александр снимает дорожную шляпку с Наташиной головы, гладит по волосам, плечам, целует глаза, губы, щеки. Потом спохватывается:
— Ах, да, Наташенька, тебе же ванна приготовлена. Ты должна отдохнуть с дороги, помыться. Переодевшись в простенький халатик, сшитый мамиными руками, переступает Наташа порог ванной и застывает в изумлении.
По поверхности воды кружат лепестки голубых роз. Их такое множество, что воды не видно, — и лишь алмазными слезами поблескивают прозрачные капли в углублении изогнутых лепестков. Какое-то время Наташа неподвижно сидит на краю ванны… „Мама не видит…“ — мелькает в голове.
Со счастливым вздохом она ложится в ванну. А лепестки кружатся, растекаются, вновь занимая всю поверхность воды, щекоча Наташину шею, погружая её в душистое облако роз. Наташину полудрему нарушает стук в дверь. В руках Александра огромное пушистое полотенце, тоже голубое.
„Я тяжелая“, — расслабленно шепчет Наташа, а он, сильно и бережно прижимая к груди ее, запеленутую в махровое полотенце, так же шепотом отвечает: „Ты невесомая, ты самая отрадная ноша…“
Опадают с Наташиных волос голубые лепестки, редким нежным пунктиром устилают полы комнат, как бы обозначая их недолгое счастье.
Воцарившаяся в доме тишина вернула Наталью Арсеньевну к тетрадкам. Сделав машинально несколько пометок красным карандашом, учительница вновь откинулась в кресло. Из комнаты Ленусика просачивалась напряженная тишина. Наталья Арсеньевна легонько постучала в дверь. Приглашения не последовало. Наталья Арсеньевна приоткрыла дверь. Откинутая крышка рояля обнажала ряд ощерившихся белых клавиш. Раскиданные по комнате ноты создавали ощущение беспорядка и как бы свидетельствовали о том, что творилось в душе Ленусика.
Девушка лежала поперек кровати, стиснув голову подушкой. Наталья Арсеньевна тронула ее за плечо.
Ленусик резко бросила подушку, села, скрестив на груди руки.
— Я стучала — ты не слышала, — не торопясь, пояснила Наталья Арсеньевна.
Ленусик молча тряхнула головой, спутавшиеся кудряшки упали на глаза.
Наталья Арсеньевна заправила упавшие на лицо пряди за уши девушки и задумчиво проговорила:
— У тебя большой талант, Ленусик. Замечательно ты играешь. Даже я беззащитна перед твоей музыкой. Вся жизнь прокрутилась под ее звуки. Я не позволяю себе вспоминать, но твоя музыка оказалась сильней. Я сдалась. Тебе непременно надо ехать в Москву, в консерваторию. Нельзя такой дар похоронить, это преступно и, извини, неумно. Может быть, тебе неприятно возвращаться к нашему разговору, но, ей-богу, я не могу не настаивать на этом.
Ленусик тяжело вздохнула, глаза ее мрачно блеснули.
— Мамуленька, я же сказала, без вас никуда не поеду. — Голос ее звучал упрямо и капризно.
— Ну погоди, давай хорошенько все обсудим. Я не собираюсь вторгаться в твою личную жизнь, но, насколько я понимаю, ваши отношения с Вадимом заслуживают уважения, и мне он нравится. Есть в нем достоинство и ум. Тебя он обожает… Не кори меня, я без твоего на то разрешения разговаривала с ним вчера. Он тоже видит в тебе талант и считает, что надо ехать в Москву. Что касается меня… Ты же знаешь, как я приросла к этому месту. Здесь похоронены мама и Александр Людвигович. Здесь Соня с Женечкой, которым я нужна. А школа? Я так люблю свой класс, своих учеников. Мне их вести еще целых три года. Да и для директора мой уход, честно говоря, был бы просто ударом. Понимаешь, Ленусенька… Поздно мне начинать новую жизнь.
Ленусик слушала Наталью Арсеньевну молча, лишь над напружинившимся лбом подрагивали кудряшки.
— Я все понимаю, но я действительно не смогу без вас. — Голос ее задрожал от жалости к себе, и она порывистым движением обхватила шею ненаглядной мамуленьки. Наталья Арсеньевна была растрогана и взволнована не меньше Ленусика. А та не могла остановиться: — Я очень люблю Вадима, но это все не сравнимо с тем, как люблю вас. Это другое совсем… Мне приятно ощущать, как он меня любит, нравится, что он каждый день дарит мне цветы, покупает на последние деньги подарки… Я люблю свою уверенность в нем, в его чувстве. Но это совсем не то. Ради вас я готова умереть. Так как же я могу оставить вас? Я понимаю, что музыка — это моя жизнь. И бог свидетель, как я мечтала всегда попасть в Москву, в консерваторию. Но где мы сможем там жить с Вадимом? В огромном чужом городе… Он сам студент, у него нет ни денег, ничего. Жить впроголодь я не собираюсь. Зачем мне это?
Наталья Арсеньевна с трудом вникала в смысл услышанного.
— Ну, ну, не надо так. Мы больше не будем сейчас говорить об этом. Успокойся, девочка моя… Вечером придет Вадим, и мы все решим тихо, мирно, без слез.
Вечером, еще до прихода жениха, забежал на огонек директор школы. Энергичный, с громоподобным голосом, он растирал широкими ладонями застывшие уши и требовал чаю с вареньем. Они пили чай с Натальей Арсеньевной… Ленусик из своей комнаты слышала их неспешную беседу. Поделилась учительница своими сомнениями с коллегой, тот возмущенно всплеснул руками — начались укоры, увещевания, заверения, что в случае ухода Натальи Арсеньевны развалится школа, рухнет все, что создано совместно за долгие годы.
— Ну, удивили, уважаемая коллега, ну, учудили. Надо же, а?! Да ни за что не отпустим. В карцер, на хлеб и воду за одни мысли такие. Поклянитесь страшной клятвой, что сию же минуту все планы крамольные — из головы вон. Ешьте землю из горшка со своей обожаемой китайской розой!
