Дидье Ковеларт - Принцип Полины
«Я не открыл Бога, — писал он мне, — но открыл человека, и зрелище оказалось не из приятных. Только светская молитва и искупительные действия, — заключал он, — еще могут спасти французское общество». Я отвечал, посылая ему шоколад, комиксы и кассеты с Луи де Фюнесом. На сопроводительных карточках писал коротко «Мужайся» или «Однажды одна книга воздаст тебе по справедливости». Этот намек Максим оставлял без ответа. Я надеялся, что он достаточно ясен, чтобы помочь ему продержаться. Моим истинным ответом на его письма была вымышленная жизнь, которую я ему дарил исходя из своих воспоминаний.
Я заканчивал девятую главу, когда узнал из новостей о кончине Робера Сонназа, найденного мертвым за рулем своей машины, — он покончил с собой, пустив себе пулю в лоб. По официальной версии президент Генерального совета хотел избежать последствий «долгой болезни». Три дня спустя я получил записку от Максима:
Не вздумай НИЧЕГО публиковать! Расклад изменился. Забудь нас.
Небо обрушилось на меня. Я запер в ящик стола рукопись, которая могла навредить узнику.
И постарался, как он просил, выбросить его из головы. Так или иначе, помимо этого повествования, отныне для меня запретного, мне нечего было ждать от моих героев. Два письма, посланных Полине на адрес Оксфордского университета, вернулись. Адресат неизвестен. Надо полагать, она отказалась от своей мечты, сломленная осуждением Максима. И наверное, последовала за ним на остров Ре, а он в конце концов согласился на супружеские отношения в комнате для свиданий. Отсюда, по всей вероятности, и множественное число: забудь нас.
А вот от мадам Вуазен я получил весточку, она приглашала меня на закрытие своего магазина. «Мой сын открывает на его месте парикмахерский салон, — написала она на клочке картона. — На дружескую память об уходящем мире».
Я не ответил ей. У меня не было больше ни издателя, ни идей, ни замыслов, и не оставалось ничего другого, как зарабатывать на хлеб насущный, полный рабочий день настилая ковровые покрытия. Я должен был заставить себя забыть эту историю. Перевернуть страницу, поставить крест на несбыточных грезах о литературе и дружбе-страсти. Проститься с надеждой вновь встретить однажды Полину.
* * *Я уже год жил в комнате для прислуги на улице Коленкур, которую сдавал мне за смехотворную цену один из наших давних монмартрских клиентов, учитель словесности на пенсии, которому было лестно, что его палас чистит автор издательства «Портанс». Чтобы угодить ему, я пришел подписывать — за неимением новинок — мою «Энергию земляного червя» на стенде «Писатели Монмартра» в это воскресенье, 15 октября, в праздник сбора винограда[14].
Шел дождь, с полотняного навеса над нами уже начинало капать на книги, а покупатели подходили все реже. Я приметил очаровательную девушку в желтой футболке и пляжной панаме, державшуюся за поводок лабрадора — поводыря слепых. Она переходила от одного автора к другому, проводя рукой над книгами неспешно и сосредоточенно. Она напомнила мне гипнотизершу, месяц назад превратившую мой приступ экземы в бляшки псориаза.
— У вас хорошее дыхание, — сказала она в пространство, держа ладонь в десяти сантиметрах от моего томика. — Как вас зовут?
— Куинси Фарриоль. Здравствуйте.
— Вы известный?
— В этом квартале — да. Я начинающий.
— А меня зовут Луиза. Простите за мои глаза: у меня украли темные очки. В такую погоду это мог сделать только законченный садист.
Я выразил сочувствие и возмущение. Так поступить с незрячей! Она успокоила меня:
— Я злюсь только из-за цены, это были настоящие «рэйбэны». Я незрячая от рождения, так что ничего не потеряла. Мир прекрасен в моей голове.
Ее улыбка казалась средоточием жизни и до жути не вязалась с белым невидящим взглядом. Она убрала руку от моей книги.
— Не обижайтесь, но ваша обложка очень холодная. Совсем не идет к вашему голосу. Вам было бы лучше вон у того издателя. — Она указала подбородком на красочную иллюстрацию моего соседа слева. Такого рода обложки в «Портанс» презрительно именовали «салатом-нисуаз».
Я не удержался и полюбопытствовал:
— Вы видите пальцами?
— Это не совсем то слово. Цвета, знаете ли, как волны. Каждый испускает особую вибрацию. Вот здесь, например, я чувствую Магритта.
Я покосился на человека с птичьей клеткой вместо тела на обложке эссе социологини справа от меня, в данный момент отлучившейся в туалет.
— Сидеть, Улисс! Смотрите, как бы он не обслюнявил ваши книги.
— Ничего страшного, — сказал я, спихивая крупного лабрадора, который, положив передние лапы на стол, пытался облизать меня.
— Вы, кажется, ему понравились. У вас есть собака?
— Не совсем у меня, — ответил я, вспомнив ковер из буклированной шерсти, который обновлял, перед тем как прийти сюда, весь в шерсти афганской борзой.
— Вы не опубликованы шрифтом Брайля?
— Нет. Мне очень жаль.
Ее левая рука приблизилась к моему лицу, медленно задвигалась взад-вперед в десяти сантиметрах от моей кожи. Ощущение было такое, как если бы она меня ласкала.
— Вы, во всяком случае, любите женщин.
Это прозвучало как положительный аргумент в компенсацию моего цвета лица, напоминающего папье-маше, и пятен псориаза, от которых ее пальчики, должно быть, уловили не самые привлекательные вибрации. Ее указательный палец и штанина джинсов были испачканы краской. Я спросил, не художница ли она.
— Горячо.
— Галерейщица?
— Натурщица. Я позирую голой студентам Академии художеств. И частным образом в мастерских.
Я сглотнул, разглядывая ее маленькие грудки, выступающие под намокшей от дождя футболкой. И сказал, что тоже не отказался бы быть художником.
— Я никогда не позировала писателю. Вы бы хотели? Шестьдесят франков в час.
— Дешевле, чем на Пигаль, — заметил мой сосед, игриво подмигнув мне.
— Так ведь и работа другая, — ответила она и протянула мне свою карточку. — Если вдруг вдохновитесь… Могу прийти. Ладно, я пошла, Улисс просится домой. Он сейчас не в лучшей форме, терпеть не может дождь. Надолго не прощаюсь.
Я смотрел, как прихрамывающий лабрадор увлекает ее к улице Сен-Венсан. Он остановился, чтобы задрать ногу под фонарем, и резво рванул дальше, натянув поводок. Луиза ударилась о стойку строительных лесов. Я кинулся к ней посмотреть, сильно ли она ушиблась.
— Нет, спасибо, я привыкла. Старый он стал, реакция не та, забывает предупреждать о препятствиях. И обижать его мне не хочется. А если я скажу в ассоциации, у меня его заберут. Мы вместе уже одиннадцать лет.
Я предложил проводить ее.
— Только если вам в удовольствие. Терпеть не могу благотворительности.
— Тогда угостите меня стаканчиком.
— Лучше вы. Я никогда не работаю у себя дома.
— Идет, если вы любите водку. Ничего другого у меня нет.
— Это будет первая.
Она позировала для меня, когда бутылка опустела. Без всякого стеснения разделась перед моим столом, как в примерочной кабинке. В нескольких сантиметрах позади нее на стене красовалась эротическая фотография Полины, которую я приколол кнопками, отрезав Максима. Я занимался с ней любовью каждый вечер — по привычке, по лености. И вот другая обнаженная женщина появилась в этих стенах, настоящая. Я сам себя не узнавал. Мне было очень комфортно. Я находил это естественным. Ты видишь, а тебя нет. Не сравнивают, не судят, не сводят к образу.
Я писал ее тело. Я прочел ей четыре страницы сексуального предвидения, на которые она меня вдохновила. Она сказала:
— Ясное дело, это возбуждает. Но мне не понять: я девушка.
Я, как дурак, спросил почему.
— Не случилось. Художники, знаете ли, куда более абстрактны, чем о них думают. Но я обожаю видеть себя их глазами.
Я отложил листки, встал и обнял ее.
— Об этом мы не договаривались, — тихонько сказала она.
Я заметил, что это художникам нужна неподвижность, писатели же питаются движением.
— Я могу потанцевать, если хотите.
— Делайте, что вам хочется.
Она обхватила себя руками, напевая «Если твое имя меланхолия» Джо Дассена, томную и пронзительную мелодию. Я смотрел на нее.
Я воплотил ее хореографию во фразы. Она ударилась о шкаф. Я продезинфицировал ранку. Поцеловал ее. Через несколько секунд она ответила на поцелуй. Я почти не думал о Полине, занимаясь с ней любовью. Наших стонов не было слышно за отчаянным воем лабрадора, который перекрывали соседи, колотя в стены и потолок.
Она взяла с меня только за полчаса позирования.
* * *Помимо проблем звукоизоляции, моя комнатушка была слишком мала для Луизы и ее собаки. Через неделю я съехал и поселился в ее двухкомнатной квартире на вилле Леандр, в дивном забытом тупичке на самой вершине Монмартра. Наши окна, затененные кустами сирени, освещали мягким светом лучшую осень в моей жизни. Мы расставались на рассвете после почти бессонных ночей, и у нас был целый день впереди, чтобы наши тела вновь набрались сил. Я отправлялся настилать ковры, она позировала, и мы встречались в сумерках, смывая под душем взгляды других мужчин с ее тела и следы клея с моей кожи. Это было похоже на счастье. Я даже почти заскучал.
