Мария Амор - Пальмы в долине Иордана
Он довозит меня до плантации и оставляет там одну до обеда. Быть самой по себе приятно. Я брожу, мажу стволы известью, проверяю систему полива. Часов у меня нет, но когда солнце поднимается достаточно высоко и живот начинает бурчать от голода, с нетерпением принимаюсь высматривать свой транспорт. Трактора все не слышно и не видно, зато на соседний холм прибредает с своими козами арабский пастушонок. Делать ему нечего, и он следит за моими действиями, время от времени истошно покрикивая на своих подопечных. Это меня смущает. Во-первых, вокруг ни души, мало ли что ему в голову придет, во-вторых — даже пописать невозможно.
Наконец является Ури.
— Сашка, а давай я буду тебя охранять! — с восторгом придумывает себе важное дело этот болтун. — Ты так не смотри, — добавляет он. — Я — десантник, в ударных частях служил!
— Ну да, я окучивать, поливать буду, а десантник — на холмике посиживать и любоваться, как на меня глазеет еще один бездельник!
В последующие дни пастух продолжает выгонять своих коз на соседние совершенно лысые барханы. Видимо, ему интересно следить за моими опытными земледельческими приемами. Или за моими голыми ляжками. Может, выудить из-под кровати и приволочь сюда на всякий пожарный покрывшийся ржавчиной узи? Я представляю себе, как весь день огромная тяжелая махина будет хлопать меня по попе, — не бросишь же автомат за кустом! — и отказываюсь от этой мысли. К тому же, я не умею стрелять. Скажи я только слово, и, конечно, меня, неженку и слабачку, без малейшего военного опыта, охотно заменят на какую-нибудь более геройскую личность — скажем, Дафну, а то и Шоши… А может, установить добрососедские отношения — помахать пастуху рукой, или прокричать что-то идущее от сердца, вроде “Аллан у саллан”? Увидит, какая я милая, и сразу отбросит возможные дурные намерения, типа изнасиловать и убить сионистку в этом пустынном месте… А вдруг, наоборот, припрется развивать и углублять международную дружбу?…
На следующее утро я сменяю белые шортики, оставляющие половину задницы снаружи, на длинные холщовые штаны с множеством карманов. Один из них оттягивает перочинный ножик. В последующие дни каждый из нас торчит на своем участке, полностью игнорируя присутствие другого: мы напоминаем две половинки экрана, одновременно показывающие две не связанные между собой реальности.
Площадка перед столовой вроде форума. Вот и сейчас там жарко спорят Рони и Дафна.
— Все, — заключает Рони, — я звонил врачу, и вас необходимо проверить!
— Что за глупости, — машет рукой Дафна, нервно почесываясь, — я себя прекрасно чувствую!
Несмотря на возражения, Рони везет девушку и еще троих ребят в Нааран, в ближайший медпункт. Оказывается, они опрыскивали поле от какой-то напасти, и то ли ветер не в ту сторону подул, то ли сами из шалости или по ошибке окатили друг друга ядовитой жидкостью. Теперь у них берут кровь на анализ.
Небрежных работников отчитывают, раздают им маски, рукавицы, и на следующий день они опять выходят травиться в поле. Маски и рукавицы валяются на дне грузовика.
Больше всего пугают рассказы про иерихонскую розу. Несмотря на романтическое название, это вовсе не цветок, а след от укуса какой-то страшной здешней мухи. Говорят, что рана не заживает месяцами и навсегда оставляет тяжелый уродливый шрам.
— Рони, а если меня эта иерихонская муха в лицо укусит, ты меня все равно будешь любить?
— Особенно, если в нос, — уверяет Рони, — просто жалость, что она пока еще тебя не укусила.
Пока иерихонская муха вообще никого не укусила. Может, это просто часть фольклора — жуткие россказни отважных британских первопроходцев, посещавших в прошлом веке долину Иордана в сопровождении местных проводников и старательно отмечавших в дневниках, что белый человек в здешних местах выжить не в состоянии. Зато скорпионы действительно кусаются постоянно.
— Это не опасно, — утешает Ицик толстого Эльдада. Все стоят вокруг и сочувственно ужасаются кошмарному виду его ноги. Никому, кроме самого Эльдада, не хочется легкого исхода.
— Наверное, все-таки не выживет, — тихо, но слышно предполагает Ури.
— Почему не выживет? — не соглашается Дафна. — Если вовремя ампутируют, еще есть шанс…
Эльдад держится за ногу и всхлипывает. Нога страшно распухшая, хотя она и до укуса большим изяществом не отличалась.
— Болит ужасно, — подвывает эконом.
— Яд скорпиона убивает только детей и беременных, — пренебрежительно машет рукой Орит, закаленная зверскими методами сведения волос.
— Я еще совсем дитя, — всхлипывает неженка.
Рина, тронутая его муками, берет страдальца за руку. Кончается дело поездкой в Иерусалим, в больницу “Адасса”, в сопровождении доброй Рины. Я ужасно боюсь скорпионов, поэтому, когда хожу по газонам, стараюсь внимательно смотреть под ноги, не шевелится ли что-нибудь в траве. Как-то вечером я вошла в прачечную забрать белье, и когда включила свет, успела заметить отвратительное гигантское насекомое, мчавшееся прямо к моим ногам с поднятым, как парус, хвостом. Я отпрыгнула, схватила метлу и после нескольких промахов сумела пришибить гадину. С этих пор, входя в темное помещение, я всегда первым делом включаю свет и осматриваю пол.
Зато миновать нашествия саранчи не удалось никому. Постепенно все смирились с новым ударом судьбы, перестали обращать внимание на эту египетскую кару, только старались отряхиваться, поднимаясь с травы. Труднее было притерпеться к тому, что эта нечисть залетала в кастрюли. Как ни старались повара уберечь от нее супы, стоило только приподнять крышку, — посолить или добавить овощи, — и саранча тут же устремлялась внутрь, чтобы кануть в кипящем вареве. Научились есть внимательно. Проклятые насекомые исчезли так же внезапно, как и появились.
К зиме работы на манговой плантации временно приостановились, и меня, знаменитую своими швейными талантами, перевели на совсем блатную работу — в прачечную. Мне было дано спецзадание: к въезду в новые дома сшить всем желающим занавески.
Из чувства солидарности с рабочим классом и чтобы как можно больше времени проводить с Рони, продолжаю вставать в четыре утра. Попив кипятку с плавающим в нем крошевом кофейных зерен и помахав вслед грузовику, мы расходимся до завтрака: Рони идет в столярню, а я — в прачечную и начинаю сортировать белье. Простыни отдельно, наволочки отдельно, они грязнее, их надо стирать с особенным порошком. Всю эту премудрость мне преподала тетечка, специально с этой целью прибывшая из Гиват-Хаима. Она там жизнь стирке посвятила, она знает. Трусы и лифчики предписывается завязывать в авоську, но все бросают как придется, хорошо, что к каждой вещи намертво приклеена личная метка владельца. Шери пытается помогать развешивать чистое белье или хотя бы стаскивать с веревки. Он уже подрос, не такой маленький комочек, но для мамы Саши — по-прежнему малыш. До завтрака я успеваю вшить новую молнию в джинсы Дрора и с чувством исполненного долга иду в столовую. Рядом с Рони стоят Галит и Дани. Рони обращает ко мне сияющее лицо:
— Саша, смотри, кто к нам приехал!
Дани сгребает меня в медвежьи объятия.
— Ну, ребята, поживите у нас выходные, осмотритесь и решайтесь! — говорит Рони.
Он давно уговаривает друзей бросить бесперспективное переливание из пустого в порожнее в городе и начать содержательную и исполненную смысла жизнь в Итаве. Что касается Дани, тому уже давно приелся опыт жизни городского пролетария, и он готов найти себе лучшее применение, но бедняга не смеет даже на минуту отлучиться от Галит, не только что самовольно в кибуц податься.
Идет сбор дынь, это работа авральная, на нее, несмотря на субботу, выходят почти все. Кроме Галит. Она, как ни в чем не бывало, подбредает к столовой только когда видит, что народ вернулся с поля. Небрежно покуривая, накладывает себе полную тарелку салата, выбирает самый большой кусок пирога, милостиво улыбаясь, подсаживается к нашему столу.
— Галит, это было отлично! — выдыхает счастливую усталость Дани. — Я так здорово давно не работал! А Сашка-то какая молодец! Вот не мог себе представить ее на сборе дынь!
Даже мне легче пережить утро на поле, когда это не на всю жизнь, а просто тяжкое и почетное спортивное состязание. И восхищение Дани, и то, что Рони слышит его слова, приятно ужасно, но задевает, что Галит нарушила обычай, по которому те, кто взвешивают возможность переселения в кибуц, присоединяются к таким субботникам. Мне кажется, что лежебока не заработала морального права так уверенно наваливать себе в тарелку провизию в нашей столовой. Но есть люди, которым можно то, чего нельзя простым смертным. Никому и в голову не приходит укорить Галит. Как будто достаточно того, что она готова разрешить Дани пахать наравне со всеми. Галит знает, что она не такая, как все. Позже, в бассейне, она полулежит в кресле, подставляя солнцу и взглядам кибуцников свою чудесную фигуру, курит, и вокруг нее очень быстро образуется группа желающих познакомиться поближе. Рядом с этой Венерой Боттичелли я ощущаю себя тощей Олив, подружкой матросика Попая. Я к ней особой симпатией не пылаю, но почему-то меня все равно задевает, что она не обращает на меня внимания, хотя мы жили в одной квартире и зазвали ее сюда именно мы с Рони. Может, если бы Галит как-то выделила меня, то и неприязнь сошла бы на нет.
