Джин Рис - Путешествие во тьме
Что я хочу, мистер Прайс, так это эффектную песню для отборочного тура. Сердце мое проснулось, будто цветок весенний — очень эффектная песня. Все говорят: человек обязан трудиться, об этом пишут во всех книгах. Но я теперь ничего не читаю, так что никто не сможет убедить меня, во всяком случае, словами («Мой дорогой Уолтер…»)
Как грустно, когда лежишь без сна, а потом начинает светать и просыпаются воробьи — так бывало, когда тебя мучила грусть — ощущение одиночества и безысходности. Когда просыпались воробьи.
Но днем все было в порядке. А если еще выпить немного, то начинало казаться, что моя теперешняя жизнь — лучший способ существовать в этом мире, потому что с тобой может произойти все, что угодно. Не представляю, как это люди живут, когда им точно известно все, что случится с ними. Мне кажется, лучше умереть, чем жить. Ведь важно лишь одно — одеваться, чтобы мчаться на свидание с ним, и выходить из ресторана, и видеть огни на улицах, и садиться в такси, и ждать, когда он поцелует тебя в авто, несущемся к его дому.
Месяц пролетел, как неделя, и я подумала: «Уже июнь». В то лето временами бывало очень жарко. Особенно в тот день, когда мы ездили в Сэвернейк[28]. Помню, днем я сидела на стуле на лужайке в Примроуз-Хилл[29] и смотрела на стайки детей. Как раз за моим стулом два мальчика — большой и маленький — играли со скакалкой. В конце концов большой так замотал ею маленького, что тот не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Когда большой толкнул его, малыш растянулся на земле. Сначала он по инерции еще смеялся, но потом лицо его перекосилось, и он расплакался. Большой мальчик стукнул его — не сильно. Малыш заревел еще громче.
— Замолчи, — сказал большой.
Он снова собрался стукнуть малыша, но увидел, что я смотрю на них. И тут же изобразил на лице улыбку и начал развязывать веревку. Малыш перестал плакать и поднялся на ноги. Потом они оба, как по команде, показали мне язык и помчались с горы. Ножки маленького мальчика были короткими и пухлыми, все в ямочках. Он едва успевал за своим приятелем. Но все-таки снова обернулся и еще раз старательно высунул язык.
Солнца не было, но воздух был душным и неподвижным, грязно-теплым, как будто тысячи людей уже дышали им раньше. Мимо прошла женщина, она бросила мяч собаке по кличке Цезарь. Ее голос напомнил мне голос Эстер.
— Це-е-зарь, Це-е-зарь…
Посидев немного, я вернулась домой и приняла холодную ванну.
Когда вошла миссис Друз с письмом от Уолтера, я лежала и делала дыхательные упражнения. Прайс всегда говорил, что дыхательные упражнения для голоса лучше всего делать лежа.
«Я заеду за тобой на машине в шесть часов. Мы едем за город. Возьми вещи на два дня и все, что тебе понадобится. Договорились?»
Уходя, я встретила миссис Доуз на лестнице. Она поднималась из подвала.
— До свиданья, — сказала я, — я вернусь в понедельник или во вторник.
Она сказала:
— До свиданья, мисс Морган.
У нее были светлые волосы, длинное спокойное лицо и тихий голос, не похожий на зычные голоса кокни. Она всегда делала постное лицо, когда разговаривала со мной.
— Надеюсь, вы весело проведете время.
Она стояла на пороге и смотрела, как я сажусь в машину.
Меня беспокоило, как я выгляжу, поскольку у меня не хватило времени хорошенько высушить волосы. Я так волновалась из-за этого, что чувствовала себя, как животное, посаженное в клетку. Если бы он сказал, что я хорошо выгляжу, я бы смогла вырваться на свободу. Но он только оглядел меня с головы до ног и улыбнулся.
— Винсент приедет завтра поездом. Он привезет свою девушку. Думаю, это будет забавно.
— Приедет Винсент? — удивилась я. — Как мило. Это та девушка, с которой я его уже видела, — Эйлин?
— Нет, не Эйлин. Другая.
Когда стало темнеть, я почувствовала себя спокойнее. Мне на щеку сел мотылек, и я машинально его прихлопнула.
В столовой отеля по стенам были развешаны оленьи головы. Та, что висела над нашим столом, была большой, как у коровы. Огромные стеклянные глаза смотрели мимо нас. В спальне на стенах висели гравюры — «Проводы моряка», «Возвращение моряка», «Оглашение завещания», «Супружеская привязанность». Фигуры на них казались такими безжизненными, как будто художнику позировали чучела, а не живые люди: все женщины — высокие, толстые, опрятные, улыбаются; все мужчины — с длинными ногами и густыми бакенбардами; а вот неподвижные кроны деревьев были очень хороши, и казалось, что старые времена были действительно добрыми.
Я проснулась очень рано, и вначале никак не могла вспомнить, где я. Прохладный воздух, не похожий на застоявшийся воздух Лондона, лился из окон в комнату. Потом я вспомнила, что сегодня мне не нужно уезжать отсюда и что всю следующую ночь я тоже проведу с ним. Я была очень счастлива, счастливее, чем когда-либо в своей жизни. Я была так счастлива, что заплакала, как дура.
В тот день опять стояла жара После ланча мы поехали в Сэвернейкский лес. Листья буков в солнечных лучах сверкали, как стеклянные. На полянах среди травы росло множество маленьких цветов, желтых, красных, синих, белых, так много, что они сливались в один разноцветный ковер.
Уолтер сказал:
— На твоем острове есть такие цветы? Эти крошечные звездочки очень милы, правда?
Я сказала:
— Там цветы совсем другие.
Но когда я начала говорить о цветах на моем острове, мне снова стало казаться, что я никак не могу соединить — воспоминания с реальностью, как будто я просто придумала эти названия: стефанотис, гибискус[30], лютик, жасмин, франжипанни:
— Там есть очень красивые цветущие деревья.
Песенка жаворонка была слышна урывками, как будто в нем был часовой механизм, который кто-то то включал, то выключал.
Уолтер произнес странную фразу, как будто говорил сам с собой:
— Нет воображения? Что за ерунда. У меня прекрасное воображение. Мне давно хотелось привезти тебя в этот дивный лес — с того самого мгновенья, как я тебя увидел.
— Правда? — сказала я, — здесь очень красиво. Я даже не думала, что в Англии есть такие красивые уголки.
Но я чувствовала, что в этом пейзаже что-то не так. Как будто он лишен естественности дикой природы.
Мы зашли в рощу, где буковые деревья росли совсем близко друг к другу, так что их ветки сплелись — там, в вышине. Снаружи был жаркий, синий день, а здесь — будто в шатре — прохладно и сумрачно.
Мы сели на поваленное дерево, корнями все еще цеплявшееся за землю. Здесь ветер был совсем слабым, и деревья не шелестели. Долгое время мы сидели молча. Сначала я думала о том, как я сейчас счастлива, а потом просто сидела, не думая ни о чем, даже о своем счастье.
Он сказал:
— Ты при этом свете такая красивая.
— Только при этом?
— Конечно, нет, тщеславная девчонка. Но при этом ты просто неотразима. Я очень хочу тебя. Здесь куча укромных местечек, где олени укрываются на зиму.
— Только не здесь, — противилась я. — А вдруг нас все же кто-нибудь увидит?
И услышала собственное хихиканье.
Он сказал:
— Да кто тут нас увидит? А даже если и увидит… Люди просто подумают: «Вот счастливцы» и уйдут прочь, умирая от зависти.
Я сказала:
— Может, все так и случится, а может, и нет, — и подумала: «Нет, уж лучше вернуться в гостиницу».
— Скромница Анна, — сказал он.
— Все равно, давай вернемся в гостиницу, — сказала я. (Ты захлопываешь дверь и задергиваешь шторы, и потом это длится тысячу лет, но все равно кончается слишком скоро. Лори говорит: «Некоторые женщины долго ничего не чувствуют, только когда уже начинают стареть. Не везет им, бедняжкам. Лично я хочу порадоваться жизни сейчас, пока молодая.»
— Боже милостивый, — спохватился он, — хорошо, что напомнила, — Винсент должен сейчас приехать. Думаю, он уже ждет нас.
Я совершенно забыла про Винсента.
— Надо идти, — сказал Уолтер.
Мы поднялись с земли. Я почувствовала озноб, как бывает, когда спишь, и тебя внезапно разбудили.
— Тебе понравится его девушка, — сказал он, — ее зовут Жермен Салливан. Уверен, что она тебе понравится. Она очень приятная.
— Правда? — потом я не удержалась и добавила: — а Винсент — не очень.
— Ты хочешь сказать, что Винс тебе не нравится? Ты первая женщина, от которой я слышу такое.
— Да нет, конечно он мне нравится. Он настоящий красавец, — сказала я. — А эта девушка — она тоже выступает в шоу?
— Нет, Винсент познакомился с ней в Париже. Она говорит, что наполовину француженка. Бог ее знает, кто она, пусть будет кем угодно. Но в ней что-то есть.
Мы нашли нашу машину и вернулись в гостиницу. Было около шести часов. Я все думала: «Как страшно знать, что ты счастлива, как страшно говорить, что ты счастлива. Постучи по дереву, скрести пальцы и сплюнь».
