Дуглас Кеннеди - Покидая мир
В этом весь секрет того, как жить, не имея много денег. Надо просто понять, что, в сущности, для того, чтобы жизнь была интересной, требуется совсем чуть-чуть. Только начав зарабатывать всерьез, вы обнаруживаете потребность в таких вещах, о которых раньше и не помышляли. А стоит получить их, тут же появляются навязчивые мысли и обо всем прочем, чего у вас до сих пор еще нет. Потом вас охватывает отчаяние. Вы задаете себе вопрос — как же это, черт подери, вышло, что вы так подсели на эту потребность приобретать? — потому что знаете: потакая своим потребностям, вы одновременно обманываете себя и, прикидываясь, будто серьезно увлечены этой ерундой, пытаетесь подавить внутренние сомнения и уныние.
Деньги… Самая хитрая штука в жизни — с помощью этого мерила мы ведем счет удачам и провалам, по нему определяем, чего мы стоим, с их помощью надеемся изменить свою судьбу. Деньги — всеобщее глобальное заблуждение.
Но в те первые месяцы, когда я приступила к работе во «Фридом Мьючуал», эти самые деньги показались мне потерявшим голову влюбленным, который вознамерился открыть мне другой, свежий взгляд на этот мир. Пора покончить с жесткой экономией, долой эту серость и бедность. Вперед к радостям красивой, обеспеченной жизни, я могу позволить себе все и буду игнорировать цифры на ценниках.
Деньги… К собственному немалому удивлению, я быстро привыкла к пьянящим радостям, которые они дарили, и к тем перспективам, которые они передо мной открывали.
Деньги… В какой-то мере это была и игра.
По крайней мере, именно так смотрел на них Брэд Пулман.
Брэд Пулман был председателем правления «Фридом Мьючуал». Брэду было ближе к сорока; сын дантиста с Лонг-Айленда, бывший «чокнутый ботаник», по собственному определению, ныне он занимался тем, что давал прикурить этому миру, с тех самых пор, как открыл для себя деньги. Он учился в Мидлбери, потом окончил Гарвардскую школу бизнеса, после чего нашел лазейку в «безопасный и бесконфликтный мир фондов взаимных инвестиций».
— Первые тридцать лет своей жизни я только тем и занимался, что старался избегать риска. Уверяю тебя, Джейн, страх — это Большая Помеха в Жизни. — Замечу, он произносил эти слова именно так, с заглавных букв. — Страх, и только он один, удерживает тебя, не позволяя добиться успеха и вести такую жизнь, которой ты достоин. А самое коварное в страхе — то, что он нескончаем и от него почти невозможно избавиться. Мы сами творим свои страхи, и они связывают нас по рукам и ногам, не позволяя двигаться вперед.
Да, Брэд Пулман частенько разглагольствовал вот так, разражался монологами в стиле проповедника, апологета самосовершенствования. Это, по его же собственным словам, «входило в пакет». Он считал себя живым свидетельством того, как «Необходимо Одолеть все Негативное». Все в компании знали эту доктрину под сокращенным названием «НОН».
— А знаете, мне нравится, — произнес Брэд, впервые услышав эту аббревиатуру. — Если не считать того, что звучит похоже на французское non22, а я, как любой уважающий себя американец, на дух не переношу сраных французишек.
Сам Брэд применял доктрину «НОН» буквально ко всему в жизни. Он избавился от первой жены («классический недолговечный ранний брак»), поняв, что не в силах больше выносить ее «тупой негативизм». Он избавился от отжившего свое имиджа провинциала, не говоря уж об излишней полноте. Пятьдесят фунтов были сброшены благодаря жесткой диете и не менее жесткому персональному тренеру по фитнесу. С вновь обретенным лоском невесть откуда явилась и потребность одеваться с иголочки, изображая денди.
— Признаю с удовольствием, что в моем доме за пять с половиной миллионов долларов, что на Бикон-хилл, висит ни много ни мало пятьдесят костюмов от известных дизайнеров. Нужны ли мужчине полсотни костюмов и полторы сотни сорочек? Не говорите ерунды. Пятьдесят костюмов и сто пятьдесят сорочек в доме за пять с половиной миллионов баксов — это пример легкомыслия и чрезмерного потребления… до тех пор, конечно, пока вы не произведете некоторые подсчеты. Пятьдесят костюмчиков и сто пятьдесят рубашечек… скажем, расходы на них составили сто тысяч за пятилетний период, то есть двадцать тысяч за год. Теперь допустим, что вы какой-нибудь менеджер средней руки и зарабатываете в год сто пятьдесят тысяч чистыми, до уплаты налогов. Для такого двадцать тысяч баксов в год на костюмы… ну, это почти как подсесть на кокаин, скажете, нет? Но вот если ты зашибаешь в год миллионов восемь, как у меня было в прошлом году…
Была у Брэда Пулмана и еще одна отличительная черта. Он не только охотно говорил о стоимости всего чего угодно («Смотришь на мои часы? Швейцария, „Жагер ле Культр“. Приобрел вот в „Европейских часах“ на Ньюбери-стрит. Пять тысяч четыреста — практически даром для этой марки»). Ему еще непременно нужно было сообщить — всем и каждому, — сколько он зарабатывает, какой оборот у его фирмы, сколько ты, его подчиненный, мог бы получать, но не получаешь, только потому что… ну, потому что «Ты пока еще не проникся идеей Необходимости Одолеть все Негативное и начать зашибать бешеные бабки».
Впервые я увидела Брэда Пулмана на собеседовании. О вакансии мне сообщили все в том же Гарвардском бюро по трудоустройству выпускников. Отклонив предложение из Висконсина, я поинтересовалась у миссис Стил, нет ли у нее на примете лазейки в мир Больших Баксов.
— Да сколько угодно, разумеется, но вы же защитили диссертацию, откуда вдруг желание…
— Хочу поменять профессию, — перебила я.
— Даже не начав работать по профессии, — заметила она.
— Я поняла, что не хочу преподавать и заниматься наукой. А уж если отказываться от университетской карьеры, то нужно подыскать как можно более высокооплачиваемую работу.
— Профессор Генри этого бы не одобрил, — поджав губы, бросила она.
Мне удалось сохранить самообладание.
— Профессору Генри многое было не по душе в гарвардской жизни, в частности ее мелочность и убожество. Он наверняка одобрил бы мое решение.
— Ну, вы, по всей вероятности, знали его лучше, чем я.
— Это верно, — сдержанно сказала я. — Знала.
После этого я спросила ее о «денежной работе».
— Что ж, сейчас на большом подъеме хедж-фонды23. А в Бостоне за последние несколько лет они расплодились словно грибы после дождя. Эти компании обычно ищут сотрудников с начальным уровнем знаний, предпочитают Гарвард. Наличие у вас ученой степени может их слегка ошарашить. Однако, с другой стороны, по той же причине вы можете показаться интереснее и предпочтительнее других кандидатов.
Брэду Пулману определенно именно так и показалось. Сначала я была удивлена тем, что самый главный босс в компании лично проводит собеседование с соискателем на стажерскую должность. Но Брэд не скрыл от меня, что, так как коллектив «Фридом Мьючуал» небольшой (всего тридцать сотрудников), он всегда держит руку на пульсе:
— Я вникаю решительно во все аспекты деятельности компании. Поэтому да, я в курсе всего и с самого начала. И мне нравится, что у вас голова на месте, так какого хрена тут колебаться — кто сказал, что у нас в операционном зале не должен работать специалист по Драйзеру? Стартовая зарплата — сто тысяч в год плюс единоразовая вступительная премия, равная двадцати тысячам. Ее мы выплатим немедленно. Возражений нет?
— Никаких.
— А со временем у вас будет в десять, в двадцать раз больше, если покажете себя с выгодной стороны. Если останетесь с нами, при правильном раскладе сможете годам к тридцати обеспечить себя на всю жизнь. Ну а пока, для начала, я дам вам две тысячи баксов и отправлю завтра после обеда с Триш Розенстайн — с такой фамилией она, между прочим, могла бы прохлаждаться все лето в Кеннебанкпорте24 с гребаными Бушами, а она вкалывает, является первоклассным менеджером и распорядителем фонда, а вдобавок понимает все про то, как надо одеваться. Она поможет вам приобрести новый гардероб для офиса. Консервативный, но элегантный. А то сейчас вид у вас такой, словно вы только что вышли из студенческого клуба и собрались перекусить каким-нибудь вегетарианским печеньицем с кружкой чая из бузины. Такой имидж прокатит в местном магазине здоровой пищи, но в наш интерьер он не впишется. Поэтому, если хотите работу, соглашайтесь на перемену гардероба.
Я слушала этот монолог, а в голове копошилась мысль: Передо мной настоящий актер, блистательно исполняющий роль самодовольного придурка, бахвала и невежи. Самое интересное, Брэд играл эту роль сознательно — он проверял, как ты отреагируешь: оскорбишься (в этом случае последовал бы пинок под зад — тебя немедленно списали ли бы со счетов как самодовольную и ограниченную гордячку) или сумеешь приспособиться к его грубоватой трескотне и привычке нести ахинею. Пока я его слушала, зубрилке с кафедры английского во мне неожиданно стало любопытно, я заинтересовалась его скороговоркой. Раньше мне не доводилось встречать подобных Брэду Пулману типов, хотя конечно же я догадывалась, что такие существуют. Но особенно меня удивило то, что почему-то его болтовня — особенно после беседы с ожившими мумиями из Висконсинского университета — казалась занимательной и имеющей непосредственное отношение к нашей реальной жизни. Да, она звучала приземленно и была сориентирована на материальные потребности, но странным образом я находила в этом вопиющем меркантилизме что-то бодрящее. Брэд представлял собой современный вариант самоуверенного пирата-капиталиста, описанного во множестве проштудированных мною романов, — стопроцентно американский типаж, с его бурной энергией, питающей и толкающей вперед взрывоопасную машину капитализма.