Вера Чайковская - Мания встречи (сборник)
В дверь позвонили. Это забежала соседка по этажу, тетя Катя, одинокая немолодая женщина, у которой все поумирали. Она Одю опекала – принесла ему на этот раз пирожки с повидлом и вареное яйцо всмятку, как Одя любил. Иногда Одя просил тетю Катю у него прибраться, платя ей за это небольшие деньги, и каждый раз горячо убеждал их взять – иначе в следующий раз не попросит! Наверное, она и сама не понимала, как важна была для Оди мысль, что в доме на Чистых прудах его ждет соседка. Это давало ощущение некоторой укорененности, почти семьи. Не будь тети Кати, Одя, скорее всего, не смог бы выжить в своей берлоге и устремился бы во Флориду за своим аскетическим, трезвым отцом, занятым всю жизнь проблемами отдаленными и астральными.
Но ведь и Одя давал соседке некую иллюзию утраченной семьи. Вечерами она подходила к двери и слушала, не гремит ли лифт, не открывается ли Одина дверь – Одя вешал ей постиранные гардины на окна, вкручивал перегоревшие лампочки. Правда, на этот раз именно тетя Катя, заметив, что Одя сидит на кухне в темноте, принесла ему лампочку. Ему оставалось поблагодарить и вкрутить. При этом он доедал пирожок с повидлом (очень похожие продавались некогда в школьном буфете), а потом отдал соседке пустую тарелку. Говорить им было почти не о чем и незачем. В огромной Москве они были как родственники, породненные одиночеством и утратами. На глазах у взрослеющего Оди соседка, работающая на каком-то чахлом предприятии, потеряла сначала родителей, а потом пьянчужку мужа. Это совпало с отъездом в Америку Одиной матери, беззаботной, как бабочка, веселой и ни в ком не нуждающейся, странно холодной, точно в жилах ее текла кровь андерсеновской Снежной королевы. И не за эту ли «астральность» полюбил ее Один отец?
Тогда, подростком, Одя придумал себе Бога, который живет в неувядающем летнем мире жучков и птах и воспринимает окружающее с помощью их недочеловеческих, безглагольных, но таких ярких и всеохватных предощущений. И капля, и жучок, и листик хвалят Творца за дар жизни. Для жучка каждая травинка, каждый камешек и капля влаги – огромный таинственный подарок неведомого мира. И придуманный Одей Бог владел этим миром весело и беспечно, не подозревая, а возможно, просто не желая вдаваться в грозные обстоятельства жизни людей, в их расставания, разрывающиеся сердца, в их любовь, которой хронически недостает.
Там, в мире жучков и бабочек, разноцветных камешков и гибких травинок, дождя и ветра, солнца и песка, все было пронизано не любовью, о нет! – а чем-то гораздо более захватывающим – ее бесконечным предощущением, приближением к ней, не выразимом на языке человеческих слов и чувств, а только живительным веянием ветра и крупными каплями грозового ливня, легкими темными крапинками на крылышках желтоватых капустниц и ослепляющим сиянием желто-молочных закатных вечеров.
Именно эти озарения двигали его детской рукой, когда он подростком заполнял рисунками бесчисленные альбомы… Однажды уже взрослый, закончивший университет Одя под влиянием неясного чувства вытащил из дальнего ящика письменного стола один из таких альбомов. Альбом был заполнен смешными и внезапно погружающими Одю в самую гущу «солнечного» живого мира рисунками только наполовину.
Одя наточил цветные карандаши, томящиеся в коробке в полном бездействии с детских времен, включил настольную лампу и… начал рисовать. Думать, мечтать, уноситься в иные измерения. Он был не обучен рисованию. Получались все те же детские «каляки-маляки», но душа ликовала. На листах альбома расположились жучки, камешки, травинки, которым радовался и с помощью которых воспринимал Вселенную сам Бог.
…Из этих чувств, предощущений, озарений и смешных рисунков возник Один «ученый» реферат, с которым он поступил в вожделенную аспирантуру престижнейшего института. Реферат, его, Один, реферат, над которым он смеялся и плакал, был одобрен Ксан Ксанычем Либманом! Блаженнейший день!
И вот… Но не будем повторяться. (Хотя в сознании Оди эти события с их взлетом и последующим падением прокручивались беспрестанно!)
…На следующее утро (после разрушения института и встречи с Белой Шапочкой и Учителем) Одя, пробегая мимо Дома художественного творчества, приостановился завязать шнурок и, поднявшись, углядел висящее при входе объявление. Срочно требовался преподаватель рисования для ведения художественной студии. Иногда Одя вдруг становился решительным и почти нахальным. Он чувствовал, что какая-то сила его несет, и доверялся этой силе. Он туго затянул шнурок на башмаке, поправил очки и вошел в дверь. В длинном коридоре было пустынно. Одя постучался в дверь с надписью «Администраторская». На его стук в дверях вырос усатый крупный человек, какими бывают бывшие военные, и оглядел Одю с недоумением и лаской, как змея, приманивающая жертву. Но Одя не хотел быть жертвой. Он подобрался и постарался сделать лицо более решительным.
– Я по объявлению, – сказал он четким голосом без всяких чудаческих высоких ноток. – Вам ведь требуется преподаватель в студию рисования? Срочно? – добавил Одя, помедлив. В этом «срочно» был, кажется, его единственный шанс.
– Что кончали? – ласково спросил администратор.
– Филфак МГУ, – так же четко, без выражения ответил Одя.
Последовала пауза. Усатый, видимо, обдумывал ответ и, судя по всему, остался им доволен.
– Преподавали?
Одя кивнул, вспомнив, как старшеклассником провел урок арифметики в младших классах.
– Но рисовать-то умеете?
Одя собирался что-то приврать, однако администратор его опередил.
– Настоящего художника мы все равно не найдем… на такие деньги. Да и где они, настоящие? Все мазня, фокусы, эстрада!
Одя хихикнул, что могло означать вежливое согласие с суждением Усатого.
– Да, я про деньги… Вашу ставку мы поделим пополам и половину отдадим уборщице. Без уборщицы, как говорится, не проживешь. Ну так как, пойдете?
Одя опять хихикнул и глупо улыбнулся.
– Пойду.
Зачем-то он же остался в этой стране Иванушек-дурачков (и сам был одним из Иванушек)?! Вот он и будет приумножать число виртуальных аспирантов и преподавать предмет, который не изучал!
Но ведь всегда, всегда восхищался живописью и живописцами. Усатый методично перечислил ему те бесчисленные бумажки, которые требуется принести для оформления, а также заверил Одю, что сумасшедшие мамаши будут привозить своих чад со всех концов Москвы в любую погоду!
Таким неожиданным образом решился вопрос Одиного трудоустройства. Через некоторое время он уже знал, что все преподаватели этого случайно выжившего Дома либо люди преклонного возраста, либо недозрелые юнцы – вроде него самого. Солидные зрелые люди предпочитали места более престижные и лучше оплачиваемые. Приметил Одя и еще одну особенность здешнего заведения. Однажды Усатый случайно забыл на столе какую-то бумагу – типа ведомости по зарплате, но с некоторой дополнительной информацией. Любопытствуя, Одя в нее заглянул и с удивлением обнаружил там множество фамилий людей, которые в этом здании никогда не появлялись, кружков не вели, но возле имен которых стояли цифры, во много раз превышающие скудную Одину зарплату – даже если бы он не делил ее с уборщицей!
Под этими сводами совершались какие-то грандиозные аферы, перемещались огромные финансовые потоки, а Одя и еще несколько престарелых преподавателей кружков пения, шахмат и собаководства, скорее всего, были неким прикрытием этой разветвленной и таинственной системы.
Одя бессознательно запомнил первую фамилию, возглавляющую список: Акинфеев Р. И. Прочитал он и адрес: Чертановская, дом 21, – словно этот фиктивный преподаватель обитал где-то в чертовом логове…
Одя, однако, старался поменьше вникать в эти некрасивые дела. И ему это удавалось тем лучше, чем веселее и беззаботнее проходили занятия кружка рисования.
Занятия с дошкольной мелкотой оборачивались акробатическими прыжками и кувырками, веселыми песенками, бегом взапуски, рисованием вверх ногами, а также с помощью языка и пальцев и тому подобными, не дозволенными ни в одном детском, а тем более художественном кружке приемами и приемчиками. Зато все были счастливы – и дети, и преподаватель, и мамаши, успевающие за эти несколько часов обегать все близлежащие магазины.
Взлохмаченный Никитка становился возле дверей – «на стреме», остальные кидались кувыркаться и прыгать. И только крошечная Леночка без конца рисовала на белом листе гуашью извилистую разноцветную линию, которая должна была обозначать дым, идущий из печи избушки (это был сказочный детский дым, а не то чудовищное летнее задымление, которое грозит превратить Москву в мертвый город).
Сама извилистая линия сияла всеми тонами спектра, что говорило о неординарности Леночкиного живописного мышления.
