Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни - Цунвэнь Шэнь

— Чтоб вас, чертовы дрова! Пропадите пропадом!

Поленья не проплыли и двух-трех чжанов [33], как их выловили люди с другой лодки. Казалось, они просто-таки ждали, когда течение принесет к ним дрова. Как только дрова добрались до них, они тотчас же разожгли огонь при помощи измочаленного каната; их лодка наполнилась дымом, пламя разгорелось, поленья затрещали. Это зрелище всколыхнуло в парне новый приступ гнева, он еще острее ощутил свое унижение и решил уйти немедленно, не дожидаясь возвращения женщин на лодку.

В конце улицы он столкнулся с женой и девчонкой Удо, они шли рука об руку, смеясь и болтая. Удо несла двухструнную скрипку хуцинь, совершенно новую, прекраснее и представить себе нельзя.

— Ты куда собрался?

— Домой возвращаюсь.

— А о лодке забыл? Глядите-ка, домой он возвращается. Ты чем недоволен? Что за выходки?

— Я иду домой, пусти меня.

— Возвращайся обратно на лодку!

Голос ее звучал твердо, а еще решительнее и жестче был взгляд. Посмотрев на хуцинь, парень сообразил, что тот куплен ему в подарок. Он подчинился. Потирая пылающий лоб, пробормотал:

— Обратно так обратно.

И поплелся за женой назад к лодке.

Тут подоспела хозяйка, старая сводница, в руках у нее были свиные легкие. Она бежала быстро, раскрасневшись и задыхаясь, как будто украла мясо с прилавка и боялась, что ее догонят и потащат в ямынь. Когда хозяйка поднялась на лодку, Лао Ци крикнула:

— Представляете, тетушка, а муж-то мой уйти решил!

— Что за чушь? Еще представление не посмотрел, а уж назад собрался!

— Мы на перекрестке столкнулись. Он, верно, сердится, что мы так поздно вернулись.

— Ох, это все я виновата да бодхисатвы. И мясник. Мне не надо было торговаться так долго из-за грошей, а ему не надо было вливать столько воды в эти легкие.

— Ах нет, это моя вина, — возразила Лао Ци, сопровождая мужа в каюту.

Она села напротив мужа, а потом нарочно расстегнула одежду на груди, открыв кокетливое нижнее белье из узорчатого шелка красного цвета. На нем была вышивка в виде пары уток-мандаринок, играющих в листьях лотоса, — Лао Ци вышила это сама всего месяц назад. Мужчина с вожделением уставился на жену. Чувства, словами неописуемые, забурлили у него в крови.

С кормы лодки доносился разговор хозяйки с Удо о припасах.

— Что ж творится-то! Кто-то стащил все наши дрова!

— А кто промыл рис?

— Бьюсь об заклад, он не смог развести огонь! Он деревенский, только с древесной смолой разжигать умеет.

— Разве мы не вчера только почали новую вязанку дров?

— Теперь их нет.

— Ну так сходи на нос и принеси новую, хватит болтать почем зря!

— Муж сестрицы умеет только рис промывать! — хихикала Удо.

Парень слушал, не говоря ни слова. Тихо сидел в каюте и смотрел на купленный ему хуцинь.

— Струны уже натянуты, попробуй сыграть, — предложила Лао Ци.

Продолжая молчать, молодой человек положил инструмент себе на колени, проверил канифоль. Он тронул струны, из-под пальцев вырвался незнакомый звук, и парень радостно улыбнулся.

Меж тем каюта наполнилась дымом. Когда женщины позвали мужчину к столу, тот вышел с хуцинем в руках и, встав на носу лодки, принялся настраивать струны.

После обеда Удо сказала:

— Братец, сыграй «Плач Мэн Цзяннюй у Великой стены» [34], а я спою.

— Я эту мелодию не знаю.

— Я слышала, ты очень хорошо играешь. Не ври.

— Я и не вру, я умею играть только «Мать провожает свою дочь».

Хозяйка сказала:

— Я тоже слышала от Лао Ци, что ты очень хорошо играешь. Я как увидела в храме этот хуцинь, сразу же предложила купить его тебе. Повезло, что он достался нам так дешево. В деревне такой, пожалуй, не купишь и за целый юань, верно?

— Ваша правда. А сколько стоил-то инструмент?

— Связку [35] медных монет и еще шесть сверху. Все сказали, что он стоит этих денег.

— Это кто ж такое сказал? — встряла Удо.

— Соплячка! А кто сказал, что нет? Много ты понимаешь! Закрой-ка рот! — рассердилась хозяйка.

Удо уже и сама прикусила язычок, стыдясь, что едва не сболтнула лишнее.

Этот хуцинь достался им совершенно бесплатно от знакомого торговца. Лао Ци улыбнулась тому, как хозяйка одернула Удо, чуть не раскрывшую маленький обман. Муж тоже усмехнулся, посчитав, что жена посмеивается над невежеством хозяйки.

Он закончил трапезу первым и взялся за хуцинь. Звуки, которые тот издавал, были чистыми и яркими. Удо в восторге отставила свою чашку и принялась подпевать, пока не схлопотала от хозяйки палочками по голове. Ей пришлось вернуться к еде, а затем она собрала посуду и принялась мыть котел.

К вечеру они натянули навес на носу лодки; парень играл на хуцине, Удо пела. Лао Ци тоже пела. Абажур керосиновой лампы, сделанный из вырезанных ножницами из красной бумаги картинок, залил всю каюту красным светом, будто на свадьбе. Молодого человека охватил восторг, на душе стало легко и радостно, как если бы это был Новый год. Но долго это не продлилось — двое пьяных в стельку солдат услышали музыку, пока шли по улице вдоль берега.

Они, шатаясь, спустились к лодке и стали раскачивать ее грязными руками. Их речь была невнятной, будто у них во рту катались грецкие орехи. Заплетающимися языками они орали:

— Это кто тут поет? А ну, отзовись! Давай-ка, спой нам сладко, пять сотен платим! Ты слышишь? Папочка пять сотен дает на бедность!

Звуки хуциня резко смолкли, в лодке наступила тишина.

Гуляки, не унимаясь, пинали лодку ногами, бум-бум-бум. Потом они попытались откинуть навес и стали искать, как он крепится. Попытки не увенчались успехом, и один из них закричал:

— Эй, потаскуха, значит, наши деньги тебя не устраивают? Прикидываетесь глухонемыми? Кто там с тобой развлекается? Думаешь, я его боюсь? Я не боюсь самого императора! Эй, музыкант, ты там? Черт меня подери, если я боюсь императора — да я не боюсь даже командующего армией или командира нашей дивизии — они оба те еще ублюдки, сволочи! Да, столетние [36] куриные яйца, никчемные тухлые яйца! Никого я не боюсь!

Другой хриплый голос добавил:

— Чертовы шлюхи! А ну, вылезайте и принимайте папочку на борт!

С берега на навес полетели камни, а в адрес обитателей лодки полился поток грязной брани и оскорблений. Все на борту запаниковали. Хозяйка убавила огонь в лампе и вышла откинуть навес. Парень, едва услышав клокочущие гневом голоса, схватил хуцинь и незаметно перебрался в кормовую каюту. Несколько мгновений спустя он услышал, как двое пьяных гостей, ругаясь, вошли в носовую каюту и, отпихивая друг друга, пытались поцеловать Лао Ци, Удо и даже хозяйку. Затем один спросил:

— Ну и кто же тут играл музыку? Тащите музыканта сюда, пусть споет папочке еще одну песню.

Хозяйка от страха и звука издать не могла, Лао Ци тоже не знала, как быть. Гуляки принялись громко скандалить:

— Мерзкие шлюхи! Вытаскивайте этого рогоносца, чтобы он поиграл для нас, в награду — тысяча! Сам Цао Цао, первый из героев, — и тот не был бы так щедр! Тысячу, слышите, тысячу! Давай его сюда, а не то спалим это корыто! Слышишь, старая подстилка? Не зли папочку! Что таращишься?! Не видишь разве, с кем разговариваешь!

— Господа, мы тут сидели тихо, по-семейному, здесь больше никого…

— Нет? Нет, говоришь? Ах ты, никчемная старуха, никакого толку от тебя! Старый сморщенный мандарин! К черту ублюдка-музыканта, я сам буду играть и петь!

С этими словами один из гостей встал, собираясь обыскать каюту на корме, У хозяйки от испуга отвисла челюсть. Лао Ци сообразила, что нужно делать и решительно схватив его руку, положила ее на свою пышную грудь. Тот мгновенно понял, что к чему, и снова сел.

— Ну, так-то лучше, так-то хорошо! Папочка может себе это позволить. Здесь он сегодня и заночует, — сказал он. После этого он пропел отрывок из пекинской оперы — арию императора Сун Тайцзу о своей супруге: «Во Дворце цветения персика я был пьян, пораженный необыкновенной красотой Сумэй».