Автор неизвестен - Азюль
— Это сложно, как и у половины советских. Родился под Хабаровском, рос подо Львовом, а жил в Полтаве. А сам-то ты что делал? — без перехода он врезал мне в лоб.
— А ничего, — лучше всего неопределенно отмахнуться. — Учился в медицинском, а потом устал и бросил. Сюда приехал.
— Хреново жилось, — то ли спросил, то ли пояснил Юра — друг дней моих беспечных, не могущий минуты потерпеть без комментария. — Денег не было.
— Да, — охотно согласился я. — Денег не было.
— А у меня в Риге все круто было, — Юра медленно покачал головой и начал с видом опытного повествовать свою быль, которая, судя по выражению его лица была скорее небылицей. — Я, как с армии вернулся, так пошел с братом машины чинить. Последний раз в ресторан ходил, так тысячу бэков высадил, — «крутой» гордо вскинул голову. Делая свои сообщения, призванные ошеломить публику на месте, он слегка хватал ртом воздух. По гипотезе Бори, это означало у него высшую степень полета игривой фантазии. Он продолжил. — Круто было! Я сижу, рядом столик, и там две жабы. Я официанта зову и ему говорю, чтоб им на стол «Наполеон» дали. Жабы охренели от счастья.
Не поняв в первую секунду жаргона, я ошарашенно представил себе белую скатерть с сидящими на ней двумя лягушками. И им, вдруг, подносят «Наполеон». На хрен им? Юра продолжал:
— Ну они туда-сюда, а я им: «Чего там, мол, языком трепать? Пошли!»
— И пошли? — Леня ухмыльнулся.
— И пошли! — Юра вспетушился. — А что там? Да я вообще в Риге только свистну, и они слетаются.
— Ну ты, видать, — специалист, — улыбаясь внутри, но сохраняя снаружи вполне серьезное лицо, отреагировал я.
— Да, я — специалист, а не идиот!
— А-а! Вот теперь-то я понял! — Боря радостно просиял, будто до него и вправду только дошло. — Ты, значит — специалист, а мы все — идиоты!
— Да! — упорно вылез «генерал». — Идиоты!
Мы дружно загоготали, Юра «полез в трубу».
— А в этом что-то есть! — неожиданная мысль влетела в мою пьяную голову. — Почему бы и нет? Конечно мы — типичные идиоты! Ну подумайте сами! Всякий нормальный советский человек сидит себе сейчас в своей хрущевско-комунальной квартире, отдыхая вечером трудного рабоче-постсоциалистического дня. В голове — проблемы, в кармане — фиг, на столе — селедка. Сидит он и готовится к завтрашней борьбе за строящийся капитализм. Кто кооперативы создает, кто рэкетирует, у кого еще более крутые замыслы. Ну а что мы? Не боремся, не создаем… Сидим, вот, коньяк жрем и немецкой жрачкой закусываем, что нам немецкий дядя дарит. У людей там — стремления, надежды! А у нас? Только идиот мог согласится на этот азюль сдаться и отказаться от честной и повседневной прекрасной советской жизни!
— Точно! — поддержал меня Боря. — Только идиот. У нас тут просто целый клуб идиотов собрался.
— Клуб, — Филипп покачал головой, — а это дело! Мы с вами, ребятки, может и вправду клуб, отчего и нет! Красиво звучит.
— Значит решено! — я торжественно поднялся. — Сегодняшний день войдет в мировую историю, как великая дата создания первого азюлянтского «Клуба идиотов». А его бессменным председателем, единогласно мы изберем Нашего уважаемого коллегу Юру! Как самого большого идиота!
Народ дружно захлопал, а Юра надулся, как индюк.
— Я бы еще виски выпил, — Леня сделал свою обычную загадочную физиономию невинного дебила.
— Ну, давайте, ребятки, я еще поставлю, но потом с получки раскинем, а то сами понимаете: мы — не богачи. — Филипп прав: здесь — не Россия и денег ни у кого нет, да и я тоже все выставлять не хотел.
Борис сказал, что больше не хочет и быстро ушел. Мы, не имевшие такого стойкого характера, быстро согласились. Юра совершил пробежку к югам за очередной бутылкой.
Ого! Новое зелье оказалось на три, а то и на четыре порядка лучше старого. Молодец, сам того не зная, выбрал достаточно хорошую вешь, «Teachers» — одно из лучших виски в мире, как минимум, по-моему. В очередной раз мы продолжили. Из Юриного рога, а точнее рта изобилия лилось вперемешку дрянь словесная и отрыгивание принятой пищи, усиливающиеся по мере продолжения нашей культурной программы. На очереди оказался анекдот единствен ное, что не утомляло.
— Стоит очередь за мясом, долго стоит, мороз, холод, противно. Вдруг появляется продавец и сообщает, что сегодня мяса привезли мало и потому евреям давать не будут. Что тут делать? Евреи повозмущались и ушли. Проходит еще часа два, опять появляется продавец и сообщает, что мяса будет совсем мало и дадут только партийным. В очереди возмущение, но большая часть повернулась и ушла. Наконец, еще через три часа продавец сообщает, что мяса не будет вообще. Все шумят от злобы, а один мужик говорит: «Вот черт! Жидам опять повезло!»
Посмеялись над анекдотом, который был свежим при отцах коммунизма.
— Ну у нас один еврей маляром работал, — заметил Филипп, — так он тоже человек…
— Ненавижу евреев, — Юра продолжил список ненавидимых им народов.
Вот чертеня! Виски стукнуло мне в бошку…
Моя Катя, хоть и еврейка, но ей в равной степени наплевать на евреев, русских и их взаимную любовь или неприязнь. Я имею достатачно причин не любить и тех и тех, что и делаю попеременно. Но кого я не люблю совершенно определенно, так это трепачей, а сейчас как раз один из них трепал невдалеке и меня достал.
— Юра, — виски ударило мне по мозгам окончательно, черт бы их, и мозги и виски драл. Я стал на минуту жидо-масоном. — Туда-сюда твоих близких родственников! Негров ты не любишь — черт с тобой! Латышей ненавидишь, по мне можешь их вместе с собой забрать туда далеко. Так ты еще и евреев не любишь! Ты такой маленький, а в тебе столько говна! Ты себя любишь?! Или русских ты любишь?!
— Русские — это хорошие, а остальные — дерьмо.
— Мысль не оригинальная. Но, если ты — эталон русских, то как на тебя посмотришь, так скорее евреев или негров полюбишь.
— Евреи — мелочные и жадные, а русские… ну, это просто русские!
— Знаешь, что я тебе скажу? Беда в том, что эти твои русские вместе с этими твоими евреями, прекрасными, предают и продают своих собратьев очень профессионально вне зависимости от национальностей. Эти твои русские вместе с евреями, собравшись, и посадили меня в это говно, в котором я и сижу сейчас с тобой и радости никакой не испытываю от этого. Не бывает дерьмовой нации, бывают люди дерьмо. Что правда, так в некоторых нациях этого дерьма побольше, в некоторых поменьше. Одни нации такими родились, других такими сделали. Но это их проблемы. Ты еще сопливый и жизни не видел. Если ты в каждом только его нацию видеть будешь, то далеко не убежишь. Конечно, — я неопределенно махнул рукой, — ты прав: русские есть русские… Твоя беда, что дурной ты. Не научишся к другим терпимо относиться, так и тебе хреново будет. Ты забыл, что и у себя в Латвии и здесь, в Германии ты оказался человеком даже не второго, а пятого сорта, а впрочем даже и не человеком, ты — просто азюлянт, дорогой мой, и любой негр с немецким паспортом — тебе начальник.
— Нет! Я в армии служил. Я — русский. Я Латвию никогда защищать не буду. А Россию я сейчас пойду защищать!
— Да знаешь, может лет пять назад я бы и пошел ее защищать, а сейчас… — махнул я рукой. — Не знаю…
— А что ее защищать? — вылез добродушно Леня. — Что она тебе дала эта Россия? Тебя, вон, гансы из Латвии выгоняют, а Россия что-то не берет. Зачем мне эта Россия? Я ее защищать никогда не пойду.
— Эх, ребятки! Житуха — вещь не простая, — покачал головой Филипп. А чего Борис убежал?
— Ха-ха! Он — жадный! — все уже знали, что и это прокомментирует Юра. — У него нет ни копейки, или может и есть чуть-чуть, но ходит и по улицам окурки собирает. Нарядится в кожаный плащ, возьмет дипломат и шатается, выискивает. Потому он и на водку сбрасываться не хочет. Кандидат сраных наук! Я — и то умнее его в десять раз!
Для нас уже не было секретом, что Юра — бесспорный авторитет во всех вопросах и по всем областях знаний. И на этот раз возражать не стали.
На следующее утро, в субботу, я совершил по представлениям нашего азюля грандиозный подвиг: почти грудью на амбразуру. Собственно говоря, всего-навсего встал очень рано, часов в шесть. Быстро перекусив чего-то из остатков прежней роскоши, что не успели уничтожить вчера вандалы, собрался во Франкфурт.
На улице надежды поймать машину себя совсем не оправдали. В такое время никому не приходило в голову утруждать себя поездками по местной дороге. Пару раз лишь пронеслись мимо лихачи на скорости под двести километров в час. Впрочем, те физически не могли в такой темноте что-нибудь заметить и, тем более, остановиться. Пришлось плюнуть, проклять судьбу и скоростные машины и идти себе по тропинке, проложенной вдоль дороги до ближайшей деревни с вокзалом. Та петляла по лесу целых пять километров. Ничего приятного в прогулке на такое расстояние, в такую рань, да еще в такой холод не было. Деревья стояли, как тени, огромные и страшные, и казалось, что за ними кто-то прячется.
