Н. Денисов - В чистом поле: очерки, рассказы, стихи
Откуда в таком виде?
– Да, – говорит, – на Байдарацкой губе был. Там караван с трубами пришел для Харасавэя… Был у моряков, у буровиков. Мотался… Ну, ребята, принимайте в свою компанию!
К сказанному добавлю существенное. В самый начальный период обманного, бурного, контрреволюционного времени 90-х, для немалого числа «простой» отечественной публики еще непонятного, произошел раскол писательского Союза. Русские патриоты, а мы были в большинстве, остались в Союзе писателей России – наследнике Союза писателей СССР
Евгений Шерман присоединился к отколовшемуся «крылу», которое называло себя «апрелем», а члены его, естественно, были «апрелевцами». Данные товарищи прогремели тем, что на организационном заседании их «крыла» в Большом зале Центрального дома литераторов в Москве были разбиты очки прозаика Курчаткина. Да еще, параллельно, во дворе «дома Ростовых», где пока еще располагался умирающий Большой Союз, то есть Союз писателей СССР, было сожжено (акция патриотов!) тряпичное чучело поэта Евтушенко, человека умелого, удачливого, годного для всех политических режимов.
Списочный состав «апреля» (будущий Союз российских писателей) – чем-то обиженные в СП РСФСР или наследники вершителей кровавых смут, либералы, диссиденты всех времен и народов, деятели, умеющие устраиваться при любой власти. Платили бы «бабки» и награждали, а «поменять вывеску» – пара пустяков. Среди этой челяди немало было единокровников Шермана. Так что вольно или невольно позвала кровь, потянули к себе единокровники. Здесь тоже всё понятно.
ЧЕРЕДА ДНЕЙ И ЛЕТ
Зимы конца шестидесятых и начала семидесятых проходили особенно люто. Морозы под сорок, обильные снега. И были эти зимы богаты на события. Разочтясь с вынужденным годичным «сидением» в Голышманово, где когда-то в юные годы начинал работать в «районке», я оказался вновь в Тюмени, куда звали постоянно умные люди, втолковывая, что негоже поэту «засыхать в глухой провинции». Подвернулся веский повод, подал заявление об увольнении из районной газеты, уехал.
В Тюмени первое время обитал – где придется. С работой тоже не сразу определился. Попробовал «то и это», то есть газетное дело в разных местах. Слетал по командировке многотиражки авиаторов в морозный Сургут, привез нужные фотографии и зарисовочные материалы о вертолетчиках в блокноте, также тяжелый кашель, терзавший меня оставшиеся до тепла дни и ночи.
Устроясь затем в многотиражку городских строителей, получил койку в их общежитии и на выходные ездил на поезде «домой», чтоб наколоть Марии дров, она согласилась пожить в голышмановской «провинции» до окончания занятий в школе, где преподавала русский язык и литературу.
Мария осталась с годовалой дочкой Ириной, которой я привез из литинститутской сессионной Москвы ботиночки с колокольчиками и она, вызванивая ими, подрастала в поселковом детском садике. Помогали добровольные помощницы – бабушка-соседка, и еще кошка Кисуля, замерзающей подобранная во дворе нашей трехквартирной двухэтажки, быстро поправившаяся в тепле и при сытной еде, нарожав пушистых веселых котят.
Приладясь к делу в многотиражке, понимая, что и это дело временное, я находил время и для углубленных сидений над книгами и учебниками в читальном зале областной библиотеки, занимавшим обширное крыло Спасской церкви – с маковками куполов, но без крестов, спиленными в 30-х годах богоборцами-губельманами.
Константин Лагунов, продолжая руководить организацией тюменских писателей, держал литературную молодежь в поле своего зрения, без внимания мы не оставались. Тем более, что члены Союза, как всегда, устроили на отчетно-выборном собрании серьезный бунт, едва не ставший свержением Лагунова с поста ответсека, на который хотели продвинуть очеркистку Славолюбову. Не вышло. Лагунова поддержали партийные верхи, сам он тоже умел держать удар, в нем крепко сидела хватка бывшего комсомольского деятеля, знавшего интриги самых верхних эшелонов цековских функционеров.
Профессионалы, члены Союза, один за другим стали покидать Тюмень. И мне в качестве рабсилы довелось участвовать в отгрузке мебели и книг из квартир Славолюбовой, Николаева, Шесталова. Люба Ваганова снялась и уехала незаметно, затерялась где-то в областях Центральной России. Славолюбова поселилась в Череповце, затем в Вологде. Николаев вернулся в родной Свердловск. Шесталов ринулся в Ленинград, где учился раньше в институте имени Герцена. Сумел, вернувшись в град Петра Великого и Екатерины, отвоевать обширную квартиру в историческом центре города, тем знаменитой, что в ней в 20-х годах текущего века собирались «Серапионовы братья».
Снялся из бело-кирпичной «хрущевки» на улице Мельникайте и уехал в Москву соловей «нефтяных королей» Владимир Михайлович Фалей (Фалеев), конечно же, нянчивший в душе вполне понятную праведную цель – «покорить» столицу, как это делали и до него многие русские песнопевцы из провинции.
Поговаривал о переезде в Свердловск Ермаков, куда агитировал его переехать Николаев, но наш сказитель вскоре остыл, успокоился.
Поэтической молодежи, то есть нам, литературному активу, приходилось участвовать то в «неделях поэзии» на юге области, то высаживать десант в северных городах и поселках, промороженных, ветреных, но отчаянно оптимистичных, задорных.
Северная железнодорожная трасса, в строительстве которой в качестве простого рабочего-путейца принимал участие наш молодой очеркист Николай Смирнов, еще «барахталась» в болотах, вгрызалась в лесные гривы, вбивала сваи для мостов через реки и речки, поэтому мы выучились очень хорошо пользоваться самолетами. К тому ж, билеты стоили шутейные деньги, вполне по карману и тогда безденежным стихотворцам.
В калейдоскопе поэтических встреч помнятся тесные красные уголки северных подразделений первопроходцев, вмороженные в лед кают-компании речных судов и дебаркадеров, жаркие при самодельных электрообогревателях общежития, где ждущие стихов о любви девчата, встречая нас, в начале с визгом кидались освобождать растянутые шнуры и веревки от сохнущих плавок и бюстгальтеров, потом, расставив сидения, устраивались слушать заезжих стихотворцев.
Конечно, я мечтал о своей первой книжке, каковые имели уже Фалей, Кукарский и Нечволода, напечатавшись в Свердловске в виде небольших сборников, обернутых общей суперобложкой. Такие издания 15 поэтической среде иронично именовались «братской могилой». Но все ж это было серьезное событие в начальной литературной биографии каждого из вышедших к читателю!
Мой первый тоненький сборник «Проводы» – на третьесортной «соломенной» бумаге в январе 1970-го решил выпустить местный Дом народного творчества, присобачив ему на заглавной странице свою рубрику: «Стихи самодеятельных поэтов».
Виталий Клепиков, которому как профессиональному издателю, заведующему Свердловским филиалом в Тюмени, дали первый оттиск книжки на просмотр, поморщился на «самодеятельных», жирно перечеркнул, обозначил в выходных данных – «Средне- Уральское книжное издательство». За «неслыханное самоуправство» Клепиков получил выволочку и выговор от своего вышестоящего директора. Но «соломенная» книжка пошла уже по читателям и стала фактически моей дипломной работой в Литературном институте, которую мне предстояло защитить в декабре.
С ней, с «Проводами», в марте 70-го я полетел на Сибирский поэтический фестиваль в Читу. Приобрел новых друзей, а наша «отдельная» группа-троица, вероятно, хорошо проверенных компетентными органами стихотворцев, побывала на очень тревожной тогда китайской границе. Облаченные в шинели и зеленые фуражки, мы имели возможность постоять на самой кромочке советской державы, поездить на «газике» вдоль контрольной, укрепленной дотами, «ежами» и колючей проволокой, полосы, подняться на смотровую вышку в Забайкальске, «участвовать» в боевых тревогах, ночуя на заставах Даурского пограничного отряда.
Вернулся в Тюмень – с новыми «забайкальскими» стихами.
А наш Лагунов был бы не Лагунов, если бы не «претворил в жизнь» новое выдающее (после создания писательской организации) литературное событие на земле Тюменской!
Речь веду о Всесоюзных Днях советской литературы, которые периодически, в течение шести лет, во время жаркого месяца июля, проходили в области. Трудно сейчас назвать их инициатора, скорей всего мысль о проведении Дней родилась в обкоме партии, у первого секретаря Щербины. Далее подключилось Правление Союза писателей СССР, ЦК ВЛКСМ, верхи советских профсоюзов, также задействованы были крупнейшие нефтяные и газовые Тюменские главки – денежное обеспечение Всесоюзного мероприятия требовало громадных затрат.
Осенью 69-го мы составили списки на приглашение наиболее видных на наш взгляд писателей и поэтов всех республик СССР, отправили свои предложение в Москву, где, конечно же, все уточнялось и корректировалось в Правлении Союза писателей СССР и Всесоюзном Бюро пропаганды художественной литературы.
