Юрий Красавин - Русские снега
«Северное сияние… Как это оно у нас явилось?.. Такого не бывало никогда…» — плыло в сознании.
Он прямо-таки разомлел от такой красоты — должно быть, потому и затиндиликало опять в ушах. И вдруг испуганно вздрогнул: над самым горизонтом, там, где деревня Боляриново и над нею созвездие Ориона, как бы опираясь на нее ногами, появилась фигура человека в свободных ниспадающих одеждах, вроде тоги, какие, если верить учебникам истории, носили когда-то древние греки и древние римляне, и в сандалиях на босу ногу. Ваня даже поежился; показалось, что стоит грек-римлянин прямо на снегу и можно легко представить себе, как ему холодно. Должно быть, этот человек давно стоял там, во всяком случае до того, как заметил его Ваня, да и не просто стоял, а перемещался и очень живо жестикулировал, разговаривая с кем-то. Легким дуновением ветра донесло какие-то слова, смысл которых разобрать было невозможно.
Повинуясь жесту говорящего, Ваня повернул голову и увидел его собеседника над селом Пилятицы, то есть над тем местом, где оно теперь погребено в снегу. Этот второй имел славянского типа лицо и был в рубахе-косоворотке, длинные волосы схвачены через лоб то ли обручем, то ли ремешком. Они стояли, обратясь друг к другу и беседовали через звездное пространство. Их фигуры были огромны, но не более половины занавеса, который к этой минуте поредел и почти исчез; они были подобны актерам на краю сцены перед зрительным залом. Однако же сразу отметил Ваня: хоть и виделись они отчетливо, но были всего лишь отражением, как на киноэкране, то есть при всей их очевидности являли собой явную призрачность.
Они разом вскинули руки; та часть «занавеса», что еще была между ними, колыхнувшись, пропала, уступив место черному космосу; на нем, как на классной доске, написались, а вернее сказать, проявились, как на фотобумаге, сияющие письмена. То были знаки, похожие на цифры и буквы неведомого алфавита, — из скобочек, кружочков, треугольничков — каждый величиной примерно с ковш Малой Медведицы.
Легким мановением руки славянин заменил знаки, его собеседник таким же образом усилил их свечение, после чего оба продолжали говорить, доказывая что-то друг другу. Ваня ясно видел их лица — они были оживлены, улыбались, разговор явно увлекал их. И не было им никакого дела до него, маленького человека, высунувшегося из своей снежной норы подобно мыши. Всплеснув руками, они направились друг к другу и, сойдясь, исчезли. И письмена тоже.
2.Ваня продолжал стоять, не двигаясь и чувствуя себя оскорбленным: его дурачили… С ним играли в игру, правил и цели которой не объясняли. «Это неблагородно», — подумал он.
А мороз припекал. Спохватившись, опять принялся он оттирать руками в варежках свои отвердевшие уши, но случилось новое явление: звездное небо вздрогнуло, звезды стронулись со своих мест и стали перемещаться, будто играя, — совсем, как снежинки. Ну да, они и превратились в снежинки — снегопад начался там, в небе. Он усиливался, и по горизонту уже словно бы возрастал пышный покров — пространство неба как бы продолжало пространство снежной равнины на земле. Ваня так и держал руки на ушах, увлеченно следя: там, глубоко в небе, шагал паренек в знакомой куртке, расстегнутой у ворота, а на шее у этого парня был знакомый шарф, за плечами сумка… то есть там шел он, Ваня Сорокоумов, к своей деревне Лучкино. Он шел взрывая легкий снег ногами, и вот что поразительно: чуть в стороне от него, без дороги, шли еще двое; одеты они были в стеганые куртки, пошитые заодно со штанами — довольно странно, необычно; с плеч на голову у каждого из них накинут был капюшон, отчего головы казались как бы соединенными с плечами. Эти двое то и дело оглядывались на шагающего с сумкой.
Видно было, как мгновенно вытаял в снегу там, на небе, холмик с зеленой травкой и луговые васильки цвели на нем с ромашками и дремой, и шмель гудел… Человек с сумкой протянул к цветку руки… но вдруг осыпался снег, скрывая маленькое лето…
Ваня засмеялся, стоя в своей норе и глядя на свое изображение. Смех его прозвучал в тишине, как что-то неуместное, и он осекся.
И за всем этим наблюдали, совещаясь между собой, двое, стоявшие в стороне.
…Снегопад на небе прекратился, живые изображения исчезли. Опять проступило почти черное небо и яркие звезды на нем.
Все увиденное настолько озадачивало, что Ваня в онемелом состоянии спустился на чердак, потом по лестнице в сени, тихонько вошел в избу, медленно разделся, лег в постель и закрыл голову одеялом.
Происшедшее совершенно не поддавалось его разумению; он инстинктивно понял: сейчас ему надо уснуть, чтобы все это стало сном.
3.От дома Сорокоумовых до телятника протянута была бечевка, которую разматывала Маруся, когда торила подснежный ход. Телятник располагался за деревней, до него недалеко, но и не близко. Маруся боялась, что заблудится в снегах, потому то и дело возвращалась назад по проделанному ею ходу: торит, торит, потом отступит, оглянется — то ей казалось, что ход уводит ее вправо, то делает опасное искривление влево. Сзади — шшух! — вдруг обвалился снег. Маруся ахнула, стала разгребать обвал и, слава Богу, справилась с этим делом быстро. Вернулась к крыльцу в страхе: этак-то уйдешь от своего дома, а снег сзади осыплется — и заблудишься насовсем!
Вот она и придумала: взяла моток бечевы льняной, привязала конец к балясине крыльца и пошла по проделанному ходу, разматывая его. Так-то надежней: по бечевке всегда найдешь родной дом, даже если опять обвал случится.
Она столь осмотрительно и аккуратно вела свой ход, что угодила как раз к теплушке телятника, к самой двери в эту теплушку. И вот даже теперь, когда он был готов, бечевочку не снимала.
Сын по этому поводу выразился глубокомысленно:
— Путеводная нить Ариадны…
С некоторых пор он стал подозревать, что греческую мифологию сочинили в деревне Лучкино, а потом уж она пошла гулять по белу свету. Дело, небось, обстояло так: заваливало тут всё снегом и тысячу, и пять тысяч лет тому назад, люди пробирались от дома к дому по бечевке. На этот счет, конечно же, было множество всяческих сказок. И вот проклятые степняки-кочевники, жившие только грабежом и разбоем, сделали набег на мирное Лучкино и увели здешних пахарей да охотников в полон, продали через Крым в рабство на острова Эгейского моря, на Ближний Восток и в Египет. От пленников там услышали и переложили на новый лад одну из здешних баек — как якобы какой-то богатырь ходил по лабиринту к чудовищу, похожему на быка и человека, а чтоб не заблудиться, царская дочка дала ему такую вот льняную бечевочку.
Однажды Ваня изложил свое подозрение матери, но Маруся в мифологии была не сильна, оспаривать его не стала, тем более, что неясно было, то ли сын шутит, то ли всерьез говорит.
А в связи с этим у Вани родилось еще одно очень важное предположение, которое взволновало его, поскольку затрагивало религиозное чувство, пробудившееся в нем после несчастья. Так вот он предположил и даже уверился в том, что мать Иисуса Христа, Мария, была из пленниц-славянок. Она еще маленькой девочкой пленена была и увезена в неволю. Именно за страдание и избрал ее Бог в матери сыну своему, за то, что умудрена была этим страданием, а иначе необъяснимо. Иначе откуда же у нее такое желание быть покровительницей именно русской земли? Только потому, что здесь ее родина!
— Ты думаешь, она покровительствует нам? — осторожно спросила Маруся.
— Еще молимся о богохранимой стране нашей… — со странным выражением произнес он. Так в церквах поют: я и по радио слышал, и по телевизору. Богохранимой… А Божья Матерь искони считается спасительницей и хранительницей русской земли и русского народа, как народа избранного. Это общеизвестно.
— Почему же, Ваня, такие беды на нас? — тихо произнесла Маруся. — То голод, то война, то раскулачивают да расстреливают… а теперь вот снега упали, засыпало.
— Не знаю. Вот встречу Богородицу, спрошу.
— Где ты ее встретишь?
— Говорят, она приходит… странствует по нашей земле. — Подумал, добавил: — Небось, мы ее часто встречаем, да не узнаем. Она ведь может явиться и нищей старушкой, и молодой женщиной, но не так-то легко распознать, коли она того не хочет. А захочет — откроется.
4.Маруся была задумчива. Она не сразу поняла, когда он спросил:
— Ну, а как там наши минотаврики в телятнике?
Отозвалась после паузы:
— Спят. Сходи, Вань, проведай их, а? Ума не приложу, что с ними делать. И Веруня, как на грех, тоже спит…
Были когда-то в Лучкине и коровник, и свинарник, и конюшня, и кузница. Говорят, даже птичник был — при коллективизации собрали со всех дворов кур в один сарай. Все с годами утратилось — тока, сараи, амбары, скотные дворы — будто в воздухе растаяли или растворились в земле. Остался один телятник.
