Фелипе Рейес - Размышления о чудовищах
Обзор книги Фелипе Рейес - Размышления о чудовищах
Ф. Бенитес Рейес
Размышления о чудовищах
Небо и Земля не человечны. Они относятся ко всему, как к соломенным псам.
Лао-ЦзыПуть вверх и путь вниз — одно и то же.
Гераклит…Потому что эта Земля, по которой мы ходим, эти камни и эти места, где мы живем, полностью разрушены и сточены, как то, что находится в море, стачивается от едких солей.
Платон1
Книга Херемиаса, или Пренебрежение хронологическим порядком
Не думаю, что три мои обычных рода деятельности столь несовместимы, как может показаться на первый взгляд: я полицейский, немного ясновидец, а по ночам иногда занимаюсь тем, что транслирую по радио пиратские программы.
Помимо этого в последнее время я помогаю своему другу Хупу Вергаре в его агентстве путешествий. И изучаю в Университете дистанционного обучения философию. (…Ну, хорошо, и еще я собираю подставки для стаканов.) В остальном мое детство можно кратко пересказать следующим образом: однажды в колледже я выиграл вторую премию за сочинение об ужасе — одной из моих любимых абстрактных тем, — а на следующем курсе даже не вышел в финал с сочинением о смерти.
Что касается моих юношеских мечтаний, мне жаль сообщить вам, что они заключались — и не спрашивайте меня сейчас почему — в том, чтоб стать однажды владельцем публичного бассейна, — кажется, это уже установленный факт, что нет ничего более загадочного, чем содержание юношеских мечтаний. Но среди всех прочих событий реальность упала на меня, как нож гильотины, скажем так, и моя отрубленная голова покатилась безостановочно по лабиринтам безумной судьбы, — и вот он я: коп, временами ясновидец, подпольный диктор, не считая того, что удаленный студент, изучающий мысли людей с более ясным умом и более знающих, чем большинство из вас и чем я сам.
Мне нравится думать, тем не менее, что все эти занятия, внешне разнородные (в том числе моя помощь Хупу Вергаре и коллекционирование подставок для стаканов), соединены между собой своего рода связью, учитывая, что, как учит нас Гераклит Эфесский, разные вещи, из которых состоит наш мир, поддерживают между собой тайную гармонию… Хоть она и тайная, как указывает ее прилагательное, и может быть, по этой причине нам не удается почти ничего понять, и в таком ступоре мы в общем-то проводим половину жизни. (Вторая половина, в свою очередь, боюсь, уходит на попытку объяснить себе, на что ушла другая половина.)
Я работаю в бюро паспортов[1] — этот отдел вызывает у населения большую симпатию, потому что люди путешествуют, когда могут: они еще верят в мир как в тайну. (Экзотика, знойный климат, снег, пагоды.) (Даже сафари.) Не знаю, из каких соображений, но люди всегда ездят туда-сюда, волоча за собой чемоданы по длинным коридорам гостиниц, забитых мужчинами и женщинами, поедая новомодные соусы зеленоватого цвета, изучая путеводители с описаниями памятников, купаясь в бассейнах, где вода разбавлена мочой, и танцуя в ритме польки или гуарачи[2] в саду с бетонными статуями более или менее греко-латинского вида.
— Здесь можно получить паспорт? — слышу я раз по пятьдесят каждое утро, потому что люди, как я уже сказал, безостановочно перемещаются; этим они напоминают сороку, которая отложила яйцо, оплодотворенное в момент безумия вороном, и которая не желает появляться в своем гнезде даже в обмен на все бриллианты, сокрытые в недрах Южно-Африканской Республики, скажем так.
Что касается ясновидения, признаюсь, я не особо верю в паранормальные способности разума (потому что у разума и так слишком много забот: вычитать и складывать, помнить и раскаиваться, поддерживать в силе чувства), но дело в том, что у меня эти способности есть, хотя, несомненно, в очень скромной степени: изумленный свидетель событий, проявляющийся на полях летописи (это всегда очень хлопотно). Разумеется, я отлично знаю, что вокруг феномена ясновидения процветает множество лицемеров, одетых в золоченые туники, с волосами, выкрашенными в фосфорно-белый цвет, но я — что-то вроде лицемера наоборот: я не только не кичусь своими незначительными способностями (а это способности такого рода, какими люди чаще всего кичатся, потому что обладателям таких эффектных способностей не нужно хвастаться ничем в особенности: предмет их гордости — сама способность), — я не только ими не кичусь, как уже говорил вам, но даже иногда отрицаю, что они у меня есть, именно для того, чтобы не казаться лицемером. Ведь разве я провожу телефонные консультации по картам Таро? Покупаю хрустальный шар, переодеваюсь в парчовый костюм чародея и принимаюсь прорицать болезни и измены домохозяйкам, страшащимся судьбы?
Моя мать однажды видела по телевизору коронный номер факира: человек в тюрбане проглотил толченое стекло, гвозди, кнопки и бритву, а потом лег на кровать, утыканную острыми гвоздями. Для моей матери это было точным проявлением идей страха, бессмыслицы и безумия, и она часто говорила, что ей снился тот факир — кто знает, что делал факир в кошмарах моей матери, ведь миры сновидений сами по себе тяготеют к несуразности. Я рассказал об этом факире, потому что почти уверен, что моя мать сбежала бы из могилы («Иди скорей со мной, Херемиас. Там тебе будет лучше»), если б узнала, что ее единственный сын превратился в чудака, выставленного на публичное обозрение. (Математика никогда не была моей сильной стороной, но я предпочел бы сосчитать все песчинки в пустыне, нежели открыть перед каким-нибудь нетерпеливым человеком будущее: пусть он немного поскучает в неуверенности. Придет момент, когда он узнает даже то, чего не должен знать, и тогда ему все наскучит и никто не поможет. Пусть у него не остается в этом сомнений.) В общем, признаюсь, бывает, что я иногда щеголяю своим ясновидением, чтобы снискать расположение женщин или развлечь своих друзей, но ведь речь идет об исключительных случаях, не говоря о том, что обычно они происходят со мной, когда я нахожусь под кайфом, а в этом состоянии сознания даже пророк Малахия ничего бы не угадал, хоть он настоящий профессионал. Чаще всего, как я уже говорил, я отрекаюсь от своих способностей, потому то, по сути, вся эта история с ясновидением кажется мне не чем иным, как взбалмошным пируэтом случая: анахроничная связь туманной гипотезы с будущей случайностью.
(— Анахроничная связь, туманная гипотеза, будущая случайность? — спросите меня вы. Ну, ведь мы, философы, имеем право говорить таким образом. Именно это отличает нас от тех, кто не является философом: манера говорить, подчиняющаяся в нашем случае высшим параметрам умозрительного построения.) Кроме того, любая форма ясновидения прерывиста: ты вызываешь ее не своей волей, она приходит к тебе внезапными порывами — эти порывы обычно носят аллегорический характер, и ты должен трактовать их, потому что вначале они лишены смысла (например, поезд, погружающийся в бурное море); мало того, эти порывы могут также быть ретроспективными: ты идешь по улице, и вдруг тебе является мимолетное, но четкое видение средневековой битвы, с ее конями в сбруе, как у призраков, с людьми, закованными в железо, — и ты спрашиваешь себя, какой смысл заключен в этом видении, и несомненный ответ — «Никакого», хотя никогда не знаешь: Общая История Времени чем-то похожа на круговой кошмар, на безумную спираль ирреальностей, и существуют тайные точки пересечения между настоящим, прошлым и будущим. (И отсюда, быть может, магическая, симметричная и жуткая сущность времени, этого демиурга в газообразном состоянии, тиранически управляющего миражом.)
Сдругой стороны, моя радиопрограмма называется «Корзина с отрезанными ушами», и я выпускаю ее, когда могу и когда считаю, что мне есть что сказать.
(А об агентстве путешествий Хупа и о самом Хупе мы поговорим далее. И о других вещах тоже.)
Я собираюсь сделать вам неосторожное признание, если вы простите мне этот плеоназм… Видите ли, многое из того, что со мной случалось на протяжении жизни, продолжается во мне в виде бесконечной боли. (Надеюсь, эту фразу вы не встречали прежде у какого-нибудь оппортуниста вроде Кьеркегора, например.) (Потому что она кажется мне хорошей фразой.) Речь, к счастью, идет не о боли, похожей на укол, и не о боли, как от удара ножом. Не то. Скорее, это ватная боль, обволакивающая меня мягкими влажными щупальцами по крайней мере три или четыре часа в день, не считая времени, проведенного во сне. (Потому что сон — это отдельная история: нисхождение в психоделическую гробницу разума.) (Гробницу, в которой тигр, пожирающий тебя, превращается внезапно в крылатого носорога и в которой труп японской танцовщицы раздвигает перед тобой ноги и говорит тебе: «Вырви мне глаза», например.) (Это тесная гробница.) (И нам приходится проводить в ней шесть или семь часов и возвращаться оттуда так, словно бы ничего не было.) (И бриться, и торопливо выходить из дома на работу.) Скажем, наконец, чтобы было понятно, что эта ватная боль представляет собой высшую форму тоски. Я рассматриваю ее как высшую не потому, что считаю себя выше всех (совсем наоборот), а потому, что отлично знаком с обычной тоской и знаю, что степень моей теперешней тоски выше нее. Различительные симптомы одной и другой? Да, а как же: обычная тоска вызывает абстрактную тревогу, в то время как высшая тоска вызывает, помимо этой абстрактной тревоги, присущей всякому тоскливому состоянию, абстрактную панику. И вот еще, что кажется мне наглостью со стороны злосчастья: чувствуешь как бы укус пчелы в тот момент, когда, мочась, исторгаешь из себя почечный камень размером со слезу.
