Михаил Чулаки - У Пяти углов
С досады Поливанова даже стала некрасивой. Видно, нужен ей такой ингредиент — Вольт Комаровский.
— Где вы ее защитите? Мы в институте вас в план не поставим! Потому что нет для вас докторской вакансии. Вольт встал.
— Так что спасибо, Ингрида Игоревна, за предложение, но чистая психология — давно уже не моя тема. Слишком узко.
Поливанова снова сделалась доброжелательно-сочувствующей:
— А жаль. До меня доносятся вести о ваших успехах в клинике. Подумайте еще. Я не считаю ваш сегодняшний отказ окончательным. Посоветуйтесь с женой. И если передумаете, приходите. Дверь для вас открыта. Пока открыта.
Какая хитрая диверсия: «посоветуйтесь с женой»! Думает, жена не устоит перед перспективой докторского оклада! Не знает, что Вольт никогда бы не стал терпеть жену, которая не уважает его работу.
Вольт постарался изобразить на лице вежливое сожаление:
— Не думаю, что я передумаю.
— Напрасно. У каждого человека бывает шанс, который нельзя упускать. Считайте, что вы сегодня упустили свой.
Вольт удержал все то же вежливое сожаление:
— Может быть. Или наоборот, упустил бы свой шанс, если бы согласился. Время покажет.
Он-то знал точно, где его шанс! И вышел очень довольный, что все-таки сохранил дипломатическую вежливость.
А за дверью меж монументальных ящиков все еще блуждал Тиша Лаврионов. Если бы Вольт и сомневался малодушно в правильности своего решения, один вид Тиши развеял бы всякие сомнения: все что угодно, только не сделаться ингредиентом!
— Ну как, вливаешься в наш сплоченный коллектив?
Ведь Тиша тоже дружески советовал не упускать шанс! Уж не обсуждала ли с ним Поливанова насчет кандидатуры Вольта?
— Нет. Слишком уж сплоченный для меня.
И вышел поскорей, оставив Тишу размышлять: может ли коллектив быть слишком сплоченным?
Довольным после разговора с Поливановой можно было быть разве что тем, что не наговорил грубостей и глупостей, но сущности это не меняло: сегодня выяснилось, что Поливанова его противница. Но почему?! Не может же она не понимать всю перспективность антропомаксимологии. Умная же баба в конце концов.
В своей лаборатории Вольт застал новое лицо. И не где-нибудь, а в самой старшинской, прямо на своем месте. Тут же почему-то толпился народ; даже сам завлаб, Хорунжий, вообще-то большой затворник, покинул свой кабинет и склонялся над гостем. При появлении Вольта несколько голосов закричали сразу:
— Вот он! Вот он!
Кажется, никогда его не встречали с таким восторгом. Успела мелькнуть мысль, что это журналист, пришел брать интервью про антропомаксимологию.
Гость встал навстречу и оказался довольно молодым человеком невысокого роста, в бороде и кожаном пиджаке. Все укладывалось в образ типичного корреспондента. Разве что некоторая снисходительность в улыбке нарушала образ: с чего бы журналисту снисходительно улыбаться?
— Вольт Платоныч? А я к вам. Дело в том, что я режиссер,.
Ну конечно! Как Вольт не догадался сам? Только потому, что забыл начисто о вторжении в институт киношников. Но все же отреагировал удачно:
Ну в этом вы сами виноваты! Вас, я думаю, не заставляли.
Приятно было видеть растерянность на только что самоуверенном лице.
— Не понял: при чем здесь — виноват?
Вы ко мне подходите как к психологу и жалуетесь на то, что вы режиссер. Вот я и говорю, что вы сами виноваты, что вы этого и хотели, по-видимому.
— Я не жалуюсь… Почему — жалуюсь?.. Привычные для такого рода людей гладкие фразы от растерянности не складывались, выскакивали отрывочные слова:
Странно: жалуюсь… Вот уж даже…
— Ну-ну, — Хорунжий успокаивающе похлопал гостя по спине. — Вольт Платоныч у нас большой шутник.
Гость наконец улыбнулся, но без прежней снисходительности, и заговорил уже членораздельно:
— Почему — жалуюсь? Я вовсе не жалуюсь. Даже и не знал, что вы психолог, а то бы подготовился к таким штучкам. Линник Андрей Герасимович, — и протянул руку.
— Очень приятно. Так чем могу — не как психолог?
— Вы же знаете, наверное: наша группа здесь у вас в институте начинает работать. Только стали осматриваться, видим, старый ЗИС у подъезда. Ну мне и подсказали, что он ваш.
Нынче всем подсказывают, будто кругом сплошные двоечники.
— Да, мой.
Ситуация прояснилась, и стало скучно.
— Вы нам его не дадите буквально на день для съемок? В качестве типажа, так сказать. Ну на два в крайнем случае: если подведет погода. Понимаете, возникла задумка: на нем подъезжает старый академик. У нас персонаж, фамилия Бутурлин, но это неважно. Кругом все на «Жигулях», на «Запорожцах», и вдруг он на этом ожившем ископаемом! Эффектный зрительный ряд.
Видно было, что хотя гость в кожаном пиджаке как бы и просит, но убежден, что оказывает своей просьбой честь: как же, ваш ЗИС попадет в кино!
— Нет, не дам.
Гость растерялся почти так же, как когда услышал, что он сам виноват в своем режиссерстве.
— Но почему?! Всего на день или два! Вернем в полной сохранности, я гарантирую! Наш главный будет удивлен. И разочарован. Он как увидел этот кадр, сразу велел вписать в сценарий. Он и не сомневался. Все всегда рады помочь кино!
Значит, все-таки существует главный над этим режиссером. Ну правильно, этот мелковат для главного — чем-то похож на пуделя, а главный должен выглядеть сенбернаром.
— Пусть кто хочет радуется, а я не рад. Поищите другой ЗИС, если уж так не обойтись вашему главному. Их в Ленинграде штук пять наберется, я думаю. ЗИСов, а не главных, — главных, наверное, больше.
— Ну-у, Вольт Платоныч, — загудел Хорунжий, — люди просят! Что подумают о нашей лаборатории? Что сплошные жмоты сидят!
Павел Георгиевич Хорунжий как бы олицетворяет собой казацкую удалъ — такой же большой, усатый, басовитый.
— Что вы, Павел Георгиевич, вся лаборатория Ни при чем, жмот я один. На свою ответственность.
Все равно. Люди просят. И не для себя же, не для личных надобностей.
Действительно, не для себя же прошу, не покататься, — с досадой сказал гость.
Гость — Вольт заметил, что забыл, как его зовут. А ведь только что гость представлялся. И это уже в который раз: знакомится с человеком, и тотчас новое имя начисто выпадает из памяти. Хоть бы кто-то произнес невзначай имя этого гостя: со второго раза Вольт запомнит — проверено! Вообще-то память у него приличная, но почему-то не на имена.
Вольт отвлекся на минуту, а вокруг составился настоящий хор:
Ах, ну как можно! Попросили бы меня! — это Веринька.
— Все-все вас просим! — нараспев Красотка Инна. Впрочем, не так уж она просила: ситуация ее явно забавляла, и она старалась получить максимум удовольствия.
Против общественности трудно переть, мастер, — сказал Крамер.
Непонятно, поддержал или осудил.
— Для кино можно пойти на личные неудобства, — сообщила бедная Протоплазма.
— В том-то и дело, Танечка, что для кино. Неужели вы до сих пор не слышали, что я кино не признаю? Если хотите, профессионально, как психолог
Наконец-то гость все понял и снова сделался самоуверен. Снисходительно улыбаясь, он объяснил дамам:
— Есть такие снобы, которым подай только театр. Твердят: «Ах, театр, театр!» — а какая разница?
— Никакой, — с удовольствием подхватил Вольт. — Совершенно никакой. Театр я не переношу точно так же. Драматический.
И в свою очередь он со всей возможной любезностью улыбнулся всем присутствующим, а гостю — персонально.
Гость снова растерялся:
— Но как же?.. Вся культура!
— К счастью, не вся, а только худшая ее часть. Здесь в лаборатории Вольт не раз высказывался на
эту тему, и повторения не наскучивали ему, так же как не наскучивали проповеди о вреде курения. Ну а появление киношника тем более давало прекрасный повод снова высказать излюбленные мысли:
— В принципе порочна сама идея актерской игры. Нельзя симулировать чувства! Нельзя! Вредно и для играющих, и для смотрящих, это я вам как психолог. Чувства должны быть подлинными. Ведь недаром «актерство» — ругательное слово, когда нормальный человек неестественно начинает вести себя в жизни. Вы только послушайте актерские голоса! Даже если издали не разобрать слов, все равно сразу определишь, сами за себя люди говорят или симулируют жизнь актеры — по телевизору, например. А знаете, когда я это осознал окончательно? Шел к этому давно, но не решался сам себе признаться: ведь действительно, столько шума все время, кто как сыграл, — прямо всемирные события. Но потом посмотрел «Великую Отечественную». Помните, целый цикл по телевизору? И тут же имел неосторожность пойти на фильм о войне! Смотрел, как играют страдания, играют смерть — стыдно после той правды!
— Ну, знаете! — Киношник стал снисходителен. — Играют со времен Эсхила.
