Гэри Шмидт - Беда
Он увел жену наверх, в спальню, но шли они как будто за приставом, которому велели доставить их в тюрьму.
Луиза хотела было уйти вслед за ними, но Генри остановил ее.
– Помоги мне сообразить что-нибудь на ужин, – сказал он.
– На ужин? – спросила Луиза так, словно вообще забыла, что означает это слово. – Не будет никакого ужина.
Чернухе было горестно это слышать: она заскулила, хлопнулась у Луизиных ног кверху брюхом и постаралась выглядеть как можно жалостнее.
– Если не хочешь помогать, – сказал Генри, – так хотя бы посиди тут за компанию. Или…
– Ладно, – сказала Луиза. И села на табуретку у кухонного стола. – Доволен?
– Не то слово.
– Вот и хорошо.
– Отлично, – сказал Генри. Открыл холодильник и заглянул внутрь.
Луиза молчала, пока он вынимал оттуда несколько веточек сельдерея, разноцветные перцы, десяток яиц, полукопченую колбасу в нарезке – ее зеленые краешки можно было отрезать, кусок сыра проволоне – его синий краешек можно было отрезать, упаковку с беконом – его серый краешек можно было… нет, с ним уже ничего нельзя было поделать, и Генри его выбросил, – стаканчики с йогуртом, срок годности которого почти истек, пакетик с мини-морковкой и нечто, завернутое в полиэтилен, что уже не имело смысла опознавать, а надо было просто отправить в мусорное ведро.
– Может, омлет? – подала голос Луиза.
– Хорошая мысль, – сказал Генри.
Он достал миску, положил в нее восемь яиц и протянул Луизе, но она только посмотрела на него. Он ждал, и наконец она взяла миску, вынула яйца и стала колоть одно за другим. Он подал ей веничек, и она взбила яйца. Он влил в них молока, и она взбила смесь. Тогда он нарезал перец с морковкой, добавил к ним лука, который уже начал прорастать в своем шкафчике, и натер немного проволоне – с той стороны, где он еще не посинел. Заглянул в мусорное ведро, где лежала упаковка с беконом, поразмыслил, но решил оставить его там. С сожалением. Заглянул в морозилку и обнаружил сосиски; вынул несколько штук и кинул на сковородку – пожарить.
Веничек остановился.
– Генри, – сказала Луиза.
Он посмотрел на нее.
– Как ты думаешь, Фрэнк выживет?
Он завязал пакет с сосисками.
– Думаю, да. – И сунул пакет обратно в морозилку.
– А вдруг нет?
Генри зажег под сковородкой огонь.
– Да выживет он. Не забывай, он же Франклин. Будущий великий американский герой.
Неужели это была улыбка? Если да, то она быстро исчезла.
– Великие американские герои не ходят задыхаясь…
– Знаю, – быстро отозвался Генри. Сосиски на сковородке зашипели.
Луиза снова принялась взбивать яйца.
– А как ты думаешь… Как ты думаешь, Фрэнк будет помнить, что случилось в ту ночь? – спросила она.
– То есть аварию?
Луиза кивнула.
– Нет, наверно.
Луиза еще чуть-чуть поработала веничком.
– Но мы-то вряд ли забудем, – сказал Генри.
Луиза взяла еще пару яиц, разбила и уронила все в миску. Снова за веничек.
– Скорлупу добавлять не обязательно, – заметил Генри.
– Мы никогда не забудем, как это было, – сказала Луиза.
Генри забрал у нее миску и выловил почти всю скорлупу. Долил еще капельку молока и взбил заново. Потом добавил нарезанные овощи, а сверху посыпал сыром.
– Слышала, что сказал Джайлз? – спросил Генри. – Он видел всякие чудеса. Почему бы и с Франклином не случиться чуду?
Все может быть.
– Уже не все, – тихо сказала Луиза.
Сосиски стали плеваться горячим жиром. Генри нашел в шкафу самую большую сковороду и вылил на нее взбитые яйца с овощами и сыром. Потом поставил на огонь рядом с фырчащими сосисками.
Пока ужин готовился, Генри накрыл на стол, а когда все было готово, пошел наверх звать родителей: он боялся отправлять Луизу на второй этаж, поскольку был уверен, что она там и останется. Тогда ужинать, скорее всего, пришлось бы одному, поскольку и отец не отозвался на приглашение.
Но мать все же спустилась вниз – осторожными шагами, осторожно выпрямившись, осторожно глядя перед собой. Она села за стол с таким видом, будто ее побили. Улыбнулась натянутой, вымученной улыбкой и нацепила на вилку кусочек омлета.
Съела. Потом еще кусочек. И положила вилку.
– Вкусно, – сказала она. – И сытно. – Она ковырнула в тарелке ногтем. – Но скорлупу класть не надо – конечно, если ты не хочешь специально добавлять кальций.
– Слушай, – сказал Генри, – я никогда и не притворялся, что умею готовить. Но никто больше не…
– Ты прав, – согласилась мать. – Но я и не жалуюсь, Генри. Правда. – Она взяла вилку и съела еще кусочек. Генри услышал отчетливый хруст. Мать опустила вилку. И позволила своей неестественной улыбке соскользнуть с лица.
И тут зазвонил телефон. Он прозвонил три раза, прежде чем мать Генри поднялась, чтобы взять трубку.
Она говорила так долго, что за это время омлет совсем остыл.
Вернувшись, она даже не попыталась снова изобразить улыбку. Она села и положила руки на стол, как будто не знала, что еще с ними делать. Плечи ее опустились, словно на них давила целая шиферная крыша, а могучих дубовых опор не было.
– Сегодня нам предложили сделку о признании вины, – сказала она. – Мистер Черчилль считает, что мы должны согласиться.
Генри с Луизой ждали.
– Чуаны готовы признать своего сына виновным в нанесении телесных повреждений по неосторожности. В обмен Чэй Чуана приговорят к двум годам условно, лишению водительских прав до двадцати одного года и двумстам часам общественных работ. Когда ему исполнится двадцать один, он получит свои права обратно, и запись об этом инциденте – так они его называют, «инцидент», – будет удалена из полицейских архивов. – Она тяжело перевела дух. – Если мы согласимся, пути назад уже не будет – независимо от того, что произойдет с Франклином.
Тишина в кухне. Даже Чернуха притихла, хотя она понимала, что омлет остывает, и была преисполнена надежды.
– И всё? – наконец не выдержал Генри. – Франклин останется без руки до конца жизни, а тот, кто в этом виноват, будет через несколько лет разъезжать где ему захочется как ни в чем не бывало?
– Похоже, что так.
– И никакой тюрьмы?
Она покачала головой.
– После того как он чуть не убил Франклина?
– Он не хотел его убивать, – быстро возразила Луиза. – Это был несчастный случай.
– Мистер Черчилль говорит, это лучшее, на что мы можем рассчитывать, – сказала мать.
Генри бросил вилку в тарелку.
– Он говорит, что присяжные призна́ют это несчастным случаем. И что он изо всех сил старался помочь Франклину. И что раньше никогда ничего не нарушал.
– И что он из Камбоджи, – добавил Генри.
– Это несправедливо! – сказала Луиза.
– Конечно, несправедливо. Несчастные беженцы, давайте прощать им все, потому что у них была тяжелая судьба!
– Никто этого не говорил.
– Франклин бы сказал, да только он не может. Он лежит в больнице с проломленной головой, а Чэй Чуан сидит у себя дома и кушает яичный рулет[13]. «Ничего, все перемелется, – говорят они. – Передайте, пожалуйста, женьшень».
Луиза встала.
– Не думай, что ты такой умный, Генри. Ты сильно ошибаешься.
Но и Генри тоже встал.
– Тебе-то откуда знать, что я думаю, а, Луиза? Ты-то уж точно ничего не знаешь, потому что прячешься у себя в комнате с тех самых пор, как сбили Франклина, и даже представить себе не можешь, через что мы прошли, пока ты там упивалась в одиночку своими страданиями. Так что нечего объяснять мне, что я думаю. Не смей мне этого объяснять!
– Но я знаю, что ты думаешь. Ты думаешь, что Фрэнк – будущий великий американский герой, только ложь еще никому в жизни не помогала. Потому что он не герой. Нет, не герой. Признай это, Генри. Ты ведь и сам знаешь, что это правда.
Генри поднес руку к шее.
– Вот-вот, – сказала Луиза. И пошла наверх.
Ни Генри, ни его мать больше не прикоснулись к омлету. Не из-за скорлупы. И не потому, что он остыл.
Они не разговаривали, пока мыли посуду.
Чернуха хлопнулась у их ног кверху брюхом.
Но она съела остатки омлета, которые они вывалили ей в миску. Вместе со скорлупой.
После ужина на дворе было еще светло – дни становились длиннее, – и Генри с Чернухой вновь спустились в изуродованную штормом Бухту спасения. Генри взял с собой летающую тарелку, но Чернуха так и не поняла смысла этой игры. Генри бросал тарелку, а Чернуха сидела около него и смотрела, что будет дальше. В результате Генри приходилось бежать за тарелкой самому, после чего он показывал ее Чернухе и бросал опять. После чего она ждала, пока Генри принесет ее снова. Генри проделал все это шесть раз и наконец сдался, поскольку Чернуха зевнула и растянулась на песке, явно заскучав. Он лег с ней рядом, и они вместе стали смотреть, как волны темнеют, набегая на берег, а потом, иссиня-черные, разбиваются, вытряхивая наружу белую начинку.
Перед уходом Генри еще раз бросил вдоль берега летающую тарелку, надеясь, что Чернуха все же сообразит, чего от нее хотят. Чернуха проводила тарелку взглядом и зевнула.
