Алексей Колышевский - Изгои. Роман о беглых олигархах
– Пашка, – говорит, – пойдем, сходим в «Министерство». Бабцов подснимем, то да се…
– Отчего же, – говорю, – не пойти. Натурально, пойдем. И подснимем, и то и се. Чего нам, в самом деле-то?
Пришли мы туда, поместились за столик в вип-зоне, то есть все как положено. Выпили, покурили. Приятель мой человек гражданский, он в туалет отлучился закинуться дурью, а я сидел, курил кальян, глазел на девочек и прикидывал, к какой бы из них подкатить. Столик наш обслуживал официант, который меня с самого начала тихо бесил. Морда у него была какая-то наглая, и держался он нетипично для халдея. Не заискивал, не лебезил с целью соискания чаевых. Всячески демонстрировал свою полнейшую к нам индифферентность и собственную независимость. Мол, «ходят тут какие-то. Бычье, мля, негламурное. Старичье немодное». Даже, кажется, что-то такое сказал. Надерзил мне в ответ. Кажется. Ну и я ему ответил. Как? Возможно, не вполне адекватно. Я воткнул ему вилку в живот. Тут вернулся мой приятель, удивился. Официант вопил, катался по полу и делал вид, что вот-вот помрет. Свернув цепь событий, которые последовали за моей паскудной выходкой, скажу лишь, что беднягу уволили, а передо мной извинились. Кажется, я там кричал, что всех посажу и расстреляю. Вот такая я «невинная жертва». За дело терплю, сам знаю. Одного официанта мне полжизни не отмолить, да я и не молюсь. Ни за него, ни за кого бы то ни было. Даже за себя. Не привык как-то. Перед Господом Богом стыдно, что рассчитывает на его снисхождение такая тварь, как я. Хотя всякая тварь да славит Господа. Запутаться можно, правда? Так запутаться, что с катушек свернешься, а у меня с головой и так все не очень…
* * *…Красно-черный броневик появился вдалеке, он был единственным движущимся предметом на дороге в этот час. Наши роли были расписаны заранее: я, взяв пулемет, молча кивнул Шурику и пошел в конец салона. Шурик включил передачу и стал потихоньку сдавать назад. Он очень медленно подъехал к противоположному краю стоянки и, перебросив ручку переключения скоростей в «драйв», до отказа выжал педаль акселератора. Желтая, пропахшая запахом тысячи задниц наивная туша школьного автобуса содрогнулась и, чуть помедлив, прыгнула вперед, перескочила через бордюр, вспахала газонную полосу и вылетела наперерез броневику.
Хорошо еще, что их скорость была невысокой, а водитель броневика как следует приналег на тормоз. Поэтому они не разрезали наш говенный автобус пополам, а лишь сильно вмялись в левый борт. От удара я потерял равновесие, и, если бы не схватился за поручень, идея абордажа инкассаторского броневика потерпела бы сокрушительное это самое… на букву «фе». Автобус покачался на осях и… не перевернулся. Раздался оглушительный треск – это Элекзендер строчил как тот пулеметчик, который «за синий платочек», и пули со стальным сердечником, запрещенные к использованию всеми мыслимыми конвенциями и соглашениями, вспарывали обшивку броневика, словно брезент. Я, еще оглоушенный ударом, тряся головой, словно братишка мистера Паркинсона, поднял свой пулемет и присоединился к Шурику, начав вскрывать инкассаторскую жестянку с другой стороны. После минутной артподготовки, когда броневик был превращен в дуршлаг, мы выскочили сквозь разбитые окна автобуса. Из недр броневика слышались вопли как минимум трех человек: значит, проблемы с живыми еще впереди. Времени на переговоры не было, к тому же замок изнутри могло заклинить, и Шурик прилепил к задним дверцам броневика круглую пластидную бомбу на магнитной подушке.
– Паша, валим, сейчас жахнет!
Шурик стоял в туче пороховых газов, и голос его звучал откуда-то сверху, так преломлялся в этом адском дыму звук.
Забежали за наш погибший автобус, и Элекзендер нажал на кнопку пульта бомбы. Жахнуло, и славно жахнуло, правую дверь сорвало с петель и отбросило метра на четыре. Цинк пулемета заметно полегчал, но что-то там оставалось, и я бросился к броневику. За добычей. Следом за мной рванул и Шурик, который первым увидел, как из кузова перевернутого инкассаторского автомобиля показалась окровавленная голова чернокожего охранника, а затем к голове добавились две руки, сжимавшие помповое ружье.
– Ложись! – крикнул Шурик, и я упал, выставив пулеметный ствол перед собой, а вот Шурик упасть не успел…
В картечном патроне помпового ружья девять свинцовых шариков, каждый массой в пять граммов. Двадцать пять граммов картечи попало Шурику в голову и в грудь, он скончался мгновенно, еще не успев удариться о землю. Чернокожий охранник пал мгновением позже от последней остававшейся в моем цинке очереди.
Он единственный из четырех охранников остался в живых после нашей атаки: водитель погиб первым, двое других, тех, что ехали в кузове, скончались от взрыва бомбы. Внутри нашлись два мешка, довольно увесистых, каждый килограммов по пятнадцать. Вытащив их наружу, я, оглохший от пулеметной стрельбы и взрыва, с трудом расслышал, что кто-то зовет меня по имени: «Павьел, Па-а-а-вьел». Обернулся – это была Дова. Она сидела за рулем трехосного пикапа «Додж», и вся доступная обзору часть ее тела выражала нетерпение и предвкушение быстрой езды. Я с переброшенными за плечи мешками подбежал к пикапу, закинул свою ношу в открытый кузов, прыгнул в кабину, и пикап рванул с места, словно крылатая колесница Фаэтона. Пролетев двадцать кварталов и оказавшись в районе трущоб, Дова свернула в тупик и, с грохотом влетев на тротуар, затормозила. Здесь я пересел в добропорядочную чистенькую «Акуру», спокойно выехал из города и через три часа был в Нью-Йорке. «Акуру» я навсегда оставил в подземном гараже, где дают парковочный талончик с номером, но не интересуются данными владельца. Я поселился у Алевтины, а обо всем, что было после, я уже рассказывал.
Как художник художнику
Вид у Любителя Сигар был растерянным. Он, пытаясь сосредоточиться, вертел в руках пустой коньячный бокал и старался не смотреть на своего собеседника. Тот же, наоборот, по-куриному вытянул шею и в нетерпении ерзал на стуле, ожидая реакции. Молчание затянулось и с каждой минутой становилось все более нелепым. Наконец Любитель Сигар очнулся, неуверенным движением вернул бокал на место и тяжелым взглядом нетрезвого человека уставился на соседа.
– Ну, как вам? – робко спросил тот.
– Честно? Мне понравилось, – Любитель Сигар немного помедлил, будто решаясь на что-то очень непростое, и добавил: – Илья. Только вот что…
– Что? – с волнением спросил Илья и нервно сглотнул.
– Хорошая история. С точки зрения драматургии просто безупречная, но концовки у нее нету.
– Разумеется, нету! Я ее не придумал пока!
– И вот еще что: с ограблением как-то слабовато вышло. Подробности хромают.
Илья посмотрел на Любителя Сигар с вызовом:
– А по-вашему, надо было смаковать все эти марки оружия, чавкающую под ногами кровь, голову Шурика, которая превратилась в решето, да?
Любитель Сигар засопел и разлил коньяк по бокалам.
– Да чего там душой кривить. Хорошая история, мне так не придумать, честно признаюсь. Вот я и увязаю в мелочах. Если уж совсем по-честному, то это не стыдно и продюсеру показать.
Поклонник сигарет Илья достал было пачку «Бенсон», но вспомнил, что курить в ресторане нельзя, и со вздохом убрал сигареты обратно в карман.
– Где его взять, того продюсера… Самому разве вложиться в кинобизнес? Неплохо звучит, кстати. А что? Куча эмигрантов из России состоялись в зарубежном кино!
– Чушь и полная ерунда, – Любитель Сигар был спокоен, и лицо его выражало холодное высокомерие прожженного всезнайки. – Тогда кино было молодым, тогда можно было сказать в нем что-то новое, тогда почти все в кино было новым – это сейчас оно топчется на месте. Знаете, сколько есть сюжетных линий? Всего тридцать шесть! И это неоспоримый факт: по отдельности, а чаще вперемешку все сюжеты повторяются. Любовь, месть, судилище… – при слове «судилище» его левый глаз едва заметно дернулся. – Между прочим, почему этот ваш супермен, как там его?..
– Павел.
– Почему этот Павел не поступил благородно? Почему не бросился к бедолаге Шурику, не закричал с пафосом: «Эй! Брат! Вставай! Не смей умирать!» А убедившись, что его друг мертв, не поднял голову к небесам, загрязненным косматыми тучами, и не выкрикнул протяжно: «Не-е-е-е-т!» – почему?
Илья улыбнулся пьяно и счастливо и простодушно молвил:
– Потому что это отстой, дерьмо собачье.
– Вот! О чем я и говорил! Именно! А вы говорите «вложиться в кинобизнес»… Нет уж, тут надо раз и навсегда уяснить для себя, что наши с вами истории – это лишь наше с вами хобби. Хобби, которое никому, кроме нас, не интересно. Или…
– Что? – Илья подался вперед. – Или что?!
– Или, черт меня задери, встречаться с кем-то вроде Спилберга. Это как скаковой забег, в котором все знают фаворита.
Илья покачал головой:
– Спилберг крутой.
Любитель Сигар не просто хихикнул, он засмеялся, даже заржал в голос, и сам стал похож на фаворита ипподромных бегов:
