Мария Арбатова - Меня зовут Женщина
— Я не понимаю, как вы учились в институте? Кто вам выдал дипломы? Посмотрите на нее, типичная двойня, дети с большим весом пережимают полую вену. Это не патология, это норма для тех, кто считает себя специалистом! — Врачи смотрели в пол. — А вы, женщина, запомните, на спине, пока не родите, вам делать нечего!
— А на чем же я буду рожать? — похолодела я.
— На боку. Француженки традиционно рожают на боку, а кореянки вообще на корточках.
— Но у меня в карте написано красными чернилами плановое кесарево, — взмолилась я. — Как мне будут делать кесарево на боку или на корточках?
— Дайте карту, — потребовала профессорша. — Видите, женщина, я вычеркиваю плановое кесарево и пишу вместо этого синдром полой вены.
— Но ребенок не пройдет в такие узкие бедра! — заорала я.
— Кто вам сказал такую глупость? У вас идеальные бедра. Идеальные близнецовые бедра. Моду устроили на кесарево! Никаких кесаревых! Вот если трое суток будете рожать, тогда получите свое кесарево! — И она вышла, стуча каблуками и обмахиваясь моей картой. Я уже ничего не понимала, могла только плакать и взывать милости божьей.
Иногда я подходила к зеркалу, разглядывая глыбу голого живота, он шевелился и рельефился, как Солярис, из него обозначались головы, колени и локти. Умом мне было плохо понятно, что это дети, и я скорее относилась к этому как к некой абстрактной разумной массе, с которой вела диалоги, которой жаловалась на жизнь и к которой обращалась с просьбой не лупить меня ногами по внутренним органам во время разборок, которые у них уже тогда начались. И просьбы мои, надо сказать, уже тогда оставались без внимания. Звериным инстинктом я понимала, что теперь не одна в границах собственной кожи, но интеллектуальным опытом я ведала только то, что ответственность за выживание всех троих в шестеренках медицинской машины несу в одиночку. И дрожала от этого как осиновый лист по мере приближения счастливого дня, к которому меня готовили как к судному.
Однажды ночью я проснулась в луже воды, о смысле которой мне никто ничего никогда не объяснял. Вокруг спали взрослые тети, и было неудобно будить их дл глупых расспросов. Я тихонечко поковыляла к посту. Медсестра храпела, накануне приложившись к разведенному спирту. Вода продолжала течь.
— Пожалуйста, — трясла я ее плечо, — мне нужна помощь.
— Женщина, ну что вы все никак не угомонитесь, спать надо ночью, — зарычала дежурная сестра.
— Какая-то вода течет, я не понимаю, — мялась я.
— Вечно одно и то же... Сколько хоть времени?
— Не знаю, я без часов.
— Ну так пойди посмотри. Тебе это надо или мне? Как последняя дура, я засеменила к часам в другой конец коридора, комплексуя от текущей на линолеум воды и того, что не даю спать человеку.
— Пять часов, — доложила я, вернувшись.
— Ладно, пошли, — сказала медсестра, вяло встала и поплелась по коридору.
— Куда пошли?
— На кудыкину гору... рожать пошли, женщина.
— Рожать? — у меня отнялись ноги.
— Что ты стоишь, женщина, как деревянная? Иди в лифт.
На автопилоте я зашла в лифт, а медсестра завезла туда каталку.
— Ложись на каталку.
— Зачем? — прошептала я.
— Инструкция такая. Воды отошли, значит, надо лежать.
— Зачем же вы меня через весь коридор к часам гнали?
— Вот родишь ребенка, его воспитывать будешь. А меня нечего воспитывать, а я за семьдесят рублей за каждой из вас бегать не обязана. Иностранцы хоть подарки дарят...
Предродовое отделение представляло зал, уставленный аппаратурой и кроватями, на которых лежали и страшными голосами кричали женщины.
«Как обидно умирать такой молодой, такой красивой, такой талантливой», — горько думала я.
— Женщина, уже, наконец, по-человечески ляжьте на спину! — заорал молодой парень в белом халате.
— Не могу. В карте написано, что у меня синдром полой вены, — четко, по-военному ответила я.
— Нет такой вены в человеческом организме, я здесь врач, а не вы. Ляжьте, вам сейчас провода оденут!
Молоденькая медсестра начала опутывать тело проводами, а лоб — ремнем с металлическими пластинками, соединенными с аппаратом.
— Вот включатель, женщина, вправо — усиливает, влево — ослабляет. Поняли?
— Нет, — ответила я, поняв только то, что спокойно умереть мне не дадут.
— Ну, как схватка сильная пошла, так увеличиваете, как кончилась, так уменьшаете.
— А что там?
— Да я не знаю. Ток какой-то, научная работа. Потом будете анкету заполнять, как он вас обезболил.
Я крутанула включатель — шарахнуло током, нечеловеческая поза, в которой я старалась выглядеть лежащей на спине и в то же время на спине не лежать, добавляла в мизансцену шарма.
Дежурный врач шелестел страницами детектива инфернальной обложке. Вид человека, читающего на ночном дежурстве детектив, вероятно, не был бы криминалом в каком-то другом отделении. Палитра воплей смешивалась и множилась в высоком потолке как северное сияние: тоненько выла маленькая кореянка, басом рычала длинноногая плечистая блондинка, плакала толстая женщина с косой и надсадно кричала моя соседка с обожженным обезболивающим током лбом.
— Сердце у тебя каменное, как с тобой только жена живет? — начала моя соседка диалог с врачом.
— Что вы, женщина, из себя строите? Не вы первая, не вы последняя рожаете, — ответил он, хрустнув перелистываемой страницей.
— Ах ты, гадина в портках! — завопила соседка. — Да что ты про это знаешь? Я третьего рожаю, а тебе бы одну менструацию в год — ты бы к ней девять месяцев готовился!
— Все, — сказал врач, — мое терпение иссякло! — захлопнул книжку и вышел.
— Дура, — закричала длинноногая соседка. — Что ты его выгнала? Ты у меня теперь будешь роды принимать?
— Да он бы твои роды заметил, если только б ты ему прямо на книжку родила! — не осталась в долгу соседка.
Все это напоминало космический корабль, жестоко запущенный с женщинами, не имеющими возможности позвать на помощь и не обученными оказать ее себе сами. Энергетика боли, все больше и больше закручиваясь в воронку, толкала этот корабль вперед к катастрофе. Я очнулась от густого вопля и дымящегося лба, постфактум осознав, что оба события относятся ко мне. Безуспешно пытаясь обуздать следующий вопль, я с трудом заставила себя не крутить переключатель тока на максимум во время схватки; нижняя половина тела отделилась от меня и носилась под потолком, размахивая простынями, как крыльями, а верхняя, вцепившись в кровать, пыталась рефлексировать между воплями. Время потеряло смысл, комната наполнилась полумраком и гулом, и я начала прощаться со всем, что мне было дорого в этой жизни.
