Автор неизвестен - Азюль
Дома поведал Кате быль о своих подвигах, расписав в красках подробности. Не обошлось без приукрас, но это — обычное дело. Вскоре, явно довольные только что съеденным обедом, к нам традиционно пришли Юра с Леней.
На сковородке, стоявшей на МОЕЙ печке, медленно шипя жарилась колбаса. Из магнитофона, бодря окружающих, несся Роксет, точнее его музыка. Посреди стола победно возвышался утюг.
«Генерал» от неожиданности сглотнул очередную неудачную остроту и остался на пару секунд оглушенным моими успехами.
— Мафончик? — удивленный Ленин голос прозвучал вместо приветствия, которое среди нас — русских азюлянтов принято в качестве ритуала. Но сегодня он явно здорово ошарашен, я ему прощу невежливость. — Когда это ты успел?
— Спите больше, вы и немецкий паспорт проспите, — резонно ответил я и поднял при этом указательный палец.
— Мне его и так дадут! — Юра уже пришел в себя и теперь самопожирался завистью, которая распирала его изнутри и грозилась ненароком удушить. С ним спорить никто не стал.
Дальше опять последовало красочное описание Франкфуртских похождений, но на этот раз присочинили во много раз больше, и Катя мне в этом помогала. Леня, взял в руки магнитофон, или «тачку» по его словам, и сидел, качая головой совершенно не в такт музыке. Я в этот момент не только с физическим, но и с глубоким моральным удовлетворением поедал колбасу, а Юра делал вид, что не происходит ничего, могущего хоть в малейшей степени его заинтересовать. При этом он бросал на меня искоса голодные взгляды, энергия которых давно бы испепелила нестойкого человека, а мне все было нипочем. Вчера мы уже умудрились уничтожить половину наших продуктовых запасов.
— Что жрешь? Морда треснет, — пытаясь в шутку, но от зависти со злобой в голосе, Юра решил хоть что-то сказать.
— У кого? У тебя от зависти? — парировал я полным ртом.
Мужики раскурили на двоих последнюю сигарету и сидели ни о чем не говорили. Пришел Борис и увидел печку.
— Обновка? — спросил он как-то бесцветно, даже не давая повода хорошенько похвастаться.
— Наследство от аргентинского дяди, сегодня по почте пришло.
— Т-тогда можно чайничик у вас поставить? Если дядя не против.
Я думаю, что никакой дядя не против, и чайник принесли и поставили. Молча и сосредоточенно глядя на него мы стали ждать результата.
— Медленно греет, — «генерал-эксперт» небрежно покачал головой. — Вот у меня дома была печка…
— К которой только поднесешь, а уже из чайника пар валит, — продолжил за него Леня.
— Ну, дурак ты, — злобно рыкнул Юра в ответ. — Ты много понимаешь.
Я передумал педлагать ему покупать свою печку: ну что, действительно, с дурака возьмешь? Вырастет — поумнеет.
— Ты, Юра скажи лучше чего ты в армию пошел? Не открутили, что ли? продолжая наслаждаться жареным, решил его переключить, пусть треплет на свою любимую тему.
— Нет! Что я — Дурак?
— А что — нет? — опять влез Леня.
— Сам — дурак! У меня и брат и двоюродный в армии были, и оба в морпехе. Если бы я от армухи вилять стал, мне бы ноги повыдергивали…
— Может и надо было! — опять Леня, черт его дери! Но доля рпады в словах имеется.
— Ай, ты — дурак! — Юра махнул на него, продемонстрировав спокойствием, что и он может быть нормальным. — Я в армуху за два месяца до дня рождения попал, мне еще и восемнадцати не было. Мне только в июле исполнялось, а я в мае ушел. Просился в морпех, и в военкомате помогли. В учебку я в Севастополе попал. Первые два месяца еще маленький, так никто не трогал. А потом началось. У нас сержантская школа была, я там шесть месяцев болтался. Деды пристали: «Иди стирай носки», ну я им: «Да ты что, дурак!». Ну и летал на кулаках. Потом под конец я уже своим стал, — он помолчал. Может хотел еще чего придумать.
— А я в армию не пошел, — пренебрежительно вставил Леня. — Дали пятьсот бэков, да и все. Зачем мне эта армия? Что я там не видел?
— То-то ты и такой дурак, — Юра прервал его подавляющим голосом.
— Ну и я, вот, в армии не был, — вызывающе посмотрел на него Боря.
— Значит тоже дурак, — в сердцах ответил Юра.
— А-а, только ты — умный, — Борис понимающе покачал головой.
— Конечно! А ты — кандидат, а дурак дураком!
От этой сцены я с самого начала покатывался, давя в кашле смех, но под конец прорвало и, поддержанный всеми остальными, кроме Юры, уже смеялся в голос, пока из глаз не полились слезы. Их взаимные перепалки с выяснениями, кто глупей, становились бесплатным цирком в нашей азюлянтской скуке. Юра, как ни в чем не бывало, продолжал.
— Потом я попал в часть. Там же в Севастополе. Ходили на кораблях или в казармах упражнялись. У меня целое отделение было…
— Бедное отделение… — фыркнул Боря.
— Да иди ты. Однажды вышли в рейс, а в море я старшим по кухне был.
— О меню и качестве блюд можно только догадываться…
— Если бы тебе, Боря дали готовить, то точно все поумирали бы с голода. Ну так вот, в море ко мне лейтеха подходит и говорит, что, мол, доставить к ужину спиртного. Ну я — что? Приказ есть приказ. Весь спирт, что на судне был, выжрали в первый день, и где достать — не ясно. Зову одного зеленого и ему приказ: «Доставь литр спирта через полчаса, или я тобой сегодня офицеров и накормлю и напою.» Он знает, что со мной говорить не о чем. Уходит. Через полчаса смотрю, а он несет бутыль. У меня аж все похолодело. «Где взял?» — я ему. А он говорит, что пошел, раздолбал главный компас, благо темно было и оттуда весь спирт вылил. Я аж подпрыгнул: ну и идиот! Напоили, короче, офицерье спиртом, я и себе отлил. На следующее утро просыпаемся, капитан смотрит на компас, а там — черти что. Где мы, никто не знает. Поймали каких-то рыбаков, спросили…
— Ну и горазд ты трепать, — покачал головой Леня. — А куда вы плавали?
— Плавает только говно, а мы ходили. В Черное море. Были у нас однажды маневры, совместные с американцами, так у них подготовочка так себе, — он махнул рукой, может на Америку. — Мы, когда на берегу были, так нас гоняли здорово, физическую… У меня всегда проблема была…
— Это мы знаем: трепал много!
— Ой, ну ты и вправду дурак, Леня, — Юра вздохнул. — Отжиматься я не мог. Ну не умел я. Так деды посреди начи поднимут и гонят отжиматься. Потм я накачался.
— А офицеры как?
— А как офицеры? Как идиоты. Было, конечно пару ничего, но в основном… — он махнул рукой. — А прапора вообще…
— Между прочим, — вклинился Борис, — я читал, что здесь, в Германии, если отдадут приказ, то подчиненный обязан выполнить, а потом может сразу идти, брать бумагу и жаловться на начальника, и жалобу рассмотрят, и скорее даже в пользу подчиненного.
— Ха! Так ты и у нас можешь жаловаться, — Юра усмехнулся. — Тебя пошлют, да и все.
Вот уж поистине, говорят, что армия — школа жизни. Но посмотришь на таких выпускников, как Юра, и поступать туда не захочется. У каждого своя, эта школа, главное не то, как она называется, а то, чему научился. Иным на пользу она не идет точно…
После чая каждый отправился по своим делам, или точнее к своему безделью. Я прилег почитаь книгу, Юра с Леней двинулись дрыхнуть, Борис оделся и ушел.
Пройдя лагерные ворота, бодрым шагом тренированного в ходьбе человека он повернул на маленькую тропинку. Место, куда лежал путь, ему было уже хорошо известно. Он направлялся туда не впервые. Вокруг стоял зимний лес. Нынешняя погода скорее походила на среднюю русскую осень. Но ни она, ни лес Борю явно не волновали. Взгляд устремлен прямо перед собой, мысли медленно возвращают его в прошлое. Он думает о том, как приехал сюда, как увиделся со своими знакомыми. Те сами лишь пару месяцев в Германии и ему помочь не могли, а стеснять людей он не хотел. Поиски работы с ночевками в спальнике ничего не принесли. Поняв, что деваться некуда, терять нечего, он укрепил сердце и пришел сдаваться на азюль. По счастью услышал разговор русских о лагере и с радостью ухватился за шанс продержаться до весны. А там… Там и видно будет.
Попав в Минбрюх, Борис почуствоал себя в раю. Теплая комната с мягкой постелью, ежедневная еда, которой можно насытиться и даже по его мнению переесть, — все это было пределом совершенства, о коем даже мечтать было страшно всего месяц назад. Обеденной порции вполне хватало на целый день и консервы с сырками можно сохранить на потом, на черный день нового голода.
Хоть и собирался в начале Боря в азюле только перезимовать, однако сейчас его мысли неожиданно потекли иначе. Больше и больше убеждал он себя, что можно привезти жену с дочкой, попытаться пожить здесь и подольше. Никогда и не мечтал он о заграничном паспорте, а теперь… Размышляя обо всем этом он не мог принять решение. Никогда не представлял себе скромный пахарь даже себе непонятной науки, что будет он жить в загранице. Появившаяся преспектива и тянула и пугала.
