Захар Прилепин - Обитель
Уехали вроде бы уже далеко — начало вечереть, но секирский маяк так и светил вслед, мразь, не отлипал.
Казалось, что пока он виден — их держат, словно на длинной леске, и в любую минуту повлекут назад, радуясь улову.
Сбить бы его.
— Я бы отмолил тебя, если б… — сказал Артём безо всякой патетики в голосе, не сводя глаз с маяка.
Она кивнула. Она тоже ни во что не верила.
— А катер, — сказала Галя, отвечая на давно заданный вопрос, — заключённые сделали. Не мастера, а просто… волшебники. Фёдор хотел с ними наладить производство скоростных катеров, но это всё дорого стало бы: лагерю ж мало денег переводят… К катеру этому доступ имеют только четыре человека. Меня Фёдор вписал давно ещё в список… И эти олухи не заметили. Я нарочно катер не трогала, чтоб никто внимание не обратил на то, что я на нём могу ходить куда захочу. Тут же все доносы пишут друг на друга — сразу бы написали…
— А этот, который на берегу, — тоже напишет? — спросил Артём.
— Колесников? Красноармеец? Да не знаю… Нас всё равно никто не поймает, Тём.
— Правда? — не поверил он. Он до сих пор в это не верил.
— Другой катер сломан. На парусных лодках не нагонишь. «Глеб Бокий» в Кеми и придёт через три дня. Имеется самолёт, но я послала липовый приказ технику, чтоб перебрал мотор к приезду комиссии, и сама съездила проверить. Весь мотор разложен на брезенте, — Галя неожиданно и не очень красиво, одной стороной рта, засмеялась. — Спросила у техника, сколько потребуется, чтоб его собрать, — он напугался и говорит: два дня, если сейчас же начну. Я говорю: «Не торопись!»
Артём слушал всё это как сказку, боясь выдохнуть или сморгнуть.
— Эйхманис помогает нам… — продолжала Галя, в её голосе было что-то мстительное, женское. — Была карта, на которой отмечены здешние острова, нарисованная ещё соловецкими монахами, — этих островов тут за сотню. Эйхманис сделал несколько экспедиций, уточнил старые карты, обнаружил несколько новых островков. Такой карты ни у кого нет. Я приказала Кабир-шаху её перерисовать.
— А что… что-то может случиться? — спросил Артём, косясь на мотор за её спиной.
— Перегревается уже, — сказала Галя, даже не прикасаясь к мотору ладонью. — Вон островки… Сейчас будем приставать к одному из них.
— Зачем?
— Поспим немного. Не бойся. Сегодня за нами точно никто не кинется… Не соображаю ничего…
…Уже на подходе к островку Галя и Артём переглянулись так, что без слов стало понятно, о чём оба думают: а вдруг их обманули карты или компас — и они сейчас угодят на самую дальнюю командировку СЛОНа.
— Если там лагерь, — сказала Галя, — скажу, что мы с инспекцией…
— Съедим у них все запасы и дальше поедем, — постарался пошутить Артём, но на душе было не очень хорошо. Он больше не хотел видеть конвойных.
Галя подумала и, достав из кармана, протянула Артёму что-то.
— Возьми! — сказала она, сбросив обороты мотора.
Это был пистолет.
— У меня есть. Если там красноармейский наряд… и захотят арестовать… надо будет их убить. Ты слышишь меня? — она неприятно лязгнула зубами — словно зубы её были железными и попали на железо.
— Да, Галя! — ответил Артём, и её имя тоже показалось железным.
Он совсем не боялся.
* * *Нашли удобный заход к пологому берегу.
Артём спрыгнул в воду метра за три от берега: думал, будет помельче, но оказалось почти по пояс, сапоги к тому же невозможно скользили — пока, чертыхаясь, взял эти три метра и потом за верёвку вытянул катер, устал так, словно шесть часов баланы ворочал, — весь дрожал и подташнивало.
Хотя у него и силы были не те после Секирки.
Еле отдышался и весь изошёлся длинной слюной.
Ноги промокли, всё хлюпало и причавкивало под пятками.
Когда заглушили мотор, стало непривычно тихо и не по себе. Словно рокотанье двигателя отгоняло злых духов, а теперь они могли слететься.
Похоже, на острове никого не было.
Артёма знобило, он хотел как можно скорей улечься и как можно дольше спать.
Но сначала, чтоб втащить лодку на берег, пришлось её разгружать. Лазил туда-сюда, словно в дурном сне. Содрал ноготь. Держал палец во рту, как младенец. Из-под ногтя подтекала солёная жидкость.
Галя ушла куда-то по своим делам. Вернулась, когда он в одиночку втянул лодку почти до середины.
— Сползает, — сказала Галя строго.
Если бы Артём ушёл на две минуты по нужде — что давно собирался сделать — лодка бы уползла в море. И они б умерли на острове. Или дожидались бы здесь чекистов, как зайцы, угодившие в силки. Повизгивали бы только от ужаса…
…Пока Галя держала верёвку внатяг, не давая лодке сползти, Артём, почти неживой, ворочал валуны, загоняя их под киль.
«Сдохну… — повторял иногда. — Сдохну…»
Галя выбрала место для сна.
Примус не разгорался.
Артём, морщась от боли — ноготь, чёртов ноготь, — прочистил примус конским волосом, разжёг.
Пошли тёплые волны и запах, — но самого тепла было мало.
— Костёр теперь, — сказала Галя. — Нужен костёр.
Сырой, с залипающими глазами, в хлюпающих сапогах, Артём пошёл нарубить дров — нашёл два деревца, местные берёзки, они стелилась к земле и топору поддавались еле-еле…
Или руки уже не слушались.
Когда Артём вернулся, с ветреной стороны было вывешено одеяло, надетое на две лопаты, и вырыта ямка — чтоб удобнее было разжечь огонь.
Артём, кое-как управляясь с топором, нарубил щепья.
…Появился огонь — это было так радостно, как будто затеплилось само спасение, и его можно было рассмотреть, прикоснуться к нему быстрой рукой.
Они присели у костра, не столько греясь, сколько защищая огонь от ветра.
Артём снял сапоги, один носок сполз — пришлось лезть за ним рукой в сапог — вытащил и не носок уже, а кашу из шерсти и навоза, такой кашей можно, к примеру, маленького чертёнка покормить с ложечки. Сжал в дрожащей от усталости руке, потекло по пальцам густое и склизкое.
Долго и неумело сушился у огня.
Галя наблюдала всё это с иронией — способность к которой, к слову сказать, всегда признак женского ума: Артём откуда-то знал об этом раньше.
Через полчаса Артём застал себя с банкой масла в одной руке и банкой сахара в другой.
Банки эти поочерёдно отдавал Гале, а потом они снова менялись. Ели всё это ложкой, которая стала вся сахарная и масляная. Объедение необычайное — только ложка казалась тяжёлой, как свинцовый половник.
Запивали чаем, Артём, спалив всю пасть, выпил уже три кружки. Во рту болтались ошмётки обгоревшей кожи. Без жалости влезал пальцами в рот и обрывал.
