Михаэль Эбмайер - Холодные ключи
Закрыв глаза, разомкнув губы, голая Илька под музыку Ак Торгу растопырилась на столе в узком проходе. Она гладила свое тело, бёдра, мяла груди, а потом выгнулась назад, подняла таз, широко раздвинула ноги и ритмично выпячивала открытую вульву прямо в лицо человека на ступеньках. А тот не мог ни отвести взгляда, ни слова не вымолвить. Она презрительно расхохоталась, присела на столе, изогнулась — и, издавая громкие стоны, выдавила что–то из влагалища — плётку из чёрных волос.
Столовая радикально отличалась от скромного убранства номеров. Тяжёлые трёхслойные скатерти с пышным цветочным орнаментом, которым не уступали шторы на окнах. На дальней стене по огромному плоскому телевизору шла музыкальная программа, и вопль Блейеля утонул в разухабистой песне.
Его удручало не только то, что он оказался способен вообразить себе такое. Но как он мог после этого спокойно спать дальше? Надо было в паническом отвращении от самого себя выскочить из подушек. Остаток ночи ходить по комнате, ломая руки, и встретить рассвет, с восковым лицом застыв у окна; тогда он хоть частично искупил бы вину. Вместо этого он встал по будильнику, как ни в чём не бывало, вымылся и оделся, как ни в чём не бывало, и только сейчас всё вспомнил — и чувствовал себя осквернённым.
Притом не было ничего чище его чувств к Ак Торгу! Он не имел никаких, абсолютно никаких задних мыслей, никакого расчёта, или честолюбия, не говоря уже о непристойности. Его переполняла любовь — самая невинная, чистая, неожиданная, какую только можно вообразить, настолько чистая, как бывает только любовь в начале новой жизни. Сердце его бешено заколотилось, живот закрутило.
Что за тёмные силы стремились опошлить чудо? С изнурительными видениями про Ильку он за последние недели почти свыкся. Но ведь они остались в мире старого Матиаса Блейеля! А новый Матиас Блейель, который создавался в настоящий момент, который только–только стал возможным, для них недоступен, все тупики прошлого должны остаться позади!
Бесполезно спорить. Чёрная плётка из влагалища. Бочка с нечистотами опрокинута.
Ну уж нет!
Он встрепенулся. Мерзость взяла верх только на время кошмара. А теперь, за этими тяжёлыми занавесями, снова ясный день, и он должен бороться за новую жизнь и не поддаваться провокациям!
Как ему хотелось обратно, в сосновый бор на Томской писанице. Надо было остаться там, не отходить от неё, быть с ней!
Как это было бы чудесно.
Но сейчас он не может ничего поделать, и ему хотелось по крайней мере послушать её диск. Можно ли это устроить в гостинице? Он взглянул на телевизор и сразу отвернулся. Интересно, сколько стоит в Кемерово маленький проигрыватель компакт–дисков?
К еде прикасаться не хотелось. Из вежливости он проглотил одно яйцо, ведь женщина специально из–за него встала к плите. Несколько ложек йогурта, чашка чаю. К ветчине, помидорам, солёным огурцам и консервированному горошку он не притронулся. Он посмотрел на часы и с облегчением увидел, что ему пора поспешить. Быстро почистить зубы, решить, брать куртку или нет; в одиннадцать его ждал Артём.
— Герр Блейель! Откуда вы звоните?
— Из Кемерово.
— Как, простите?
— Из Кемерово.
— Из Кемерово! Чудесно! Как вы там?
— Хорошо, большое спасибо. Очень хорошо. И фрау Карпова очень мила, она так обрадовалась грамоте.
— Великолепно!
— Герр Фенглер… почему я вам звоню… у меня возникли обстоятельства…
— Что у вас возникло?
— Обстоятельства. Я… по причине, которую сейчас… мне хотелось бы задержаться ещё.
— Задержаться? В Кемерово?
— Да, у меня здесь… это очень важно… извините, что так скоропалительно, но я прошу дать мне несколько дней отпуска, за свой счёт.
— Вы хотите ещё побыть в Кемерово?
— Да. То есть, если никак нельзя…
— Оставайтесь до конца недели.
— Мне нужно… такое дело, обратный рейс, он будет только в следующую среду.
Блейель сам так изумился своему неожиданному вранью, что трижды осекался, прежде чем продолжил:
— Я, конечно, свяжусь с герром Хюнингом, чтобы он меня подменил.
— Давайте, герр Блейель, так и сделайте. Всё уладится. Вы уже много нафотографировали?
— Я обязательно ещё…
— И когда вернетесь, то всё расскажете.
— Да. С удовольствием. Очень вам благодарен…
Но Фенглер уже повесил трубку. Всё уладится, подумал Блейель и улыбнулся телефону. Как хорошо, что он дозвонился до старикана.
Вскоре из уборной вернулся Артём. Они сидели на бордовом пухлом диване из искусственной кожи, в залитом холодным светом кафе, куда они зашли после музея.
— Мы выиграли время, — сияя, сообщил Блейель Артёму.
— Это здорово. Только вынужден признать, что не вполне понимаю, о чём…
— Ах, извини. Я немного возбуждён. Знаешь, я ещё никогда… во всяком случае, я имел в виду себя. Я выиграл время. Это значит, что я здесь ещё подзадержусь.
— Ого.
— Но тебя это пусть не беспокоит. Ты свой объём работ уже практически выполнил.
Артём пожал плечами.
— Пока мне ещё платят.
— Только сегодня и завтра.
— Посмотрим.
— Нет, нет, нет, об этом не может быть и речи. Я и так безгранично злоупотребил любезностью фрау Карповой. А твоей и подавно.
— Ты так считаешь?
— Я твой должник навеки.
— Матвей, сколько можно преувеличивать.
— Независимо от этого, ты свою работу выполнил, и баста.
Артём начал щелчками сбивать крошки со стола.
— И что же с тобой будет без меня?
— Как–нибудь справлюсь.
— Да уж, парень ты справный.
Телефон ещё лежал около тарелки Блейеля. Он отключил его и спрятал в сумку. Когда он нагнулся, кожаный диван издал громкий непристойный звук.
— Артём. Если у тебя будет время и желание ещё побыть моим ангелом–хранителем, я буду очень рад. Очень. И тогда я, разумеется, буду платить тебе сам. Просто скажи, сколько это стоит.
— Ты становишься легкомысленным.
— Нет, я серьёзно.
— Хлопнем водки?
— Лучше не надо. Я не привык, лучше мне сделать перерыв с алкоголем.
— Я заказал всего–навсего двести грамм. Уже за это любая официантка обзовёт нас рохлями. Юная официантка в белой мини–юбочке.
— Ещё слишком рано.
Но юная официантка уже стояла перед столиком, держа на подносике графинчик и две стопки.
— Тогда выпьем за герра Фенглера.
— За герра Фенглера, — кивнул Артём.
— И за фрау Карпову.
— О да, за нашу славную Галю.
Они выпили.
— Кстати, как её больной малыш?
— Правильно, забыл тебе передать — столик в «Дружбе народов» заказан на завтра.
Блейель улыбнулся.
— Прощальный ужин.
Артём сидел, откинувшись назад, и теребил волосы. Потом спросил:
— Ты правда хочешь ещё остаться?
— Я должен.
— Почему?
— Я же вот только теперь приехал.
— Думаешь?
Блейель ничего не ответил, улыбнулся ещё шире, подняв брови.
— А если она не ответит?
Улыбки улыбками, но в мозгу гостя зародилась мысль, что Артём может утаить от него ответ Ак Торгу. Это было в его силах. И он никак не сможет ему помешать.
— Ты потом не посмотришь, ответила она или нет?
— Если хочешь, можем пойти вместе в интернет–салон, прямо сейчас.
— Да, хочу.
— Матвей, прости, но ты бредишь.
— Да.
— Извини, я хотел сказать: ты бредишь, как ещё никто на моих глазах не бредил. Даже мой достопочтенный батюшка.
Блейель едва не хихикнул, но сдержался. Не хватало ещё подтверждать диагноз. Артём допил рюмку и оглядывал его, придирчиво и вопросительно.
— Пожалуй, я останусь твоим переводчиком. Надо же знать, что с тобой будет дальше.
— Очень рад. И, как я сказал…
— Ладно, ладно. Всё в свое время. Пойдём–ка в интернет.
— Я заплачу!
Интернет–салон оказался мрачным помещением с мраморным полом; после залитой солнцем улицы Весенней казалось, что они попали в склеп. При входе томился охранник в чёрной форме, внутри рассеялась горстка бледных студентов. Блейель поёжился.
Но она ответила! Очень благодарна за интерес, гостю из Германии — огромный привет, она будет рада увидеться. Следующее выступление у неё в понедельник, в Таштаголе.
— Везунчик!
Артём ткнул Блейеля локтём. Тот молча кивнул. Вспомнилась фрау Виндиш в приёмной Фенглера.
— Таштагол. Это далеко отсюда?
Артём просмотрел другие письма.
— Ну, это ещё в Кемеровской области. Стало быть, не дальше трёхсот километров. Это на самом юге, в Горной Шории.
— Горной Шории?
— Не спрашивай, почему, но мы говорим не «Шория», а «Горная Шория». Довольно холмистая местность, насколько мне известно.
Приглушённый стук мыши о пластиковую столешницу. Дальше, в глубине склепа, белобрысая студентка зашлась кашлем, суматошно махая руками. И, хотя Блейель, задумавшись, молчал, Артём буркнул:
