Салман Рушди - Сатанинские стихи
Дальше и дальше следовали подробности: необыкновенная длина её сосков, её неприязнь к прикосновениям к пупку, чувствительность пальцев её ног. Безумие или не безумие, сказал себе Чамча, но весь этот демонстративный сексуальный трёп (поскольку Алли в ситроене вела его тоже) был слабостью их так называемый «великой страсти» (термин, который Алли использовала только полушутя — ибо в этой фразе не было ничего иного, о чём ещё можно было сказать что-то хорошее; не было просто никакого другого аспекта их близости, о котором можно было распевать рапсодии).
В то же самое время, однако, он чувствовал себя пробуждающимся. Он стал видеть себя стоящим под её окном, пока она стояла там обнажённая, словно актриса на экране, и мужские руки ласкали её тысячами путей, подводя её всё ближе и ближе к экстазу; он начинал видеть себя обладателем этой пары рук, он почти чувствовал её прохладу, её реакцию, почти слышал её крики.
Он контролировал себя. Его желание вызывало у него отвращение. Она была недосягаема; это был чистой воды вуайеризм{1238}, и Чамча не хотел уступать ему.
Но желания, пробуждённые откровениями Джабраила, не уходили.
Сексуальная одержимость Джабраила, напомнил себе Чамча, на самом деле сделает кое-что более простым.
— Она, конечно же, весьма привлекательная женщина, — произнёс он ради эксперимента и, к своему удовлетворению, получил яростный, отчаянный блеск глаз в ответ.
После чего Джабраил, деланно успокоившись, обнял Саладина и прогрохотал:
— Прости, Вилкин, я — негодяй с дурным характером, беспокоящийся о ней. Но ты и я! Мы — бхаи-бхаи! Бывало и хуже, и мы прошли через всё, улыбаясь; пойдём теперь, довольно этого крохотного, ничтожного парка. Давай двинем в город.
Есть миг, предшествующий злу; затем ещё миг; затем время после того, когда шаг сделан, и каждый последующий, больший шаг становится легче в геометрической прогрессии.
— Всё отлично, — ответил Чамча. — Я рад видеть тебя так здорово выглядящим.
Мальчик лет шести-семи проехал мимо них на BMX-велосипеде{1239}. Обернувшись, чтобы проследить за движением парнишки, Чамча увидел, что тот уверенно катится вниз, вдаль от аллеи, укрытой древесными кронами, сквозь которые тут и там сочится горячий солнечный свет. Шок от обнаружения своего сновидения воочию мгновенно дезориентировал Чамчу и оставил дурной привкус во рту: кислый букет могло-бы-быть. Джабраил поймал такси; и назвал Трафальгарскую площадь.
О, он был в превосходном настроении в этот день, неся вздор о Лондоне и англичанах почти с прежней живостью. Где Чамча видел очаровательно выцветшее великолепие, Джабраил замечал крушение, Город-Робинзон, застрявший на острове своего прошлого и пытающийся, при помощи деклассированных Пятниц, соблюдать приличия. Под пристальным взглядом каменных львов он гонялся за голубями, крича:
— Клянусь, мистер Вилкин, я никогда не видел таких жирных дома; давай возьмём одного домой на обед{1240}.
Английская душа Чамчи съёживалась от стыда. Позже, в Ковент-Гардене, он поведал Джабраилу назидания ради о том дне, когда старый плодово-овощной рынок был перемещён к Девяти Вязам{1241}. Власти, обеспокоенные крысами, запечатали коллекторы и перебили десятки тысяч; но многие сотни уцелели.
— В тот день голодные крысы заполонили тротуары, — вспоминал он. — Все пути от Набережной и до Моста Ватерлоо{1242}, в магазины и из них, отчаянно нуждаясь в пище.
Джабраил фыркнул.
— Теперь я знаю, что это — тонущий корабль, — вскричал он, и Чамча почувствовал, что ярость готова вырваться наружу.
— Даже проклятые крысы. — И, после паузы: — Им ведь был нужен Бродячий Дудочник{1243}, не так ли? Ведущий их к гибели с музыкой.
Когда он не оскорблял англичан и не описывал тело Алли от корней волос до мягкого треугольника на поле любви, проклятой йони[183], — он, казалось, жаждал составлять списки: каковы десять самых любимых книг мистера Вилкина, хотел он знать; а также фильмов, женщин-кинозвёзд, блюд. Чамча выдавал заурядные космополитические ответы. В его список кинофильмов входили «Потёмкин», «Кейн», «Otto e Mezzo», «Семь Самураев», «Альфавиль», «El Angel Exterminador»{1244}.
— Тебе промыли мозги, — насмехался Джабраил. — Это всё дерьмо западного мира искусства.
Его десятка наилучших явилась из «дома» и была вызывающе низкопробной. «Мать Индия», «Мистер Индия», «Шри Чарсавбис»{1245}: ни Рэя, ни Мринал Сена, ни Аравиндана или Гхатака{1246}.
— Твоя башка забита всяким хламом, — уведомил он Саладина, — ты забыл всё то, что стоит знать.
Его постоянное возбуждение, его неразборчивое стремление превратить мир в совокупность хит-парадов, его свирепый темп ходьбы — они, должно быть, прошли миль двадцать до окончания своего путешествия — давали Чамче понять, что теперь осталось совсем немного, чтобы подтолкнуть его к краю. Кажется, я тоже оказался мошенником, Мими. Искусство убийцы требует сперва подманить жертву; сделать её более доступной для ножа.
— Я голоден, — властно объявил Джабраил. — Отведи меня в какую-нибудь из своей лучшей десятки столовых.
В такси Джабраил подкалывал Чамчу, не проинформировавшего его о месте назначения.
— Какая-нибудь французская забегаловка, а? Или японская, с сырой рыбкой и осьминогами. Боже, и почему я доверяю твоему вкусу!..
Они добрались до Шаандаар-кафе.
*Нервина там не было.
Он, очевидно, так и не смог примирить Мишалу с матерью; Мишала и Ханиф отсутствовали, и ни Анахита, ни Хинд не устроили Чамче приём, который можно было назвать тёплым. Только хаджи Суфьян поприветствовал его:
— Входи, входи, садись; прекрасно выглядишь.
Кафе было странно пустым, и даже присутствие Джабраила не вызвало особого шевеления. Чамче потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, в чём дело; затем он увидел четвёрку сидящих за столиком в углу белых юнцов, явно настроенных на ссору.
Молодой официант-бенгалец (которого Хинд пришлось нанимать после отъезда старшей дочери) подошёл и принял заказ новых гостей — баклажаны, сикхские кебабы[184], рис — под сердитыми взглядами со стороны неприятного квартета; все четверо, как теперь видел Саладин, были серьёзно пьяны. Официант, Амин, злился на Суфьяна не меньше, чем на пьяниц.
— Нельзя было позволять им садиться, — бормотал он Чамче и Джабраилу. — Теперь мне приходится обслуживать. Может радоваться, мамона{1247}; он нам не защита, взгляни.
