Хербьёрг Вассму - Наследство Карны
— Как вкусно! — воскликнула она, пытаясь поймать взгляд Вениамина.
— Пятно! — воскликнул он.
Она взглянула на свое платье.
— У тебя на руке родимое пятно!.. — чуть не с торжеством объявил он. Отложив прибор, он наклонился к Анне и прикоснулся пальцем к ее пятну с таким видом, точно поставил трудный диагноз.
Анна растерялась.
Наконец ему удалось отчетливо увидеть ее всю целиком. На другой стороне стола.
Он втянул в себя воздух и выдохнул его через нос. И опять втянул, не снимая пальца с маленького коричневого бугорка.
Андерс снова принялся за еду.
— Наша Олине — лучшая кухарка в приходе! — объявил он.
Ему никто не ответил. Анна не шевелила рукой. Нежная краска залила ей лицо и шею.
Вениамин еще ниже наклонился к ней через стол. Он даже привстал и согнул спину. Подняв ее руку, он внимательно рассматривал родимое пятно.
— Потом я еще раз посмотрю его, — сказал он и отпустил руку Анны.
В тот вечер Андерс рано лег спать.
Динино пианино стояло в столовой. Анна откинула чехол.
— Какой чудесный инструмент! — Она взяла несколько аккордов и тут же скривилась: — Оно совершенно расстроено.
— Я знаю. — Вениамин был пристыжен.
— На нем никто не играет?
— Завтра же пошлю за настройщиком. Мне следовало раньше об этом подумать. — Он стоял, засунув руки в карманы.
Анна закрыла пианино чехлом.
— На нем играла только твоя мать?
— Сара тоже немного играла.
— Сара?
— Дочь Фомы и Стине.
Анна кивнула. Она познакомилась с ними на берегу, но их было так много. Она не запомнила всех. Не поняла, кто из них был прислугой, а кто — родственниками.
За обедом выяснилось, что членами семьи были только Андерс и маленькая Карна.
— Наверное, если я стану на нем играть, это всколыхнет воспоминания?
— О чем?
— О твоей матери.
— Когда это было!..
Он сам слышал, что это звучит неубедительно.
— Может, мне начать учить Карну?
— Она еще мала для этого.
— Чем раньше, тем лучше.
— Что ж, если она захочет, было бы неплохо.
Он хотел снова наполнить ее рюмку. Вопросительно улыбнулся. Но она отрицательно покачала головой.
— Давай прогуляемся перед сном? — предложила она. — Так светло. Трудно поверить, что уже поздно.
Они шли через сад мимо беседки.
— Как романтично! — воскликнула Анна и заглянула внутрь.
— Дина любила по ночам пить здесь вино, если ей не спалось. Я не видел ничего романтичного… когда находил ее с пустой бутылкой и недокуренными сигарами.
Это прозвучало более горько, чем ему хотелось бы.
— Ей было так трудно?
Он насторожился, но весело ответил:
— Рейнснес — неподходящее место для таких женщин, как Дина. Да и для таких, как ты, наверное, тоже?
Анна шла немного впереди него, она обернулась:
— Это предупреждение?
— О чем?
Она остановилась. Белый песок из ракушечника поскрипывал у нее под ногами.
— Как бы там ни было, а я все-таки приехала в Рейнснес. Можно было бы все сказать ей сейчас. Повод был подходящий. Хочет ли она тут остаться? Или ей мало того, что он может ей предложить? Ведь здесь, в Нурланде, он всего-навсего знахарь.
Лицо, обращенное к нему, выглядело таким беззащитным.
Он вообще не мог говорить. Не смел к ней прикоснуться. Боялся отпугнуть. Чувствовал себя горой, которая чуть не обрушила лавину камней на что-то очень хрупкое.
— Ты хочешь что-то сказать мне?
«Как ей удается быть такой спокойной?» — подумал он, глядя на ее нос. Это было самое безопасное.
— Я рад, что Рейнснес кажется тебе романтичным.
— Я приехала не только затем, чтобы увидеть Нурланд.
— Правда?
— Меня заставили приехать твои письма. Ты считаешь, что это неприлично?
— Нет, смело.
— Почему?
— Ты забыла, что я дикарь с Северного полюса?
— Который цитирует Песнь Песней Соломона. — Анна улыбнулась.
Они прошли несколько шагов. Она снова обернулась к нему:
— Почему ты писал мне?
Он быстро подумал: надо сказать ей правду! Сказать, что его лишили лицензии. Нет, только не сейчас!
— Я не мог потерять тебя. Хотел занимать в твоих мыслях хоть маленькое местечко. Письма можно читать и перечитывать. Каждое письмо можно перечитывать без конца. Я думал так: даже если она выйдет замуж и нарожает кучу детей, она все равно сможет иногда писать мне и ее муж не найдет в этом ничего подозрительного. Ведь я всего лишь неопасный друг, живущий так далеко. Друг юности. Пусть идут годы, думал я, у меня есть ее письма. А мысли, о которых она не решается писать, потому что не хочет никого обидеть, я все равно читаю между строк. И никто не в силах отнять у меня мои мечты.
Он замолчал, потому что она отвернулась в сторону.
Они дошли до пакгаузов. Долго смотрели на чаек и гаг, находившихся под опекой Стине. Птенцы уже вылупились, и матери пытались заманить их в воду.
— Тут все похоже на сказку! — Анна глубоко вздохнула.
От ее слов Вениамина обдало жаром:
— А чего ты ждала?
— Не знаю. Наверное, холода… Подумать только, уже почти полночь, а солнце светит, как днем! Я читала про это. Но другое дело — увидеть все своими глазами.
Вениамин захотел показать ей, как солнце поворачивает с вечера на утро, минуя ночь. С бугра, на котором стоит флагшток. Он так спешил, что Анна не поспевала за ним.
На Купальском лугу он замедлил шаг и подождал ее. Она шла навстречу свету, все было залито красным и фиолетовым. Из-за яркого света ее тонкое платье казалось прозрачным.
Господь Бог позолотил Анну и зажег огнем ее волосы. И Вениамин думал, что если ему все равно предстоит умереть, то лучше всего умереть сейчас, глядя, как она идет ему навстречу.
Потом они молча сидели на скамье. Солнечный диск окунулся в море. Горизонт растворился. Границы исчезли.
По мере того как солнце поворачивало, Анна становилась все более прозрачной. Он смотрел сквозь нее. Как в микроскоп. Пушок на верхней губе. Тонкие сосуды на веках. Пульсирующая жилка на шее. Легкий пар, окружавший ее, как аура.
Может, она не совсем настоящая? Он пальцем осторожно коснулся под шалью ее руки. Родимого пятна.
Анна со вздохом тяжело прислонилась к нему.
Он поцеловал ее. Но только как джентльмен. Не так, как хотелось. Он не должен был терять голову, и потому в этом не было удовольствия. Наверное, и для нее тоже?
Он вспомнил, как целовал ее в последний раз.
А она, она вспомнила?
Конечно, он мог бы спросить ее об этом. Но это было бы приглашением к разговору о будущем. И тогда ему пришлось бы признаться, что ему почти нечего ей предложить.
Вениамин проводил Анну обратно в дом и у дверей залы пожелал ей доброй ночи. Поинтересовался, есть ли у нее все необходимое.
Не успела между ними закрыться дверь, как начались мучения: Анна здесь, всего в нескольких метрах от него. Через коридор. В его постели.
Сон как ветром сдуло. В голове билась лишь одна мысль: туда нельзя.
И все-таки он вышел в коридор. Подошел к ее двери, вернулся к своей. Подумал, что, если открыть шкаф с постельным бельем, она услышит его и пригласит зайти.
Это неизбежно. Чего она ждет?
Он снова, скрипя половицами, подошел к ее двери. Потом обратно. Остановился. Прислушался. О том, что его услышит Андерс или кто-то другой, он не думал.
Вениамин спасся, спустившись во двор. Пошел к лодочным сараям. И наконец улегся на старом диване в конторе при лавке, укрывшись попоной.
Проснулся он оттого, что солнце светило ему в лицо и мухи приняли его за съестное.
Он вяло потянулся, проклиная себя за подлую трусость.
Анна спустилась к завтраку и объявила, что спала на дивной кровати в самой красивой комнате на свете.
Она с улыбкой поблагодарила Вениамина. Они были одни. Андерс и Карна обычно завтракали рано на кухне.
— Анна, я теряюсь перед тобой, — признался он и провел рукой по лицу.
— Что ты хочешь этим сказать?
Он открыл рот, но тут же снова закрыл его, вдруг решив, что люди с открытым ртом похожи на рыб.
— Что ты имел в виду? — шепотом спросила она.
Он отложил нож, вилку и сложил салфетку, словно завтрак окончился, не успев начаться.
— Я так мечтал о тебе! Так боялся, что тебе здесь не понравится… что ты подумаешь… Заранее придумал все, что надо сказать. Что все будет хорошо. Что ты должна чувствовать себя здесь как дома. А на деле не смог даже поддержать разговор. Не говоря уже о том, чтобы спать с тобой в одном доме, не…
Анна тоже сложила салфетку. Аккуратно засунула ее обратно в серебряное кольцо с монограммой Иакова Грёнэльва.
— Ты хочешь, чтобы я уехала?
Он вскочил и бросился к ней вокруг стола, упал перед ней на колени.
