Маркус Зусак - Против Рубена Волфа
– А что она?
Я теряюсь и не знаю, что отвечать.
– Мне кажется, мы его уже успели полюбить, ну.
– Но что с того полюбления? – Руб смотрит на дорогу. – Никакого толку от этого.
– А от ненависти?
– А что мы ненавидим? – Он уже смеется.
Вообще-то, есть много всего, что можно ненавидеть. И любить.
Любить.
Людей.
Ненавидеть.
Ситуацию.
Мы слышим, как позади нас мама прибирается на кухне. Обернувшись, видим силуэт отца, он ей помогает. Мы видим, как он целует ее в щеку.
Безработный.
Он ее все равно любит.
А она – его.
Глядя на них, я вспоминаю те несколько схваток, которые мы с Рубом провели на складах и фабриках. И решаю, что его бои бледнеют. Бледнеют в сравнении. И еще я вижу Сару, как она работает сверхурочно (она стала так делать последнее время) или просто сидит у телика, или читает. И даже образ Стива появляется, который сам по себе где-то, живет. Но в основном все же мать и отец. Мистер и миссис Волф.
Я думаю о Рубаке Рубене Волфе.
Я думаю, каково это – рубиться против Рубена Волфа.
Внутри.
Думаю о розыске Рубена Волфа…
Я думаю о схватках, где знаешь, что победишь, и о схватках, где знаешь, что победят тебя, и о схватках, про которые ничего не понятно. Думаю о тех, в середине.
И это я теперь смотрю на дорогу.
И говорю.
Давай.
Скажи.
Я говорю:
– Не потеряй своего стержня, Руб.
И, не пошевелившись, мой брат чеканит в ответ.
Он говорит:
– Я не собираюсь его терять, Кэм. Мне бы его найти.
Этим вечером – ничего.
Никаких «Эй, Руб, ты не спишь?».
Ни «Конечно, блин, нет!».
Безмолвие.
Безмолвие, Руб и я.
И темнота.
Хотя он не спит. Я чувствую. Чувствую это, не видя.
Из кухни никаких голосов. Нет иного мира, кроме вот этого.
Этой комнаты.
Этого воздуха.
Этой бессонности.
12
В полудреме субботнего утра мне снятся женщины, плоть и драки.
Первые нагоняют на меня страх.
Второе – волнение.
Третье – еще больше страху.
Я укрыт одеялом с головой. Сверху торчит только мой человеческий хрюндель, чтобы можно было дышать.
– Идем бегать? – спрашиваю я у Руба через комнату.
Он что, еще спит?
– Руб?
Ответ.
– Неа, сегодня не идем.
«Отлично, – думаю я. – Пускай это одеяло пропитано страхом, все равно под ним тепло и хорошо. И вообще, похоже, нам следует передохнуть».
– Но вообще попозже я собираюсь поработать, – продолжает Руб, – поработать над джебом. А потом поиграем в «один кулак»?
– Я думал, мы с этим завязали. Как ты сказал маме.
– Ну, не завязали. Я передумал. – Он поворачивается на другой бок, не замолкая. – Тебе тоже не помешает отточить джеб, знаешь ли.
Это правда.
– Лады.
– Вот и не бухти.
– Да я ничего. – Это правда. – По-любому прикольно. Как в прежние деньки.
– Вот именно, блин.
– Ладушки.
И мы снова спим. Что до меня, то у меня снова плоть, драки и женщины. А куда, интересно, возвращается Руб? Когда мы встаем, и день идет своим чередом, предки и Сара отправляются к Стиву посмотреть, как он там. Золотая возможность потренироваться. И мы ее не упускаем.
Мы, как теперь всегда делаем, лезем через ограду и забираем Пушка.
Шавочка смотрит бой с нашего заднего крыльца. Облизывая губы.
Мы кружим по двору.
Руб достает меня, но я достаю в ответ. Он чаще попадает в цель, примерно на каждый второй его точный удар я отвечаю точным своим. Он слегка огорчен.
В перерыве он говорит:
– Мне надо двигаться быстрее. Когда мне бьют прямым. Быстрее блокировать.
– Ага, но у тебя что бывает на ринге, – говорю я ему. – Ты проводишь джеб или два, а потом добавляешь левой. Твоя левая всегда быстрее, чем их встречные.
– Понятно, но что если мне попадется чувак с по-настоящему хорошим встречным? Тогда беда.
– Сомневаюсь я.
– Да ну?
И мы занимаемся еще и потом меняемся перчатками, забавы ради. Как в прежние деньки, именно. По одной перчатке у каждого, кружим по двору, обмениваемся ударами. Улыбаемся ударам. И полученным тоже улыбаемся. Мы не слишком увлекаемся, завтра у нас обоих бои, так что обходится без синяков и крови. Занятно, думаю я, пока мы, пригнувшись, топчемся, и я наблюдаю за Рубом, который пригибается с таким вот особенным видом. Полного довольства. Занятно: когда мы во дворе сходимся в одноруком бою, именно тут я и чувствую себя ближе всего со своим братом. Тут я лучше всего понимаю, что мы братья и всегда ими будем. Я чувствую это, наблюдая за Рубом, и когда он ухмыляется мне лукавой ухмылкой Рубена Волфа, Пушок бросается на него, Руб шутливо с ним дерется, давая обхватить лапами его одиночную перчатку.
– Чертов Пушок, – хмыкает Руб. Такие вот проблески.
Потом все входит в нормальный для последнего времени ритм.
Мы сидим в комнате, Руб отгибает истертый угол ковра рядом с моей кроватью. В одном конверте его деньги. В другом мои. У него три с половиной сотни. У меня примерно сто шестьдесят. Руб выиграл семь боев из семи начатых. Мое бабло – две победы, остальное – чаевые.
Руб сидит на кровати, пересчитывает деньги.
– Все на месте? – интересуюсь я.
– А куда им деться?
– Да я, блин, просто спросил!
Он смотрит на меня.
Если задуматься, так до этого раза довольно давно ни один из нас не повышал голос на другого. А когда-то мы постоянно орали друг на друга. Это было нормой. Почти забавой. Обычным делом. Но вот сегодня это как пуля, врывшаяся глубоко в плоть нашего братства. Это пуля сомнения – пуля неведения.
За окном город считает секунды, пока мы сидим молча.
Одна… две… три… четыре…
Новые слова поднимаются на ноги.
Они принадлежат Рубу.
Он говорит:
– А собачки сегодня есть?
– Кажется, да. Суббота, восьмое. Ага, это сегодня.
– Не хошь сходить?
– Пошли, а чего ж. – Я улыбаюсь. – Может, встретим тех копов, посмеемся.
– Да, они клевые, та парочка.
Я набираю горсть мелочи из своих призовых и бросаю Рубу.
– Спасибки.
И сую десятку в карман олимпийки.
– Да не за что.
Мы обуваемся и отправляемся из дому. Оставляем записку, что вернемся до темноты, кладем на кухонный стол. Рядом с «Хералдом». Газета лежит развернутая на станице объявлений о найме. Она лежит, как война, и каждое малюсенькое объявление – окоп, в который человек ныряет. Чтобы там надеяться и сражаться.
Мы глядим на газету.
Замираем.
Понимаем.
Руб отпивает молока из пакета, сует его обратно в холодильник, и мы уходим, оставляя войну на столе, с нашей запиской.
Мы идем.
За дверь, за ворота.
На нас обычная одежда. Мы обджинсованы, офуфаены, окроссованы и закурточены. На Рубе вельветовая куртка. Коричневая, старая и несуразная, но он в ней выглядит, как всегда, без вопросов шикарно. На мне черная ветровка, и я бы сказал, что выгляжу вполне прилично. По крайней мере надеюсь. В любом случае что-то около того.
Мы шагаем, и запах улиц режет. Он пронзает меня, и это мне нравится. Городские здания вдали будто подпирают небо. Оно голубое и яркое, и наши размашистые шаги несут к нему. Раньше мы томились на ходу или скользили по улице на манер собак, которые только что нашкодили. Сейчас Руб идет с прямой спиной – в атаку.
Приходим на стадион, время около часа.
– Смотри, – показываю я, – Миссис Крэддок.
Как и следовало ожидать, она сидит на трибуне, в одной руке хот-дог, другой пытается удержать банку пива и сигарету. Дым окутывает ее и разваливается на две стороны.
– Привет, ребята, – окликает она нас, поднося сигарету к губам. Или отпивая из банки? У нее каштаново-седые волосы, фиолетовая помада, переносица в гармошку, старинное платье и вьетнамки. Она крупная. Большая женщина.
– Привет, миссис Крэддок, – отвечаем мы. (Это все же пиво она несла ко рту, а потом торопливо затянулась.)
– Как поживаете?
– Чудесно, спасибо. День у собачек – самое оно.
– Это точно. – Про себя я думаю: «Мели, что хочешь, милочка». – Кто вам по душе в следующем забеге?
Крэддок склабится.
Ой, мама. Зрелище не из приятных. Эти ее вставные чавки…
– Второй номер, – советует она. – Персиковый Пломбир.
