Мария Амор - Пальмы в долине Иордана
— Есть равные, и есть более равные, — негромко замечает Рина. — Всегда будут такие, которые хотят помогать и убирать, и такие, которые придут только покушать.
— Во всем в кибуце провели уравниловку, а в самом важном — в отношении друг к другу — не смогли даже здесь, — вздыхаю я. Обидно: мне ради того, чтобы быть в компании, приходится все время доказывать себя, а Галит это дается легко и совершенно незаслуженно.
— Потому что нет в мире справедливости, даже в кибуце, — недовольно бурчит Рина, переводя взгляд с моего шоколадного мороженого на свой выпирающий животик. Я всегда ощущаю себя неловко рядом с толстушками из-за смеси чувства вины и невольного превосходства.
— И все-таки странно, что люди тянутся к высокомерным типам.
— Потому что им кажется, что эта высокомерность оправданна. Галит умеет многозначительно курить вместо того чтобы говорить, а молчание — золото, — вздыхает рассудительная подруга, — люди всегда воображают, что за молчанием скрывается что-то значительное.
Мое уважение к Рине возрастает, превосходство испаряется, и возникает приятное ощущение сообщества и взаимопонимания. Ну и что, будто говорят, что Рина пришла в кибуц, отчаявшись найти себе жениха в городе! Какая разница, почему и из-за чего пришли сюда люди? Я здесь тоже не потому, что начиталась Теодора Герцля. Важно, как они себя ведут. Возможно, оправдается расчет Рины на то, что тут, в постоянном интенсивном общении, люди могут оценить друг друга не только по внешнему виду. Пусть будет так — и для Рины, и для Галит.
Поздней осенью на территорию Итава въехали громадные семитрейлеры и привезли бетонные панели новых домов. Через несколько месяцев вырастает целый ряд серых двухэтажных комплексов. Жилье распределяют парам по жребию, нам выпадает второй этаж, зато с большим балконом. Напротив поселились вместе Рина и Эльдад.
Одновременно проходит торжественная церемония посвящения друг друга в полноправные члены кибуцного товарищества. Все собираются в столовой, у каждого список тех, кто желает принять статус товарища. Это не просто почетно: член кибуца одновременно становится и членом движения “Объединенный кибуц”, которое гарантирует социальные и финансовые права всех своих товарищей. Хозяйство Итава еще совершенно не рентабельно, но все же быть в нем пайщиком приятно.
Все сосредоточено склонились над списками — ставят галочки, кого-то вычеркивают. Я уверена, что моя кандидатура пройдет, за время совместной жизни я стала если не популярной, то, по крайней мере, совершенно своей. Интересно, как проголосует Шоши? Я ставлю против ее имени галочку. Простушка продолжает гоготать и всюду быть первой затычкой, но с каждым ее неудавшимся романом (а таких все больше и больше) я становлюсь гораздо терпимее. Может, этот процесс не обязательно говорит о доброте моего сердца, но не моя вина, что у Шоши такой непреодолимый разрыв между внешней красотой и внутренней простотой. Тем не менее, мы живем бок о бок больше двух лет, и её общество больше не мучительно для меня, тем более, что Рони наверняка уже понял, что это была не великая потеря. Если бы Шоши сама ушла из Итава, я бы, естественно, не печалилась, но она, как и остальные, отдала нашему кибуцу пару лет, и наверняка тоже пережила несколько не слишком приятных минут, наблюдая за мной и Рони. Этим упорством товарищ Шоши заслужила полное право на пребывание здесь.
Впервые в жизни я должна влиять на судьбы других людей! Я, которая до сих пор не способна толком управлять даже собственной судьбой!
— Учти, кибуц — это место, где каждый ничего не решает для самого себя, но зато решает все за всех остальных, — как-то раз пошутила Тали.
Теперь я чувствую мощь этой групповой поруки. Я поднимаю голову, и мой взгляд встречается со взглядом Коби. Тот непривычно серьезен. Я улыбаюсь ему. Пусть догадается, что я за него. В моих глазах бывшего уличного хулигана спас его роман с Авиталь, славной полненькой коротышкой. Как-то после ночного дежурства, когда была моя очередь будить всех в четыре утра, дверь комнаты Авиталь распахнулась под моим стуком, и я на секунду увидела их обоих, совершенно обнаженных, еще крепко спящих. Я сразу прикрыла дверь, надеясь, что меня даже не заметили, но впечатление не стиралось. Двое обычных ребят, с которыми можно было днем спорить или смеяться, водиться или наоборот, избегать их, вдруг предстали какими-то греческими богами. Белое, с большой грудью, тонкой талией и крутыми бедрами тело Авиталь покоилось в объятиях темных мускулистых бугров Коби, и в их позе было столько удовлетворенной страсти и непреходящей нежности, что мне вспомнились Паоло и Франческа на гравюре из “Божественной комедии”. Тали сомневается в искренности чувств Коби и предсказывает недолгий век этим отношениям: что общего у вставшего на путь исправления хулигана и благовоспитанной хорошистки из Кфар-Сабы? Но я вспоминаю их сплетенные тела и думаю, что даже если это не навеки, то все равно никто не обнимает женщину ради того, чтобы его приняли в члены Итава. Мы с Рони тоже разные. И все же трудно поверить, что Коби задержится в таком месте, где нет ни наркотиков, ни пьянок-гулянок — только зной да работа, а развлечения заключаются в песнях у костра, просмотре фильмов в столовой или игре в бридж в комнате отдыха.
Прямо скажем — желающих жить в Итаве меньше, чем хотелось бы, и планка для принятия — невысока. Разумеется, и Рони, и я, и Шоши, и даже Коби, все оказываются принятыми. Из сорока кандидатов, начавших этот путь, мы — одни из самых первых, у нас уже почти незыблемые права первородства. Выбывает только один — Шломо, неловкий жалкий зануда, из тех, кого все избегают, но не хватает мужества прогнать. Он — ипохондрик, из-за множества недомоганий пропускает рабочие дни и пытается каждому описать свои симптомы. Бедняга явно надеялся, что в кибуце люди будут вынуждены общаться с ним, и, действительно, довольно долго его терпели, пока голосование не предоставило возможность избавиться от этого наказания. Жалко его, но себя тоже жалко. В отличие от поэтессы Рахель, в вечность он войдет навряд ли, так что суда истории мы не боимся. Несчастный Шломо собирает вещи, и в конце недели его отвозят обратно в Тель-Авив. Там он, конечно, тоже никому не нужен, но в большом городе это не так обидно. Все уговаривают себя, что это и для него гораздо лучше.
— Саш, — сообщает Рони за обедом, — Дани и Галит переезжают к нам на следующей неделе.
Часть солдат-поселенцев уже оставила Итав, и народу в поселении сильно поубавилось. Кибуцное движение продолжает давать объявления в газетах, призывающие семьи и одиночек участвовать в благом начинании, но мало кто соблазняется, люди хотят учиться и ездить за границу, а не пахать и сеять… Так что на самом деле это редкая и хорошая новость, но я не удерживаюсь от ехидства:
— Я надеюсь, в честь этого события организуются песни и пляски?
— Я хотел попросить тебя взять Галит себе в помощь в прачечной…
— Ты что, там нет работы на двоих! — поспешно заявляю я, на секунду позабыв свои постоянные причитания о том, как много у меня обязанностей и как мне не хватает времени.
Рони вздыхает.
— Ты знаешь, как мне было нелегко уговорить ее переехать в кибуц!
— Знаю только, что ты уговаривал Галит куда старательнее, чем меня!
— Саш, при чем здесь это! Ты же прекрасно знаешь, что я уговаривал ее из-за Дани! А насчет тебя, я хотел, чтобы ты приняла самостоятельное решение! Это и твоя жизнь!
Ах, как хотелось бы, чтобы Рони потерял из-за меня голову, наделал глупостей, чтобы страстно умолял о чем-нибудь, но не похоже, что это когда-нибудь произойдет. Иногда я не выдерживаю и спрашиваю:
— Рони, а ты вообще меня любишь?
И он с легкой ноткой раздражения и чрезмерно обыденно отвечает:
— Ну, конечно, люблю! Я же с тобой, разве нет?
По сути возразить нечего, но вот это совсем лишнее “конечно” — как ножом по сердцу. Можно, разумеется, устроить сцену и выдавить из него дежурные уверения, но я уже знаю, что это не делает меня счастливой.
— Значит, принцесса Галит не желает ползать по грядкам?
— Решительно не желает… — вздыхает Рони.
В этот момент к нам подскакивает Тали.
— Ребята, слышали? Джон Леннон погиб! Его какой-то сумасшедший застрелил!
В ее глазах слезы. Мне, конечно, тоже жаль симпатичного хиппи, но это так далеко от моей жизни. Я вообще не такая уж страстная поклонница битлов, я без ума от “Queen” и Фредди Меркюри… Подходят еще ребята. Ури негромко поет: “Come together right now over me…”, и вдруг эта мелодия переворачивает все в душе, потому что под эту песню я танцевала в пионерском лагере. Джон Леннон умер, а я буду спорить с Галит за право стирать и штопать чужие трусы? Ни за что. Пусть ей будет на здоровье, посмотрим, как ей будут высказывать свои претензии все те, кому она криво-косо залатает джинсы, посмотрим, как она будет обшивать маленькую Эсти!
