Кристиана Барош - Маленькие радости Элоизы. Маленький трактат о дурном поведении
Во всем, что касается религии, Камилла упряма, как ослица, но нельзя же быть такой гадкой, когда ты исповедуешься каждую неделю! А общая молитва — коленями на половике — тем временем продолжается. Элоиза шевелит губами. Элоиза повторяет про себя таблицу умножения на семь, которая никак в памяти не держится, — это позволяет сохранять приличия: она выглядит, как положено. И еще она повторяет про себя: «Сатана, будь другом, сделай так, Сатана, пожалуйста, чтобы я нашла еще много голубых камешков!» Как знать, может быть, зло действует вернее, папа часто об этом говорит, когда новости передают. Сатана-то, наверное, и впрямь существует.
Ночью Элоизе снится пляж, голубой такой пляж, и на каждой гальке, на каждом камешке — красные буквы, зовущие в путь-дорогу… «Главная Трансатлантическая Компания»… А на самом дальнем краю пляжа, прямо у линии горизонта, виден силуэт мальчика. Он настолько же светленький, насколько она сама темноволоса, но зато такой же кудрявый, как она, и он бросает камешки в набегающие волны, а камешки, прежде чем с брызгами погрузиться в воду, превращаются… превращаются — и вот уже по всему морю парусники и перья, а само море вскипает золотою пеной… И вдалеке прекрасный голос поет: «Я люблю тебя, Элоиза, я люблю тебя, подожди, я иду к тебе!»
Элоиза выросла. Как известно — терпение и труд все перетрут. Время работало и на нее тоже. В течение всех этих лет она весенними вечерами частенько заглядывала на улочку, по которой проходила Изобель с хвостом поклонников. Она вышла замуж, эта самая Изобель, и теперь живет где-то в Испании. Кажется, мечтает иметь десяток детей… «И правильно, это ее успокоит», — говорит Ритон… простите, Анри! Ему уже восемнадцать, у него усы соблазнителя-победителя, а нахальством он восполняет недостаток образования. Вот уж кому не нужно составлять планы, чтобы решать свои проблемы!
Бабуля Камилла и Дедуля умерли. Оба. С промежутком в полгода. На самом деле они жить не могли друг без друга. Наверное, вставлять другому шпильки целый день — и есть жизнь… или иллюзия жизни. Мама и папа стареют. «Надо было наделать побольше детей, — говорит папа. — Изобель, возможно, права, что хочет целый десяток, ей будет чем заняться». С другой стороны, он это говорит, когда слишком много выпьет, так что всерьез воспринимать не стоит, хотя… Как-то он спросил — так мечтательно: «Когда ты нам подаришь малыша, Элоиза?» А всего пять лет назад грозился из дому выгнать, если… Изменился или это развитие?
Элоиза все еще собирает камешки. Она находила их чуть ли не дюжинами на этой улочке, которую никто и не думает приводить в порядок с тех пор, как не стало железнодорожной линии. Такие же голубые, с красными буквами и золотыми цифрами — только всякий раз другими, и всякий раз более мелкими. Она тихонько смеялась. Камешки словно бы отмечали уходящее время, не забывая и о високосных годах. Ритон сразу же это увидел — неудивительно, при его-то страсти все подсчитывать! И время приближалось… Элоиза вздохнула. Сегодня она в последний раз идет навестить эту улочку, она закончила учиться, ей надо уезжать. Она будет преподавать. Поедет на Север, где серые мостовые и серая щебенка…
Отличное время — между Вербным воскресеньем и Пасхой, именно в этот период почему-то находишь больше, чем обычно, камешков. Ага, вот и сейчас на самой середине дорожки — голубой, да еще какой! Очень большой и очень круглый! Красные буквы больше не говорят о трансатлантических путешествиях, они только предупреждают: «Я уезжаю, я отчаливаю». Золотые цифры… теперь осталась только одна.
Элоиза спрыгивает с велосипеда, подбирает камень. На нем написано: «Кто ты?» Увидев это, она крепко прижимает камешек к груди и выкрикивает свое имя — посылает его всем ветрам и добавляет: «А ты? Ты кто?»
И тогда в дальнем конце улочки, там, где орешник и сорняки окончательно поглотили асфальт, возникает парень. Он светловолосый, как в ее снах, он приближается, и в руках его полно парусников и перьев… Вот он бежит навстречу, разбрасывая по небу красные буквы, они складываются в слова, они говорят про архангелов в доспехах и про пенные сады, вот он уже рядом: «Привет, Элоиза, я Моряк из Тумана, меня зовут Ганс».
А небо такое шелковое-шелковое, как платье со шлейфом…
10
Элоиза и прошлое
Бабуля Камилла в больнице. Не хворает — слишком уж это было бы хорошо, просто навещает свою подружку Магделену, которая сказала, когда ее загружали в машину «скорой помощи»: «Я сама проинфицировала свой панариций!» Надо же, слово изобрела — ни в одном словаре не найдешь… Она, чертова старая дева, в придачу к колу за знание языка ничего лучше, чем это воспаление пальца — ногтоеда называется! — не заслужила. От температуры у нее попросту крыша поехала, и надо было срочно лечить уже весь организм пенициллином, стрептомицином или еще какими-то новомодными средствами, каких в аптеке и не купишь. Дедуля был в восторге. Он утверждал, что вместе с гноем из-под ногтя ей надо заодно вычистить его из характера, и возможность лишний раз пощекотать нервы Камилле из-за ее подружки сильно грела ему душу.
А раз уж Камилла оказалась в городе, этой возможностью надо воспользоваться, а как же иначе? Папино скупердяйство все-таки ведь наследственное… Чтобы не платить за номер в отеле, она остановится у кузины Терезы, которую, кстати, не видела уже несколько месяцев, а потому это благотворительное путешествие якобы позволит ей убить двух зайцев! «Раз уж на то пошло…» — любимую фразу мамаша передала сыночку просто один к одному. Доказательство? Пожалуйста: папа с мамой, оказавшись вместе в Италии по случаю какого-то конгресса, решили заодно посмотреть и римские памятники — тоже, сказали, двух зайцев… «Ох уж, эта наследственность, — думает Элоиза, которая недавно познакомилась с зеленым горошком Менделя и с сегрегацией фенотипов, — нет, наследственность это вам не кот чихнул!»
Итак, Элоиза осталась с одним только Дедулей. И как же им хорошо в «заброшенном всеми» Параисе! Можно жить без всякого расписания, без всяких тормозов, никто ничего не станет им диктовать! О, милая свобода! Наконец-то можно просто помолчать рядом…
Они решили не готовить, а есть что под руку попадется. Для начала прикончили кроличий паштет из запасов Камиллы, сопроводив его кучей настоящего салата из эндивия с орешками («настоящего» — потому что орехов в нем было больше, чем цикория), а на закуску опустошили банку консервированной вишни. Дедуля все это еще сдобрил стаканом красного типа «божоле», ну, и совсем уж капелькой коньяка в кофе!
Из-за грозы нельзя было вдоволь нагуляться по берегу пруда, и, для того чтобы утешить Элоизу, Дедуля в конце концов придумал вот что: он достал из своего сундучка два больших альбома с фотографиями. Старые пожелтевшие снимки, покоробившиеся, траченные взглядами и пальцами, листавшими эти альбомы, теребившими воспоминания. Память. Вот главное, для чего служат снимки, потому что насчет того, насколько они удались, лучше помолчать.
Тем не менее, Дедуля классно смотрелся на коне. Вот он Бог знает как давно — в Сомюре, а вот в Малайзии — после колониальных войн…
— Дедуль, а ты какой смазливенький был, оказывается!
Дедуля краснеет и бормочет:
— Да, тут у меня еще есть кое-какие волосы на голове и вообще мне тридцать пять лет. Я только что женился на Камилле. А вот тут — я после крестин Полины, и у меня волос уже почти не осталось. Ой, смотри, Камилла в подвенечном наряде!
— Слушай, а она была недурна собой!
— Уж конечно! С накладными локонами, накладным задом и ватой, набитой в лифчик, — очень хороша! Но так казалось…
— А сколько ей было, когда вы поженились?
— Двадцать восемь лет. Засиделась в девках-то уже, учительницей работала в Брюйере… Мне бы ребятишек порасспрашивать о ней до того, но что ты хочешь: положился на видимость.
— Что значит — «видимость»?
— Понимаешь, ее отец был полковником, ну, я и думал, что он ее вымуштровал.
— А сам-то ты что делал в Малайзии?
— Выращивал гевею.
Они молча рассматривали пейзажи. Дедуля всегда молчал, вспоминая. Иногда, конечно, он что-нибудь говорил, но только Элоизе и только на речке. Подальше от Камиллы, подальше от Андре. А может быть, они уже наслушались Дедулиных историй, и те им надоели? Зато Элоизе не прискучат никогда! Подружкам она соглашается объяснить: Дедуля рассказывает жутко экзотические вещи — например, про танцовщиц с ногтями, покрытыми перламутром, или про сокровища, которые прячут в «жунглях», как говорили эти типы в кино…
Второй альбом был чисто семейный. Бабуля тут уже плоская, как гладильная доска. Или камбала. Вата в лифчике сработала, к чему теперь стараться?
— Она всегда ходила в черном, когда была молодая? Смотри, смотри, даже на крестинах, даже на свадьбах она все равно в черном!
