Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Слезы счастья
– Да, это настоящее чудо, – слегка сыронизировала Киона.
– Какое еще чудо? Я еще не был старым, а Лоре едва исполнилось сорок лет. Если так рассуждать, то и ты была настоящим чудом. Ну да ладно, улыбнись мне своей прекрасной улыбкой. Я рассчитываю прожить еще достаточно долго для того, чтобы повести тебя к алтарю и полюбоваться твоим белым подвенечным платьем. У меня не было возможности испытать подобное огромное счастье во время свадьбы твоей сестры, и я до сих пор об этом жалею.
Вдруг в дверь постучали. Это была Акали, прибежавшая с первого этажа.
– Телефон, месье Жослин! – крикнула через дверь она. – Звонят из полицейского участка.
– Черт побери, что им от нас еще нужно? Иду.
Киона, после того как к ней в комнату зашли отец и сводная сестра, закрыла дверь на задвижку, чтобы им троим никто не мешал. Жослин отпер дверь, но, прежде чем выйти из комнаты, посмотрел на Киону и Эрмин встревоженным взглядом.
– Ни слова о преступлении семьи Шарденов из Труа-Ривьер! – прошептал он. – По крайней мере, не сегодня. Мы договоримся все втроем, как нам себя вести. А пока что никто ничего не должен знать.
– Хорошо, папа, не переживай! – согласилась Эрмин. – Иди, мы спустимся на первый этаж вслед за тобой.
Как только Киона и Эрмин остались вдвоем, Киона прижала дневник Алиетты к своему сердцу.
– Мне хотелось бы как-то компенсировать то зло, которое ей причинили. Она стремилась жить свободно и использовать свой природный дар на благо других людей, но ей не позволили этого делать: ее довели до самоубийства. Но я сменю ее на этом поприще, клянусь, и я не буду никого любить… по крайней мере, ни одного мужчину.
Эрмин с печальным видом обняла Киону за плечи и погладила пальцами по щеке.
– У тебя еще есть время на то, чтобы изменить свое мнение, сестренка. Я вообще-то не понимаю, почему тебя все это так сильно беспокоит. Ты очень много об этом говоришь после инцидента с Делсеном. Мы ведь вовсе не торопимся увидеть тебя замужней женщиной. Киона, когда любят всем сердцем, физические отношения становятся возвышенными. Я не осмелилась бы говорить на эту тему со своими дочерьми, поскольку они еще не такие взрослые, как ты. Если в твоей жизни произошло неприятное событие, не обращай на него внимания. Ты была откровенна со мной, когда мы возвращались сюда. Ты призналась мне, что тебя взволновали его поцелуи, но ты почти сразу же почувствовала страх и неприязнь. Мне кажется, это произошло потому, что ты не любила Делсена. Ты морочила самой себе голову много месяцев – и даже лет – из-за человека, который тебе явно не подходил.
– Прошу тебя, Мин, не пытайся меня подбадривать. Мне никто не подойдет. Я предпочитаю посвятить свою жизнь детям – тем, которые страдают в своем сердце и своей душе.
– У нас будет возможность поговорить об этом еще раз, потому что я проведу несколько дней здесь. А теперь давай быстренько спустимся на первый этаж. Мне интересно, что же понадобилось полиции. Возможно, это имеет какое-то отношение к Пьеру Тибо.
Эрмин и Киона вышли из комнаты. Когда они уже спускались по лестнице, Киона похлопала ладошкой по руке своей сводной сестры.
– Это Делсен. Думаю, что полицейским захотелось предупредить папу. Я уверена, что Делсен сбежал и что это произошло еще несколько дней назад. Возможно, в тот вечер, когда умерла Шарлотта. Или даже раньше. Когда я заснула на берегу реки на камне, он мне приснился. Он тогда был уже далеко, в Нью-Йорке. Лично мне на это наплевать, потому что наши с ним жизненные пути больше никогда не пересекутся.
Когда они спустились на первый этаж, Жослин с мрачным выражением лица сообщил им примерно то же, что только что сказала Киона. Делсену, оказывается, удалось удрать в Торонто от полицейских, когда его две недели назад перевозили из больницы в тюрьму.
– Да пусть бежит, куда хочет! На этот раз я уже не помогала ему удрать, – заявила с легкой улыбкой Киона.
В дверях гостиной появилась Адель. Киона подбежала к ней, подняла ее и поцеловала.
– Ты пойдешь играть с нами? – спросила малышка. – Констан нашел лягушку. Он хочет тебе ее показать.
– Хорошо, иду…
Жослин проводил их взглядом и уселся в свое любимое кресло. Покачав затем головой, он сказал своей старшей дочери:
– «Светлое существо лучезарной красоты, которое будет моим потомком и унаследует мой природный дар». Так написала моя бабка. Черт побери, эти слова вполне соответствуют действительности, однако я боюсь, что Кионе тоже придется помучиться, когда она станет взрослой.
– Она и так уже взрослая, папочка, – ответила Эрмин.
Она подошла к пианино и, нажимая на клавиши из слоновой кости, извлекла из них простенькую мелодию, играть которую ее несколько лет назад научил Ханс Цале, а затем стала еще и тихонько напевать:
На ступеньках дворца,
На ступеньках дворца
Красавица гордо сидела.
Так много парней ей призналось в любви,
Так много парней ей призналось в любви,
Что выбрать она не сумела…[32]
– Почему ты это поешь? – спросил Жослин, зажигая свою трубку.
– Сама не знаю. Эта мелодия пришла мне на ум – только и всего.
Резервация Пуэнт-Блё, четверг, 31 августа 1950 года
В этот день в резервации, расположенной на самом длинном мысе, выдающемся далеко вглубь озера Сен-Жан, дул сильный ветер, однако небо было голубым и безоблачным. Оно отражалось в озере, по поверхности которого бежали волны. Киона со сжимающимся сердцем смотрела на домики, обшитые досками, и на полотняные палатки, которые были установлены здесь много лет назад и которые периодически ремонтировали, но никогда не сворачивали. Киона приезжала сюда в первый раз в прошлое воскресенье – приезжала вместе со своей бабушкой Одиной.
«Маштеуиатш! Это имя такое ласковое, такое певучее!» – подумала Киона, бросая печальный взгляд на старую школу резервации Пуэнт-Блё, которую еще с начала столетия содержали церковники из Шикутими, считавшие своей священной обязанностью обучать маленьких «дикарей». Однако в эту школу пошли не все дети индейцев монтанье, и поэтому Овид Лафлер открыл свою частную школу, чтобы учить читать и писать все еще неграмотных маленьких индейцев в надежде на то, что они смогут затем пойти в начальную школу.
«Моя мама приводила меня сюда, когда я была маленькой? Что-то я этого не помню, хотя память у меня прекрасная! Тала-волчица не любила ни это учреждение бледнолицых, ни слово “резервация”».
Киона была сейчас одета в бежевые полотняные штаны и просторную зеленую рубашку. Она, полная недобрых предчувствий, шла между бараками, вызывая интерес у малышей и их матерей. «Они знают, кто я такая, – подумала она. – Я это чувствую, я это знаю. Великий Дух, почему я всегда избегала этих мест, где живет мой народ, изнывающий от ностальгии? Я презирала Овида, а он ведь, между прочим, пытается сделать что-то полезное для индейцев монтанье, моего народа».
