Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Слезы счастья
– Тихо, папа, не говори больше ничего, – перебила его Киона. – Поговорим об этом как-нибудь зимним вечером, когда будем сидеть вдвоем при свете лампы в гостиной. Зачем вспоминать о мерзостях, совершенных по отношению к какому-то человеку, и мусолить чьи-то ошибки юности? Мы имеем право умалчивать о том, что вызывает у нас чувство стыда. Уж я-то это знаю.
Эрмин и Жослин слушали ее, как завороженные. Киона казалась им уже не юной девушкой, а зрелым человеком. Она говорила уверенным тоном, глядя куда-то вдаль, а выражение ее красивого лица было очень серьезным и величественным. Она сидела на стуле прямо напротив них.
«Господи! Ну кто мы такие по сравнению с ней? – подумала Эрмин, глядя на свою сводную сестру, слегка вьющаяся золотистая шевелюра которой была чем-то похожа на корону. – Она узнала, что я едва не отдалась Овиду во время войны, и вполне возможно, что также узнала в свое время о любовной связи между Тошаном и Симоной. А еще она, наверное, видела мысленным взором мою маму в тот короткий период ее жизни, когда она была вынуждена заниматься проституцией, поскольку оказалась одна-одинешенька в незнакомой стране, приехав в Канаду из своей родной Бельгии. Да и Шарлотта не смогла скрыть от нее тот инцидент, который произошел с ней в Германии. Что известно ей из того, о чем мы даже не догадываемся и во что нам не следовало бы совать свой нос?»
Жослин тем временем испытывал сильнейшие душевные страдания: ему было стыдно за своих предков, и он был уже готов просить прощения у дочерей за своего дедушку и своего двоюродного дедушку.
– Я прочла начало этого дневника вчера вечером, – стала объяснять Киона, – а также прочла его конец, пока ждала вас здесь. Я напоминаю о ситуации, в которой оказалась Алиетта, для того, чтобы ты поняла самое главное. Этот дневник описывает ее недолгую жизнь в Квебеке, а точнее – в Труа-Ривьер. Она приезжает туда из своего Пуату вместе с шестилетним сыном Констаном. Ей тогда было тридцать четыре года, и ей пришлось покинуть Францию, где ее обвинили в том, что она колдунья. Это ее муж Гедеон решил уехать вместе с семьей за границу – что, впрочем, было в ту эпоху обычным явлением. Папа рассказал нам когда-то давно, что Алиетта увлекалась лекарственными растениями и обладала такими же способностями, как и я, хотя, наверное, не столь ярко выраженными. Ее муж перевозит ее через Атлантический океан. Родители Алиетты – их фамилия была Ноле – следуют их примеру, мечтая о том, что в новой для них стране их ждет лучшая жизнь. Притом Алиетта пообещала отказаться от своих снадобий, приготовляемых из растений, и не рассказывать никому о своих предчувствиях и видениях. Уже в первую зиму она приходит в уныние. Она страдает оттого, что, по сути дела, сидит взаперти, и оттого, что ей приходится отрекаться от своего главного предназначения – помогать окружающим ее людям, утешать их и даже иногда спасать.
Киона распалялась все больше и больше. Ее голос постепенно повышался и становился более мелодичным. Она, держа в руках зеленую тетрадь, смотрела не на своего отца и сводную сестру, а куда-то в пустоту позади них – так, как будто различала где-то вдалеке силуэт своей прабабушки.
– Наступила весна, и в мае 1859 года Алиетта осознала, что беременна и что у нее родится девочка. Однако она еще зимой ослушалась своего сурового супруга и сообщила одной своей соседке, что ее муж заблудился в лесу. На другой странице ее дневника я прочла, что она в последующем очень часто нарушала свое обещание, хотя и всячески скрывала это – зачастую при содействии тех, кому помогала. Я могу повторить твои слова, папа, я помню их очень хорошо: «Она много работала и стала очень набожной, словно бы прося у Бога прощения за то, что у нее получалось разгадывать секреты». Именно так ты сказал мне, когда я была маленькой. Однако это было ложью, чем-то вроде легенды, которую тебе вбили в голову, чтобы скрыть правду. Когда ее второй ребенок – девочка, которую назвали Региной, – достигла школьного возраста, Алиетта вознамерилась убежать. Она жаждала свободы и не хотела больше врать и прикидываться. Кроме того, ее угнетала ненависть, которую испытывал к ней ее деверь Жак. Она собрала свои пожитки и летним утром отправилась в лес. Гедеон и Жак, которым рассказала об этом жена Жака, догнали Алиетту и стали избивать ее кулаками и ногами. Она же при этом кричала им правду в глаза. Могу сейчас зачитать вам конец дневника:
Июль 1866 года… Мне не следовало так сильно возмущаться, когда Гедеон схватил меня за рукав платья. Однако, когда он замахнулся кулаком, меня охватил гнев. Я с радостью крикнула ему, что не сдержала свое обещание, что моя судьба, написанная на звездах, заключается в том, чтобы заботиться о других людях, подсказывать им путь и передавать послания из потустороннего мира. Жак стал орать, что я колдунья.
Он всегда ненавидел меня, этот Жак. Даже во Франции он настраивал жителей нашей деревни против меня. Откажите мужчине – и он вам отомстит. Жак – хороший тому пример. Поначалу я этого нюанса не учитывала.
Несмотря на постигшее меня несчастье, мне кое в чем повезло. Гедеон запер меня как раз там, где я и сама пряталась, чтобы вести свой дневник, как мне посоветовал делать пожилой господин Ментагр, которому я обязана своим умением читать и писать и вообще своей образованностью, потому что он позволял мне читать книги в библиотеке его усадьбы, хотя вообще-то я должна была заниматься там только уборкой.
Этот темный чулан, где я еще прежде припрятала под каменной плитой свечи, огниво, трут и мою драгоценную тетрадь, станет моей могилой. Боль, которую ощущает мое тело, не идет ни в какое сравнение с болью моей души. Безусловно, пытаясь убежать, я оставляла своих детей в руках этого мужчины, ставшего озлобленным, грубым и жестоким, однако я надеялась когда-нибудь с ними снова встретиться и рассказать им, что мне было просто необходимо удрать из моей тюрьмы с невидимыми решетками.
Эти звери выбили мне три зуба. У меня, похоже, треснуло ребро, и все мое тело покрыто кровоподтеками и синяками. Умереть здесь, взаперти! Какой ужасной представляется мне моя медленная агония!
Они заколотили дверь – заколотили ее крепкими дубовыми досками. Гедеон крикнул мне, что завтра они возведут стену из известняка, поскольку наш дом – каменный, а не деревянный, как большинство домов вокруг.
Вот такое для меня наказание – для меня, дочери болот, которая бегала при луне, толкала свою лодку вдоль каналов, целовала едкие лютики и водяные ирисы. Я умру в темноте, после того как этот огарок свечи погаснет. Умру от жажды еще прежде, чем могла бы умереть от голода. Моим двум детям расскажут, что я была плохой матерью, колдуньей, бросившей свой дом. Или же им расскажут, что я утонула…
