Джеймс Олдридж - Последний взгляд
— Если вы его еще увидите — во всяком случае, по эту сторону океана, — считайте, что вам крупно повезло.
— Ты думаешь, он так рассердился?
— По-моему, да.
— Но это же смешно, — сказал Скотт. — Как он не понимает, что я старался только помочь ему?
— Скотт, вы сошли с ума. Вы абсолютно, безнадежно сумасшедший. Иногда вы даже не понимаете, что вы делаете.
— Ты в самом деле так думаешь? — упавшим голосом спросил Скотт.
— Да, я так думаю. По правде говоря, вы оба перестарались. Вот в чем беда, — сказала Бо, пытаясь успокоиться и успокоить Скотти. — Вам необходимо на какое-то время оставить друг друга в покое.
— О нет! Нет! Это не выход, — сказал Скотт, хромая вслед за нею. — Мы схватили друг друга за глотки. И сейчас не можем отпустить. Вот тебе вся правда. Но не беспокойся, Бо. Эрнест не порвет со мною. Он все вынесет. И ничего с собой поделать не сможет. Так же, как и я. Мы оба должны выяснить, что стоит между нами. Это ссора не на жизнь, а на смерть. И ему, так же как и мне, интересно узнать, чем она кончится.
Глава 6
Скотт был прав. Я тоже считал, что никуда Хемингуэй не денется.
Скотт до того в этом не сомневался, что и бровью не повел даже тогда, когда мы узнали, что Хемингуэй исчез. Первым вернулся в дом, не дожидаясь нашего возвращения, схватил плащ, сапоги и скрылся. Даже Хедли, жена, не знала, куда он отправился.
— Проголосовал и сел в грузовик с кожевенного завода Ги, прямо в кузов, а рядом коровьи кожи громоздились, как торт «наполеон». Куда едет, не сказал, но думаю — обратно в Париж.
— Ну, а я обратно в Фужер, — сказал Скотт.
— А я в Девиль, — сказала Зельда.
Бо, Скотт и я сели в «фиат» и уехали из Ла-Герш-де-Бретань, но сперва Ги де Гесклен долго песочил Скотта за нарушение дисциплины в строю, за ношение оружия в пьяном виде и несоблюдение regies du jeu[10].
— Впредь вам нельзя будет тут стрелять, Скотт, если, конечно, вы не научитесь пить.
— Как я пью — это уж мое личное дело, — сказал Скотт не без достоинства.
— Ну не совсем. Вы чуть не убили Эрнеста.
— Не ваша забота. Как-нибудь уж мы с ним сами разберемся.
— И честную охоту вы превратили в бойню…
— А каждая пташка оплачена трудом и потом американских девушек, — весело заключил Скотт (Фиби делала деньги на туалетном мыле).
— Ну пока, — сказал де Гесклен.
— Пока, — сказал Скотт и погнал «фиатик» со двора прочь, как подбитая птица удирает от надсадных, лишних выстрелов.
Но пусть даже Скотт действительно не сомневался, что Хемингуэй вернется, не знаю, как бы он еще себя повел, если бы вдруг не обнаружил в Бо новых чар — верней, если бы он не позволил себя ими опутать. Может, он бы смирился и поехал в Париж, может, подался бы за Зельдой в Девиль и ждал бы там у моря погоды. На улице, в машине, в вестибюле гостиницы, в ресторане — Бо чуть что брала его под руку ласковой, невинной ручкой; прижималась к нему, заглядывала в лицо, как любовница, ловила каждое слово, как нежная подруга. Она не опекала, не воспитывала его, она просто доказывала Скотту, до чего она его любит, и уже через час немыслимо его взвинтила. Я мучился от ревности и чувствовал себя третьим лишним; но когда я мрачно предложил Бо оставить их наедине, она шепнула:
— Молчи, дурачок. Без тебя ничего бы не вышло.
Чего не вышло бы?
Теперь-то я думаю, она имела в виду свое собственное поведение. Бо чувствовала себя как рыба в воде, когда рядом с ней было по крайней мере двое. Я сам тогда еще почти не оставался с ней наедине, зато потом как-то мы провели вдвоем целый день, и она вдруг стала совсем другая — колючая, скованная, в общем, всеми силами давала мне понять, что я напрасно размечтался и все ее ласковые взгляды и слова ничегошеньки не значат. Наверное, она позволяла себе нежность, только когда был невозможен следующий шаг, наверное, как огня боялась этого шага.
А тогда все у нее прекрасно вышло, и Скотт здорово загорелся. Он в нее просто вцепился. То была не юная страсть, ему предлагали нежность и поддержку, и он с радостью и довольно даже подло (я так считал) отдался новому переживанию, как будто из этого могло получиться что-то путное. В первый же вечер в Фужере он спросил меня за ужином, когда Бо пошла наверх проверить его белье (она теперь пеклась о его нуждах):
— Ты сколько раз влюблялся, а, Кит? Ну так, чтоб поддавалось подсчету?
Я покраснел. Тема была не по мне.
— Как это — подсчету?
— Ну, в твоем возрасте, — сказал он, — я в этом деле ввел счет от единицы до тысячи.
— Неужели тысячу раз влюблялись?
— Господи, нет, конечно. Просто я каждой девушке ставил оценку, отметку, в зависимости от того, что мне в ней нравилось, что не нравилось.
— Ну и как? Срабатывало?
— Отлично. И я научился трезво смотреть на девушек. Увы, я отказался от своей системы, встретив Зельду.
— А Зельде что поставили?
— Когда дошло до дела, Кит, мне не захотелось ставить ей отметку по моей тысячебалльной системе.
— А зачем же, — спросил я ворчливо, потому что ревность не отпускала меня, — вообще нужна эта ваша система?
— Затем, что в твоем возрасте я открыл, что есть два вида любви — разумная, трезвая любовь, поддающаяся оценке, и соврем другая. Ты читал «Memoires de deux jeunes mariees»[11] Бальзака?
— Нет.
— Он почти так же рисует две провинциальные пары — там один брак по любви, другой — по расчету. Помню, в семнадцать лет я влюбился в одну итальянку. Ее звали Филлис Искус. То есть по-настоящему-то ее фамилия была что-то вроде Искусьон, но ее сократили на английский лад, и она стала Искус. Ты представляешь себе, Кит, — влюбиться в девушку по фамилии Искус? Сколько тут восторга!Я бродил по ночам под старыми вязами Сент-Пола и без конца твердил ее фамилию, Филлис Искус. Я влюбился в темную. сочность имени, вернее, в тот образ, какой оно во мне вызывало. На свою беду я старался уговорить девицу соответствовать образу. Ей это почти удавалось. Она была полна пышной, милой и плотской итальянской неги.Но она всегда и упорно толкала меня локотком в бок. Что-что, а эта манера мне претит, но я никак не мог отучить от нее девицу. Пришлось снизить ей отметку с шестисот сорока семи до трехсот сорока шести, и так она ее и не исправила.
Я расхохотался.
Но Скотт говорил совершенно серьезно:
— Ты считаешь, видно, что такой подход совершенно лишен романтичности?
— Ну, а на самом деле?
— На самом деле ничего подобного. Система открывает прекрасные возможности, и я был справедлив. Я требовал, чтобы девушки и меня расценивали по этой системе.
— Ну, и какую же отметку вам поставила Филлис Искус? — спросил я, а официант тем временем нависал над нами с меню в руке, а мы ждали, пока наша распорядительница разберется с бельем Скотта и вернется к столу.
— Она мне этого не сообщила. Но несколько лет спустя я встретил ее в Дейтоне, в Огайо, она тогда вышла замуж за какого-то гостиничного чиновника и ругательски ругала меня за мою систему, потому что, она сказала, с кем бы ни связалась, она всем с тех пор ставила отметки и даже заносила их в записную книжку.
— Надо и мне попробовать, — сказал я.
— Система превосходная, Кит, и убережет тебя от ужасных промашек. Ведь хоть раз ты уже влюблялся так, чтоб отметку можно поставить. Верно же?
Я немного подумал.
— Наверное, — сказал я.
— Ну и что это была за девушка?
— Прекрасная пловчиха, рыжая, и кудрявые волосы зачесаны за уши.
— Рыжим я всегда ставил низкие отметки. А что бы ты теперь поставил своей пловчихе?
Господи, подумал я, и чего ему от меня нужно? Я тщательно разграфил забытые достоинства Доди Даулин и не натянул ей и пятисот.
— Четыреста пятьдесят примерно, — сказал я.
— Ну, а Бо? — спросил Скотт.
Я снова покраснел, и мои подозрения насчет того, куда он гнет, окончательно подтвердились. Скотт зачем-то добивался моей откровенности, но я сказал, что не думал с этой точки зрения насчет Бо.
— Ну, а я думал, — сказал он, — и Бо у меня получила одень хорошую отметку. Примерно девятьсот. То есть она обладает прекрасными качествами, с какими только жить и жить.
— Я не так уж близко ее знаю, — буркнул я. Ужасно глупо с его стороны было толковать мне про ее качества.
Но я сразу устыдился своих недобрых мыслей, потому что тут на него накатила минутка неодолимой тоски и он сказал:
— В том-то и беда, Кит, что второй род любви такой, что с ней долго не проживешь, не губя себя вконец. Вот я и надумал вернуться к старой испытанной системе. Почему бы не искать разума и страсти в одной женщине, вместо того чтоб распределять их на двух?
— То есть на Зельду и Бо? — спросил я.
— Ну да.
— Они же ничуть не похожи.
— Именно. В том-то и дело.
— Вы плохо кончите, — сказал я. Мне хотелось его позлить.
— Мне уже плохо, старик. Но что дальше будет — вот в чем весь ужас.
