Фелипе Рейес - Размышления о чудовищах
— Так не может продолжаться. Если ты хочешь жить как дегенерат, поищи себе другое жилье, — сказал мне в один прекрасный день мой отец, несмотря на то что был не только очень большим конформистом в отношении превратностей судьбы, но также и от природы трусливым, неспособным сделать замечание детям, играющим в мяч в запрещенных местах.
Другое жилье… Этого только не хватало: бродяга, голодный, без гроша в кармане, спящий в сараях, недосыпающий, легкая добыча для преступного мира и тоски…
В общем, остальные события я расскажу в сокращенной версии, чтобы таким образом избежать долгих и пространных описаний психологических спиралей, в которые меня заворачивало на протяжении тех месяцев: это было что-то вроде войны между химерами и реальностью, с сотнями трупов, сваленных в кучу и разлагающихся на солнце.
Однажды мой отец пришел домой с бланком заявления на допуск к экзаменам на поступление в национальную полицию и сказал мне:
— Взгляни на это, — и я взглянул на это, и не знал в тот момент, тошно мне или смешно, так что я остался стоять, как стоял. — Это удачный случай, — добавил мой отец.
Мечта каждого муниципального полицейского состоит в том, чтоб иметь сына, который бы, за неимением имперской полиции, служил бы в национальной. И тогда я подумал… Но не важно, что я тогда подумал, если это можно назвать: «думать». Суть в том, что вот он я, в отделе паспортов, в своей форме. Коп.
Как бы там ни было, мы не должны ни на мгновение забывать (ни на одно мгновение), что как вы, так и я составляем часть человеческого рода, рода биологически разнообразного, включающего в себя как философа-феноменолога, так и лысого человека, убежденного в том, что наступить на собачье дерьмо — это к счастью.
— А почему человеческий род столь разнороден, в отличие от единообразия и согласованности, проявляющихся в поведении ящериц или комаров, к примеру? — спросите меня вы.
Мне жаль, но мой ответ вас разочарует, а именно: разнообразие человеческого рода — это только видимость, ибо нет никакой существенной разницы между философом-феноменологом и лысым человеком с эсхатологическими предрассудками. Более того, по сути они идентичны, потому что оба простодушно верят в трудные для понимания вещи: соответственно, в первородство души или в воздействие, оказываемое собачьим дерьмом на великие механизмы случая. В общем, мы принадлежим к породе, хватающейся за предрассудки, внешне очень разные, но по сути одинаковые: в тяжелейший бред трансцендентности, вызывающий помутнение рассудка, среднее между эзотерическим и гностическим, будь то посредством звезд, карт Таро, философии, психоанализа или собачьего дерьма. Все, предназначенное привносить горечь в разоблачение этой таинственной бурды, — это реальность. Наша. Всеобщая. Реальность философа, углубляющегося в риторическое болото бытия, и реальность человека, покупающего безотказный амулет удачи, разрекламированный по телевизору.
Так вот, порода животных этого вида нуждается в присмотре с близкого расстояния. (И для этого существуем мы.)
— Почему ты — полицейский? — спросил меня однажды Хуп, и я не знал, что ответить ему, потому что, как я уже говорил, проблема в том, что вопрос плохо сформулирован.
(Скобки.) (Или много скобок.) В ванной, разыскивая мазь для лечения ячменей, я нашел пустую баночку из-под увлажняющего крема и провел какое-то время в воспоминаниях о Йери (вспоминая о ней так, как можно вспоминать труп или неподвижную куклу) и размышляя, между прочим, о Времени.
Йери нравилось носить серьги, похожие на слезы. Слезы изумрудного цвета, из мерцающей зелени. Красные слезы с вкраплением слезинок поменьше. Или янтарные слезы (янтарь — этот свернувшийся микролес). Или длинные мрачные слезы из агата.
В любом случае, слезы.
Кстати, сколь прозрачной бывает обычно душа женщин, которые носят серьги в форме слез: все они испытывают необходимость дать нам понять, что, несмотря на временный блеск, в них всегда живет угрожающее воспоминание о слезах. Эти слезы, что выступят у них на глазах, когда время проведет по их лицу своими когтями из ржавеющей стали, сколько бы баночек с восстанавливающими кремами ни стояло на полочке в ванной, как чудодейственные мази, не оставляющие жирного блеска… Крем, пытающийся победить Время. (Да.) Крем, обвиняющий Время. (Конечно, да.) Белый, душистый крем, отпугивающий Разрушителя, как связки чеснока и серебряный крест отпугивали графа-кровопийцу из Трансильвании.
«Дермотерокс». «Дерминикс». «Кристалдекс». «Дексмиталия»… Отшелушивающие, очищающие, против морщин вокруг глаз, восстанавливающие кремы с биосомами, формулы rinse-off [10], укрепляющие комплексы, осветляющие лосьоны, смеси с цитохиной, питательные кремы для лица на основе рисовой гаммы… (Лавка Мерлина, можно сказать. Колдовские снадобья Морганы.)
— Положи свою потрескавшуюся, засохшую голову в куб из укрепляющего, защищающего кожу крема, с жидкими кристаллами, с коровьими потрохами, и достань ее оттуда натянутой, как барабан.
(Куб, полный укрепляющего, защищающего кожу крема…) (Этот трюк обходится недешево, конечно, хотя он очень прост.) (Потому что Время очень боится такого рода кремов.) (Оно от них в ужасе). (Оно, Время, которое постепенно убивает, со скрупулезностью зловещего ювелира, императоров и атлетов, нюхает один из этих кремов и бежит прочь.) (Насмерть перепуганное.)
(В общем, Время. И кремы.)
Йери со своими сережками, похожими на слезы.
(— Ты умрешь один. Вспомни мои слова, когда будешь умирать.)
(И Время. И кремы…)
Мутиса зовут Алехандро Хименес, он преподает латынь в институте. Мы зовем его Мутисом[11], потому что он очень мало говорит, даже под действием спида, который обычно принимает. Подозреваю, что он говорит мало, потому что он — пессимист, а пессимистам большого труда стоит верить даже в то, что они говорят. Мутис, как я уже сказал, говорит очень мало, по крайней мере за пределами своей аудитории (потому что там ведь он что-то должен говорить, пусть даже по латыни), но однажды ночью, когда мы собрались с друзьями в «Оксисе», когда нас охватила экстравагантная и непредсказуемая грусть, пока мы с болезненным упорством смотрели на трех или четырех девушек, бродивших там, словно безумные, танцующие на палубе тонущего трансатлантического лайнера, Мутис, который, несомненно, принял слишком большую дозу, как нам показалось, стал бормотать одну и ту же фразу: «Collige, virgo, rosas»[12]. Всех нас охватило любопытство.
— Что это, друг? Турецкое ругательство? — спросил его Хуп.
Неожиданно Мутис произнес перед нами самую длинную в своей жизни речь:
— «Collige, virgo, rosas» означает: трахайтесь, когда можете, малолетние уличные девчонки. Совокупляйтесь с нами, хитроумными латинянами. Собирайте телесные розы, ибо потом вы сможете собирать лишь цветы из бумаги и воска. Сорвите нежную розу наших мужских мускулов, забродившую розу нашей старости, потому что в скором времени вы сможете лишь вдыхать запах тех пыльных роз, что служат для производства косметики. Понятно? Вот что римляне советовали уличным девчонкам — чтобы они по восемь или девять раз на дню трахались с сенаторами и с эпическими поэтами. Потому что хоть там и было много латыни и много жертвоприношений, но все искали бесплатной любви. Римские дети сосали молоко волчицы, и это молоко превращалось в кровь, и все под конец начинали выть и желали сожрать сырую козу… Древние римляне делали все, что могли, чтобы трахаться, и поэтому они целыми днями говорили уличным девчонкам «collige, virgo, rosas»: вдруг какая-нибудь задумается и отсосет у старика в переулке Помпеи или где-нибудь еще… Забавно: славный Рим, который полмира держал за яйца, а на самом деле самые знаменитые римские мыслители и самые великие поэты ограничивались тем, что советовали уличным девчонкам трахаться как можно больше… Жалкая роль.
(Хорошо иметь друзей-профессоров: они учат тебя понимать Историю, смотреть на нее иначе.)
Но о чем я говорил? (Ведь еще будет время поговорить о Мутисе, хотя сам он мало говорит.)
Конечно же, о Йери. Я говорил о ней.
Мне кажется, я уже сказал, что у Йери был друг, когда я с ней познакомился. Друг, с относительным успехом заменивший первого мужа, не имевшего никакого успеха, и многочисленных любовников, склонных к бегству и приносящих одни несчастья. Вы спросите меня:
— А стоит ли ложиться в постель с несвободной женщиной?
При всем уважении, позволю себе повторить вам несколько вульгарную мысль, хотя, на мой взгляд, верную, которую я услышал от Бласко, нашего запойного и проклятого поэта, певца ночных загадок и вообще всякого рода темных тайн: «Тот, кто совершает вылазку в любви, имеет на своей стороне преимущество, потому что он с другой планеты, пусть даже у них на этой планете достоинство поменьше».
