Хербьёрг Вассму - Наследство Карны
Во второй половине дня Вениамина вызвали к человеку, который рассек топором ногу.
— Поедем со мной, Ханна, — шепнул он ей.
Она отрицательно покачала головой.
Прибежал Исаак и спросил, пробудут ли они в Рейнснесе три дня, и Вениамин с облегчением услышал ответ Ханны:
— Да, мы пробудем тут еще три дня.
Все равно дальше Страндстедета она не уедет, подумал он, схватил куртку и свой чемоданчик и побежал к лодке.
Лодка летела как птица. Ее нос раздвигал бедра Ханны. Вениамин не мог думать ни о чем, кроме ее объятий. Из-под штевня летела пена.
Лодка то взлетала на волну, то проваливалась вниз. Качалась и падала, падала и снова качалась. Страсть ярилась в Вениамине, как росомаха. Он встал в лодке, направил ее против волны и тут же вымок до нитки. Соленая холодная вода. Он повелевал волнами. Был сильнее их.
В тот день Вениамин Грёнэльв был непобедим. Он мог бы пуститься наперегонки с самим чертом. Он поедет в Христианию и покажет им, кто из них знахарь!
Вениамин вернулся вечером, Ханна издалека увидела его лодку. Она сидела на берегу под проливным дождем.
Светло-зеленое пальто, которое она сама сшила, намокло и потемнело.
Вениамин чувствовал, как его поры открываются навстречу теплому ветру. Перед ним всплывали картины детства. Ханна и он. Ханна ушиблась и плачет в его объятиях. Ханна бежит по полю, намного опередив его. На спине, словно вожжи, висят косы.
Вид Ханны трогал в нем что-то хрупкое. Ему хотелось защитить ее.
Намокшие волосы темными прядями висели вдоль щек, падали на шею, но Ханна не обращала на них внимания. На ногах у нее были рыбацкие сапоги, не подходящие к нарядному пальто.
Она пробралась среди камней и схватила лодку.
— Ты намочишь пальто! Не надо! — крикнул Вениамин и прыгнул в воду.
Она не ответила, но еще крепче ухватилась за борт лодки. Они вместе вытащили лодку так далеко, что она завалилась набок.
Вениамин знал, что их могут увидеть из всех окон, но все-таки обнял ее.
— Ты неосторожен, — тихо упрекнула она его.
— Почему?
— Нас могут увидеть.
— Пусть смотрят.
Ханна тяжело прислонилась к нему:
— Тебе пришлось зашивать рану?
— Да. Рана была страшная. Но теперь он как новенький. Я хорошо шью.
— Я тоже целыми днями шью!
— Кто бы подумал, что нам обоим придется работать иглой!
Они засмеялись. Мир полнился смехом. Смех пузырился и звенел.
Пока они шли по аллее под каплями, падавшими с деревьев, Ханна рассказала ему, с каким уважением люди называют его доктор Грёнэльв или просто доктор. Она постоянно слышит это в Страндстедете.
Несколькими словами, произнесенными за то время, что они шли к дому, Ханна облагородила его готовность лечить людей.
Его деятельность получила более высокий смысл.
Разве доктор Грёнэльв не плывет к больному один в любую погоду? Разве не появляется в любом месте со своим тяжелым чемоданчиком, чтобы помочь всем? И бедным, и богатым. Он умеет лечить все. Зашивает раны. Даже после удара топором.
Вениамин смущенно улыбался, но не возражал.
И вдруг почему-то подумал: Анна бы так никогда не сказала.
Он дождался, пока все лягут спать. Вышел в стоящую на отлете уборную, чтобы иметь алиби, если кто-то услышит, как он ходит. Потом прокрался к Ханне.
Какая радость! Жаркое тело. Он должен был обладать им. Он тоже имел право жить.
А Ханна? Ведь он знал, что она дарила наслаждение не только ему.
Потом, уже вернувшись к себе, в зеркале, висящем в простенке между окнами, он увидел чужого мужчину. Но только на мгновение.
Будущее? Пусть сначала кончится Троица!
Близнецы, идущие поперек! Это не страшно, если только погода не помешает молодому доктору приехать. С ним никто не мог сравниться! А потом он, как обычная повитуха, пил с женщинами кофе с коньяком.
Тогда как другие мужчины бежали из дому, пока все не кончится, он сидел с роженицей. Держал ее за руку, разговаривал между схватками, хвалил за усердие.
Жена сапожника Персена рассказывала, как ее сестра Элсе Мария родила своих близнецов. Фру Персен примеряла у Ханны платье, потому что собиралась ехать в Тромсё на день рождения.
— Кажется, вы с Элсе Марией давние знакомые? — спросила она.
Ханна кивнула, и жена сапожника застрекотала опять. Она слышала, что некоторые женщины делают вид, что им хуже, чем на самом деле, чтобы послали за доктором. Но Элсе Мария не из таких. Даже когда речь идет о ее жизни.
Старая повитуха отказалась от помощи мужчины, но в конце концов ей пришлось согласиться, чтобы послали за доктором. Фру Персен сказала ей:
— Если моя сестра умрет без молодого доктора, вина будет лежать на тебе.
И только потому, что ребенок, который должен был идти первым, пожелал повернуться к миру спиной!
Слава Богу, что в этот день доктор был в Страндстедете! Он прибежал в одной рубашке. Схватил кричащую женщину за руки. Расспросил обо всем. Успокоил и сказал, что скоро все кончится.
Рассказывая, фру Персен расправляла воланы на юбке. Они должны быть тяжелыми и естественно падать с бедер. Вот так!
Словом, доктор вымыл в тазу руки и разложил свои инструменты, будто собирался вырезать младенца из утробы матери. Он осмотрел роженицу. Ощупан живот. Измерил что-то руками, заглянул в ее чрево, словно в печь для хлеба, при этом он говорил так спокойно, точно речь шла о том, чтобы вовремя достать из духовки рождественское печенье.
Повитуха сочла, что доктор неуважительно отнесся к распростертому перед ним полуобнаженному женскому телу. Она хотела прикрыть Элсе Марию и выставить доктора за дверь. Пусть скажет, что надо сделать, и все будет сделано.
— И знаете, что он ей ответил? — воскликнула фру Персен, укладывая воланы на груди.
«Сначала я выну рукой первого ребенка», — сказал доктор и нырнул между коленями Элсе Марии. Повитуха не успела и глазом моргнуть. Бедняжка Элсе Мария вся извивалась и стонала.
«Скоро все кончится. Потерпи!» — сказал доктор и дал ей глотнуть водки из своей фляжки. Фляжка так и сверкала. Наверное, она была серебряная.
Нет, тут, под грудью, нужно немного убрать. Вот так!
Ханна послушно сделала, как ее просили.
— Да, так вот, они и глазом не успели моргнуть, как доктор вытащил за ножку первого ребенка. Точно теленка. Я чуть не упала в обморок. А доктор хоть бы что. Как будто он проделывает это каждый день. Мы еще не опомнились от удивления, как за первым ребенком появился второй. Крови, конечно, было много, но чего же вы хотите! Потом он стал ее зашивать, и шил он не менее ловко, чем вы, Ханна. И все время нахваливал Элсе Марию. Вспомнил даже, что она любила дикую клубнику, когда вместе с матерью жила в Рейнснесе. Сказал, что сейчас ей надо выпить рюмку рому и как следует поесть. Дайте-ка нам поесть, я тоже не откажусь! И они оба принялись за еду, подтрунивая друг над другом. Вы можете себе такое представить?.. Нет-нет, здесь надо убрать еще немножко. Вот так! — И жена сапожника, задержав дыхание, прихватила платье на талии.
Потом она рассказала, что Элсе Мария вскрикнула разок или два, когда он зашивал ее. И что же тогда сделал доктор? Он перестал шить и попросил у Элсе Марии прощения! Слышал ли кто-нибудь что-либо подобное? Про мужчину?
Конец оказался еще более удивительным. Когда доктор завершил работу и снова мыл в тазу руки, у него по лицу текли слезы! Странно. Ведь плачут только религиозные люди.
Повитуха говорит, что у доктора легкая рука. Вот еще немного повзрослеет и научится уважать наготу, так ему равных не будет! Ха-ха! Так и сказала!
А Элсе Мария, которая уже приготовилась умирать, не отпустила доктора, пока не пожала ему руку.
Ханна редко перебивала своих заказчиц, когда они болтали во время примерки. Так было и на этот раз. Она не сказала, что была свидетельницей того, как завершилась эта история.
Вернувшись тогда домой, Вениамин подошел прямо к фотографии матери Карны. Даже не разделся. Он уперся руками в комод и произнес несколько слов, которых Ханна не поняла.
Она не решилась спросить, чем закончился его визит. Не хочет ли он есть?
Он уронил голову на руки, спина его вздрагивала.
Ханна молча стояла рядом. Она так ни о чем и не спросила.
Глава 8
Они знали день приезда Анны.
Сара взяла с собой Карну, и они с бугра, на котором стоял флагшток, следили за проливом. Дома служанки то и дело подбегали к окнам, а у Олине не нашлось времени, чтобы позволить Вениамину сменить ей на ноге повязку. Но он буркнул, что от раны будет идти запах, и она сдалась.
Когда в проливе загудел пароход, он бинтовал Олине ногу.
Он заставил себя закончить перевязку, словно и день, и пароход были самые обычные.
Олине вздыхала и торопила его. Послышались быстрые шаги и приглушенный возглас. Пароход уже обогнул шхеры!
