Юлия Вертела - Интенсивная терапия
– Ты болеешь от ненависти. – Лена немного занималась духовными практиками и пыталась вспомнить опорные моменты. – Проси прощения за все у тех, кого обидела, кому желала зла... Проси за то, что себя не любила, хотела из окна выпрыгнуть... И у него, и у нее. Ты должна просить прощение за все и у всех... нас на тренинге учили. – Лена хоть и слабо понимала, как можно убиваться из-за мужика (всего-то!), тем не менее старалась помочь соседке.
– Помоги себе сама... – как будто очнувшись, вздохнула Яна. – Сколько раз я это слышала...
Прикрыв глаза, девушка все же попробовала просить прощения, слезы струились по перекошенному лицу, и губы шевелились: «Прости... Прости...»: несколько секунд назад она представляла огромный беременный живот жены своего лживого жениха как взорвавшийся арбуз, но теперь она мысленно склеила его так, чтобы он был белым гладким вареничком, и вроде почувствовала облегчение.
– Подружки, давайте подхомячим колбаску и забубеним сала! – Штукатурша разложила на бумажечках вкусные кусочки, и все умирающие и близкие к ним потянулись к тумбочке Дормидонтовны.
– Какая же вы невозмутимая, – позавидовала Яна.
– А вы, девчонки, принимайте народное лекарство – фенозепам. У нас в бригаде – у кого чего случилось – сразу достаем по таблеточке, и дальше все по барабану – и то, что муж алкоголик, и то, что дочка – блядь, и то, что начальник – сволочь...
– Но если страх – это бес, разве можно его прогнать фенозепамом?
– Сложно у тебя все, – подозрительно прищурилась Дормидонтовна. – Тревожишься – выпей! Не хочешь фенозепам – опрокинь стакан красного вина, эффект тот же. Эх, девоньки, давайте купим бутылочку, посидим после отбоя...
2Голубая палата – не желтая комната в Арле.
В неврологии все голубое: стены, занавески, одеяла...
Серо-голубое лицо наркомана, которого санитары транзитом катят в кресле по коридору. Вообще-то он с другого отделения. Но ездит через неврологию. Наркоман настолько худой, что его тело под одеждой должно быть живым ужасом. Смотреть на лицо с запавшими черными глазницами так страшно, что Яна с Леной, завидев «привидение», прячутся в палату.
Не голубые здесь – только лечащая врач и завотделением, они уже двадцать минут целуются за искусственной пальмой в рекреации и думают, что их не замечают. А ведь у него сын, а ведь у нее – семья... И об этом шепчутся медсестры за стойкой.
Из окна видны ржаво-голубые крыши – у них тоже своя жизнь... Снега и дожди принимают из первых рук. И зачем-то хранят годами случайно залетевшие вещи...
Короче, царит на отделении голубая грусть, и лишь приподнятая Дормидонтовна галопом мчится на массаж.
Ох, и полюбила же штукатурша массажиста высшей категории со стажем! Мужчина немолодой, но крепкий: боцманские усы, тельняшка.
Штукатурша перед каждой процедурой намоется, надушится, причешется – приходит, как после свидания, счастливая.
– Ну и натирает он мне спину! Туда-сюда, словно ковры раскатывает... А потом погладит, как ветерком пролетит. Только смущаюсь я, мне ведь прописали массировать до самого копчика, он раз и рукой скользнет по попе, а у меня немеет сердце... – Дормидонтовна мечтательно откинулась на подушки. – Я и после выписки к нему ходить буду – платно.
Лена посещаема всеми видами кавалеров. От «Транс-АИРа» ей хочется на дискотеку. Красотка уже скучает по змеюшнику-офису. Если первые дни она говорила: «Мне не нужны деньги, я не хочу их зарабатывать, я не хочу их тратить, я хочу быть деревом», – то теперь желание самореализации проснулось с новой силой. Но врачи так скоро не выписывают, и менеджер на отдыхе листает журналы.
– Смотрю мурзилки, – смеется, показывая на «Elle» и «Cosmopolitan».
И только Яна не успокаивается ни после массажа, ни после пиявок, ни после горячей кружки с настоями трав. Вечерами ее трясет, давление подскакивает до ста девяноста, а отчего подскакивает – от мыслей, а мысли ее – темный лес, в котором ни Лена, ни Дормидонтовна, ни сам лечащий врач не разберутся.
– Откуда это берется? Боюсь одна до магазина ходить, кажется, что опять упаду... А как измениться? Мне никто не помогает. Когда становится невыносимо плохо, настолько плохо, что проще выброситься из окна, с ужасом понимаешь: ТЫ – ОДИН. Ты можешь звонить в «скорую», тебя куда-то отвезут, ты можешь звонить другу, и он спокойно даст совет, ты можешь подержать за руку мать, но ничего из этого тебе не помогает: ТЫ – ОДИН. Все говорят: возьми себя в руки, но как я возьму себя в руки такими бессильными трясущимися руками? – Янка расхохоталась, выставляя напоказ «танцующие» пальцы. – Помоги себе сам, как барон Мюнхаузен за волосы...
– Да ты здоровенная бабища, что с тобой случится? – промямлила жующая Дормидонтовна, она уминала некие волшебные хлебцы, которые совсем не перевариваются: с вечера съешь, наутро выползают такие же...
Яна раздраженно посмотрела на сухую жилистую штукатуршу:
– А ты не смотри, что у меня живот толстый! Человек может умереть и с круглыми щеками! Если у него трагедия...
– Да разве ж это трагедия – мужик обманул? Ха! Мы такие трагедии только так за кушак засовываем. – Дормидонтовна макнула хлебцем в варенье: – Возьми покушай вкусняшек, чайку наливай. Ну и дуреха ты, Янка!
– Да!!! Я – идиотка! Мое тело в автономке, я ему говорю спать, а оно бежит, я говорю ему спокойно, а оно трясется. Не видит! Не слышит! Как взбесившаяся лошадь! – Яна перешла на шепот: – Сегодня прическа «ходила по голове», это когда выступают ОЧЕНЬ крупные мурашки и кожа вздыбливается, шевеля волосами. Такие же мурашки ползали по лицу, по ногам, груди, как будто бесы ощупывали меня...
– Пустырничек увеличь до четырех таблеток.
Гомеопатические советы Яна давно перестала воспринимать всерьез.
– Да какой там пустырничек!
– Ну чего ты боишься? Ты хоть можешь объяснить если не врачу, то хотя бы мне.
– Я не знаю. Оно прячется за разными личинами... – Яна напряглась. – Хочется бежать. Как будто за спиной кто-то страшный. Бежать домой, потом бежать из дома, по улице – я не знаю куда. ПА-НИ-КА! – Она закрыла голову руками. – В любой момент сердце начинает бешено колотится, и я бегу, ничего не видя. А на самом деле, – тут Янка торжествующе оглядела всех присутствующих, – а на самом деле я могу просто идти по улице. Или даже стоять. Но при этом голова разрывается от напряжения – я бегу внутри себя. Словно хочу выпрыгнуть из взбесившегося тела. Мне страшно!!!
– А ты скажи себе – ничего нет... – натачивая пилкой ногти, предложила Лена.
– Допустим, я сказала, но я-другая знает, что НИЧЕГО ЕСТЬ... Как бы это объяснить?.. – Девушка замялась. – У меня подруга с анорексией. Она худая, как скелет, ничего не ест, ее подводят к зеркалу, чтобы привести в чувство, и говорят: смотри, смотри на себя! А она ужасается: «Господи, какая же я толстая!»
