Эрик Сигал - Однокурсники
— Кэтрин, это же просто смешно, — отговаривал ее Джордж. — Если и есть на свете женщина, кому меньше всех нужна эта поправка, так это ты. Ты такая сильная, такая независимая, к тому же талантливый юрист. Господи, если бы ты только изъявила желание, то могла бы стать судьей в Верховном суде.
— Но, Джордж, разве слово «альтруизм» не входит в твой обширный лексикон? Я делаю это не ради себя. Мне хочется встать на защиту миллионов людей, кто выполняет мужскую работу, а получает женскую зарплату.
— Кэти, ты уже заговорила языком памфлета.
— Но ведь это несправедливо, Джордж. Большинство твоих разговоров за обедом скорее напоминают какое-нибудь межведомственное уведомление. А ты считаешь, будто мне приятно это слушать только потому, что речь идет об Афганистане или другом подобном месте?
— Значит, ты выдвигаешь обвинение в том, что я зануда?
— Нет, просто ты считаешь важнейшим в мире лишь то, что обсуждается в стенах твоего кабинета, — вот за это я тебя и упрекаю. — Она тяжело вздохнула. — Неужели так трудно понять, что у других людей тоже есть свои взгляды?
Джордж пустил в ход другие доводы, касающиеся личных отношений.
— Послушай, больше всего меня волнует то, что мы будем в разлуке.
— Совершенно с тобой согласна, — сказала она и язвительно добавила: — Так почему бы тебе не взять отпуск и не отправиться вместе со мной?
Как он ни старался ее отговорить, но ничего не вышло. В конечном счете она убедила мужа, чтобы он подвез ее в аэропорт.
Кэти выступала перед людьми огромное число раз, даже сбилась со счета сколько. Как ни странно, но женщин зачастую убедить было гораздо труднее, чем мужчин. Большинство из них словно боялись потерять свой статус «людей второго сорта». Однако подобные женщины вызывали у нее сочувствие: их просто приучили подчиняться, и они страшились самостоятельного существования. В ее же задачу входило уговорить этих женщин поверить в себя, чтобы они могли без страха отстаивать свои права. А это оказалось очень утомительным делом.
В течение трех месяцев она и ее соратники, такие же участники общественного движения, ездили по населенным пунктам штатов Иллинойс, Оклахома и Флорида, где выступали с речами, вели дебаты и уговаривали, прилагая героические, хотя порой и тщетные усилия.
С Джорджем Кэти регулярно разговаривала по телефону, но все это время они не виделись друг с другом вплоть до выходных дней в честь Дня поминовения, когда, по приглашению Эндрю, они приехали к нему в гости в летнюю резиденцию Элиотов в штате Мэн.
В самолете, на обратном пути в Вашингтон, Кэти заметила:
— Твой старый приятель такой симпатичный. Почему же он не женится снова?
— Боюсь, ему не хватает уверенности в себе, — ответил Джордж.
— Я заметила. Но мне непонятно почему. Он такой добрый и тактичный. И у него отличное чувство юмора. Я считаю, ему нужна хорошая женщина, которая открыла бы ему глаза на самого себя.
— Это дело непростое, Кэти. Знаешь такую, которая подошла бы ему?
— Да таких женщин, наверно, десятки, — сказала она. — Даже я бы не отказалась.
Она улыбнулась мужу.
— Правда, я уже занята, разумеется.
Он улыбнулся в ответ и взял ее за руку.
— Мне повезло.
— Правильно, дорогой. Рада, что ты это наконец заметил.
Однажды ноябрьским вечером 1975 года, когда Джордж сидел один в кабинете и записывал на диктофон замечания для какого-то очередного доклада, дверь открылась, и он увидел Киссинджера.
— Что случилось, Генри? Ты чем-то расстроен?
— Видишь ли, — сказал госсекретарь, усаживаясь в мягкое кресло, — правду говоря, я действительно в некотором смысле подавлен.
— Из-за чего?
— По мнению господина Форда, один человек не может быть одновременно и госсекретарем, и советником по национальной безопасности.
— Но ты же блестяще справляешься и там, и там.
— Да, я тоже так считаю. Но он хочет, чтобы я отказался от работы в Совете национальной безопасности. Если откровенно, это расшатает общепринятое представление о моем положении.
— Мне очень жаль, Генри, — сказал Джордж с искренним сочувствием. — Но это же не означает, что ты окончательно лишился власти.
— Не лишился, ты прав. Вообще-то мне будет работаться намного легче, поскольку у меня хорошие отношения с моим преемником.
— А кто теперь новый советник по безопасности? Киссинджер с непроницаемым лицом посмотрел на своего бывшего ученика из Гарварда и сказал:
— Ты.
Из дневника Эндрю Элиота
3 ноября 1975года
Сегодня я увидел фотографию своего бывшего соседа по комнате в газете «Нью-Йорк таймс».
Джордж Келлер назначен главой Совета национальной безопасности, где он сменил Киссинджера. Он переедет в Западное крыло Белого дома и теперь сможет входить в кабинет к президенту, когда захочет, и действительно крутить государственный штурвал.
Вечером, в семичасовом выпуске новостей, некоторые ученые мужи строили предположения о том, что Джорджа, очевидно, готовятся продвигать еще выше.
Ходят слухи, будто Джерри Форду было бы приятнее работать с человеком, которого он сам выберет на пост госсекретаря. Говорят, если Джерри переизберут — а это вполне вероятно, — он приведет с собой в Белый дом новую команду, с Джорджем на первых ролях. Ну каков счастливчик! Поистине, поймал удачу за хвост. Слава, власть, да еще жена потрясающая. Везет же некоторым.
Мне вдруг в голову пришла одна мысль. Интересно, если я теперь позвоню Джорджу в Белый дом, он будет со мной разговаривать?
*****
В Белый дом на имя Джорджа хлынули поздравительные письма и телеграммы по поводу его назначения. В конце рабочего дня секретарша вручила ему две хозяйственные сумки, до краев полные корреспонденцией, чтобы он смог взять все домой и почитать вместе с Кэти.
— Как же глупо я буду выглядеть, таскаясь с сумками по стоянке Белого дома, — мягко возразил он.
А сам подумал: «Черт возьми, я буду наслаждаться каждой минутой. Теперь моя машина припаркована на внутренней территории резиденции президента».
Кэти приветствовала его с порога.
— Я приготовила праздничное угощение, — сказала она, обнимая мужа.
— Кто-то придет? — поинтересовался он.
— Никто. А теперь ты готов выпить?
— Конечно.
Она потянула его за руку в гостиную и прошептала:
— У меня для тебя есть сюрприз. То, что я очень долго хранила. Смотри.
Она показала на кофейный столик, на котором стояли два бокала и бутылка.
