Алексей Поляринов - Пейзаж с падением Икара
В аудитории поднялся гомон – молодежь совещалась. А я, набравшись смелости, снова окинул взглядом задние ряды – старался разглядеть лицо рыжей девушки на задней парте. Она была в очках – в прямоугольной черной оправе. В тех самых (или я просто додумываю реальность?), в них она была в тот день, когда мы познакомились – и когда расстались. И мне хотелось крикнуть: «Катя, это ты? Что здесь делаешь?»
– Левая! – крикнул один из студентов.
– Почему левая? – спросил я, всеми силами стараясь уследить за собственной лекцией.
– Она лучше нарисована – вы же сами сказали!
– Ошибаетесь, – я выдохнул. – Я сказал, что она более тщательно прорисована, а не нарисована. Это разные вещи. На самом деле, именно левая картина – подделка. Ее выдает излишняя старательность. Вот четвертый слайд – фрагменты тех же картин крупным планом. Справа настоящий Ликеев, слева – имитатор. Видите разницу? Мазок Ликеева более тонкий и воздушный, потому что художник не задумывался о том, как сильно он давит кистью на холст; имитатор же, наоборот, слишком усердствовал в своем стремлении быть похожим – и эта искусственность проявилась в движениях его кисти: слишком контрастные цветовые переходы выдают его с потрохами. Видите? Нет? Ну и ладно, это придет с опытом.
– А можно спросить? – поднятая рука в последнем ряду.
– Да?
– И все-таки: что же случилось в Питере в 2003-м?
Я уже не обращал на шутника внимания – просто ждал, когда утихнет смех.
– Еще вопросы?
– Да, – девушка в первом ряду подняла руку.
– Я надеюсь, ваш вопрос не про Питер?
Она быстро замотала головой.
– Хорошо – задавайте.
– Вы сказали, что вы специалист по творчеству Дмитрия Ликеева.
– Да.
– А почему вы выбрали именно его?
Я молчал – долго и растерянно. Я мог бы рассказать студентам, что одна из картин Ликеева, «Наводнение», висела в комнате для гостей в нашей усадьбе. Я мог бы рассказать им, что эта картина – единственное, что отец не стал продавать, когда наше прошлое пустили с молотка. Я мог бы рассказать им, что она путешествовала с нами в течение нескольких лет, пока однажды просто не исчезла вместе со всем багажом во время очередного переезда, и что после этого мои родители расстались. Я мог бы рассказать им все это – но зачем? В конце концов, к искусству это не имеет никакого отношения.
Я бросил взгляд на заднюю парту, возле двери – но парта была пуста…
***
Лекция длилась мучительно долго – чем ближе к концу, тем длиннее становились мои паузы – и раздавшийся в коридоре звонок был подобен благовесту. Студенты зашуршали, загремели, собирая вещи. Парадокс, но некоторые даже благодарили меня, проходя мимо. Интересно, за что? Или это – всего лишь вежливость?
***
Домой я возвращался затемно, с таким ощущением, словно только что пробежал марафон.
«Что это было? Она – или я просто скучаю? Нет, все, хватит, я устал, сейчас почищу зубы – и под одеяло».
Я поздоровался с Олегом Фомичом, отказался от его «экскурсии», поднялся на второй этаж и уже полез в карман за ключами, – но дверь вдруг распахнулась прямо у меня перед носом, и навстречу вышла Марья Петровна, жена Олега Фомича.
– Мое терпение лопнуло!
Она стояла, воинственно уперев руки в боки, усохшая, костлявая, похожая на готическую букву «Ф». На голове у нее, как всегда, красовался парик, имевший округлую форму и похожий, скорее, на спящего кота, чем на волосы. Мне казалось, что если ткнуть в него палочкой, он проснется и расцарапает хозяйке лысину.
– Обычно о выселении предупреждают хотя бы за неделю, – сказал я.
– Я устала предупреждать, – прохрипела старуха. – Мой муж, может, и склеротик, но я все помню! Все! Я не занимаюсь благотворительностью. Забирай манатки!
В углу стояли три картонные коробки из-под телевизоров с моими вещами. Пойти мне было некуда, но и упрашивать эту подставку для парика я не хотел – поэтому просто подошел к коробкам: проверить – все ли вещи на месте.
– Постойте-ка. А где мои картины? Где инструменты, мольберт? Они были в сундуке, в шкафу.
– Они там и останутся, – сказала костлявая. – До тех пор, пока ты не оплатишь долг.
«Отлично! – подумал я. – Еще один долг и еще один ультиматум. У меня скоро будет коллекция».
Я повернулся к хозяйке и попытался состроить трогательную мину.
– Послушайте, я не могу уйти без картин. Если хотите, можете в качестве залога забрать эти коробки с вещами, но картины мне нужны.
Она ткнула в меня пальцем. Палец у нее был неестественно длинный, словно состоял не из трех фаланг, а из двенадцати.
– Нет уж! Нет уж! – торжествующе забулькала она. – За барахло твое и двух рублей не выручишь, да и картины – мазня – ничего не стоят. Но за картинами ты вернешься – это я точно знаю! Так что вот тебе мои условия, Малевич: принеси оплату за полгода, и получишь свои картинки назад, понял?
Я слушал ее вопли спокойно, даже равнодушно, и слово «мазня» меня нисколько не покоробило, но когда она назвала меня «Малевичем», я по-настоящему взбесился, потому что это было самое оскорбительное из всего, что она могла бросить в мой адрес. В голове у меня помутилось, и я с размаху влепил ей подзатыльник – такой сильный, что ее парик свалился на пол.
– Ой, извините, ради бога, – пробормотал я, поднимая парик и возвращая его на «лысую гору». – Ужасно неловко получилось. Я вовсе не собирался вас бить. Просто у меня есть проблема: я теряю контроль над собой, когда слышу это имя на «М».
***
Звонить друзьям я не хотел – из гордости. Особенно Петру – он и так считал меня слабаком после того, как я не справился с работой маляра. Несколько часов я просидел на автобусной остановке, закутавшись в шинель, «наслаждаясь» холодной романтикой бродяжничества.
Дядя Ваня был прав, когда сказал, что мои картины – это моя реальность. Потому что теперь, когда их отобрали, я почувствовал себя сиротой.
Я зашел в какой-то бар, чтобы погреться. Хотелось есть, но денег не было ни копейки – последний гонорар за экспертизу я потратил два дня назад на погашение одного из своих многочисленных долгов.
Чёрт, как я докатился до такого? Я ведь не играю в азартные игры, не покупаю дорогие шмотки, не хожу к проституткам. Но тогда куда они деваются, эти деньги? У меня всегда были проблемы с математикой – но не до такой же степени!
Я всеми силами гнал от себя эти мысли о долгах – но сил оставалось все меньше. Я стал рыться в карманах, надеясь отыскать хотя бы пару монет, и вдруг наткнулся на визитку: «Дмитрий Михайлович Ликеев-Марейский». Странно – первое, о чем я подумал: а не он ли устроил мое выселение? С его одержимостью это вполне возможно.
Выбора все равно не было, и я набрал номер.
– Ваше предложение еще в силе?
– Раз-з-зумеется.
– Отлично. Я берусь. Только это не все, – я запнулся, чувствуя стыд от того, что приходится просить деньги. Старик избавил меня от этой участи:
– Полагаю, вам н-н-нужен аванс?
– Э-э-э…
– Я сейчас не в городе, Андрей Андреич. Но аванс – это не п-п-проблема. Запишите адрес: Дмитровское шоссе 74. Квартира 117. Там живет человек по имени Алексей. Покажите ему паспорт – и он выдаст вам аванс. Сумма достаточно б-б-большая, чтобы вы могли погасить часть своих долгов, включая долг за квартиру…
– Постойте, так вы в курсе моих денежных проблем? В таком случае я вынужден спросить: мое выселение – это ваших рук дело?
– Бро-осьте, Андрей Андреич! Я не н-н-настолько коварен.
– А насколько вы коварны?
– Скажем так: я не уб-бивал Кеннеди.
***
Новую квартиру я нашел довольно быстро: одно из объявлений в газете гласило: «Сдам 1-ком. кв. Неприлично дешево». И это «неприлично» сразу меня заинтриговало. Хозяйка оказалась женщиной приятной во всех отношениях: хорошо одетая, она вызывала доверие, даже несмотря на тяжелый запах валидола, зыбкий шлейф которого тянулся за ней. Разговаривала она как-то странно – напевая слова.
– Это ва-а-анна! А это к-у-о-ухня. Кхм-кхм! – откашлявшись, она пояснила: – Я распеваюсь перед вечерним концертом, вы не против?
– Пожалуйста.
– Спаси-и-и-ибо-о-о! – густым контральто протянула она и тут же простой прозой добавила: – Посуда вот здесь. Здесь все остальное. Спальня по коридору нале-е-ево сра-азу после ва-а-а-а-кхе-кхе… извините, тональность потеряла… ва-а-анной! – и тут же снова перешла на прозу, – Горячая вода идет только в том случае, если соседи сверху не моются.
Я открыл было рот, чтобы возмутиться, но хозяйка перебила меня, из контральто перескочив на сопрано:
– Не-е-е волну-у-уйтесь. Это очень ми-и-илые лю-у-у-уди. Вас что-то смущает?
Я хотел сказать, что «да, смущает», но эта женщина вела себя слишком обаятельно, неплохо пела (я сразу вспомнил ту огромную оперную певицу из детства, ее вечные репетиции и карамельки), да и цена аренды действительно оказалась «неприличной» – меньше фигового листочка.
