Зоя Воскресенская - ДЕВОЧКА В БУРНОМ МОРЕ
— О благородный фюрер, — воскликнула дама в ярко-голубом шелковом пальто, — как он нежно прижал к себе малютку! Это так символично!
— Может быть, мадам, вы поищете в горе трупов мадонну, из рук которой вырвал ваш фюрер младенца? — Студент в белой шапочке, с которой на плечо свисала черная кисть, метнул злой взгляд на сердобольную даму.
— Русские варвары! — продолжал выкрикивать молодчик в коричневой рубашке.
— Замолчи, гитлеровский выкормыш! — хрипло крикнул высокий худой человек в роговых очках. — Я поляк, бежал с германской каторги. Я знаю это место. Эта фотография растерзанных людей сделана в варшавском гетто. Я сам видел эти горы умерщвленных гитлеровцами людей. Немцы похваляются собственными зверствами!
Антошка схватила маму за руку. На мраморный цоколь дома ловко вскарабкался юноша в клетчатой рубашке, в брюках-гольф. Он откинул прядь светлых волос со лба.
— Люди, клянусь вам, это наша деревня Лидице, уничтоженная фашистами. — Чех показал на фотографию: на развалинах домов, как кладбищенские кресты, торчали печные трубы и вздымали к небу обгоревшие сучья толстые стволы деревьев. — Нацисты уничтожили всех жителей этой деревни.
— Я — серб! — Мужчина с ярко-черными глазами встал спиной к витрине и раскинул руки. — Я свидетельствую — это все злодеяния самих фашистов.
— Господи, — крестилась старая шведка, — неужели ты так несправедлив, что не знаешь, кого покарать?
— Кого же, по мнению почтенной фру, должен покарать Господь Бог? — прошипел шведский фашист.
— Убийц! Будь они трижды прокляты! — Старуха стукнула палкой о тротуар.
— Смотри, — прошептала Антошке Елизавета Карповна, — вон там, внизу, в самом углу, фотография развалин. Видишь в дыму силуэты? Это наш Харьков, мой родной город… Что сделали немцы с нашим прекрасным городом!
На цоколе здания, поддерживая друг друга, стояли француз, датчанин, норвежец, бельгиец… Все они, гневно жестикулируя, каждый на своем языке говорили шведам о бедствиях, которые принес с собой фашизм. Не все понимали их, и не все старались понять. Многие торопились уйти. Они предпочитали не знать, что творится за пределами их страны. Они были нейтральны.
Из толпы вынырнула девчонка. Она попыталась взобраться на цоколь, длинная коса раскачивалась за спиной, как светлый маятник. К ней уже протянулись руки, чтобы помочь взобраться на цоколь. Антошка покажет сейчас, что сделали немцы с ее родным Харьковом. Там родилась ее мама, там живет тетя Люда — может, ее тоже замучили немцы… Шведы ее поймут, она хорошо говорит по-шведски…
Но твердая рука мамы схватила за косу-маятник.
— Сумасшедшая, немедленно идем! Мама была сердита не на шутку.
— Ты понимаешь, что могла натворить? — выговаривала Елизавета Карловна всю дорогу. — Ты в чужой стране, ты не смеешь своевольничать. Все, что надо, за тебя скажет наше правительство, наше полпредство. Ты не смеешь совать своего носа не в свои дела!
— Я не желаю здесь жить. Понимаешь — не же-ла-ю! Я хочу домой и не буду прикидываться дурочкой, которой все равно. И всегда во всем виновата я, что бы ни случилось, даже на улице.
Елизавета Карповна шла молча.
— Мамочка, прости меня, я знаю, что всем этим не поможешь, но ты сама готова была кричать, когда увидела Харьков.
— Хорошо, хорошо. Помолчим немного, — сказала Елизавета Карповна.
По Кунгсгатан, цокая подкованными сапогами по мостовой, сжав в руках резиновые дубинки, спешили полицейские.
НОЧНАЯ ВАХТА
Елизавета Карповна и Антошка еще издали заметили у подъезда пресс-бюро машину с красным флажком на радиаторе. Это была машина Александры Михайловны. Значит, она тоже приехала.
— Что-то случилось, — заторопилась Елизавета Карповна. — В этот час Александра Михайловна обычно работает у себя в кабинете.
Быстро сбежали по крутым ступенькам в полуподвальное помещение. В пресс-бюро уже было полно народу. Собралась вся советская колония. Здесь и дипломатические работники, и уборщицы, и машинистки, инженеры торгпредства и работники по охране, свободные от дежурства. Все они окружили полпреда.
Прибыли дипломатические курьеры из Советского Союза и привезли почту. Александра Михайловна сама раздавала письма. Почти каждый получил весточку от родных и друзей.
Получила письмо и Елизавета Карповна. Антошка видела, как дрожала мамина рука, когда она отрывала кромку конверта.
Прильнув к плечу матери, Антошка читала папино письмо и видела, как на листок падают и расплываются капли. Мама плакала. Письмо было написано три месяца назад.
— Как долго шла почта, где он сейчас, что с ним? — вздохнула Елизавета Карповна.
Анатолий Васильевич писал, что идет в бой «по своей специальности», чтобы о нем не беспокоились, что весь народ верит в победу.
— Как это «идет в бой по специальности»? — спросила Антошка. — Ведь папа коммерсант. Мама пожала плечами.
— Может быть, по снабжению армии нефтепродуктами?
— А почему же он пишет «в бой»?
— Я сама не понимаю, — ответила чуть слышно Елизавета Карповна.
Но Антошка по глазам мамы видела, что она о чем-то догадывается.
В конце письма Анатолий Васильевич сообщал, что, зайдя на квартиру, он нашел в почтовом ящике письма для Антошки, которые пересылает.
Елизавета Карповна потрясла конверт, и из него выпало письмо, сложенное треугольником, и маленькая записка.
Записка была от подружки Hаташи. Она писала ее перед отъездом в эвакуацию. «Ты с мамой, наверно, уже эвакуировалась, я заходила к тебе два раза и никого не застала. В соседний дом попала бомба, и в нашей квартире вылетели все стекла. Правда, страшно, когда падают бомбы?» — «Милая Наташа, а я даже не знаю, как все это выглядит. Наверно, страшно». И Антошке стало вдруг стыдно оттого, что она не знает, как падают бомбы, и она почувствовала себя в чем-то виноватой перед подругой.
Антошка развернула хитро сложенное треугольное письмо. От кого оно? Читала с возрастающим недоумением:
«Дорогая Антошка! Где ты? Я был в Москве, звонил тебе, но мне никто не ответил. (Твой телефон и адрес я узнал еще тогда, в лагере, у старшей пионервожатой, но не решался написать.) Я иду на фронт. По секрету скажу тебе, что я сбежал от бабушки по пути в эвакуацию. Папа с мамой на фронте. Мне стыдно было ехать с малолетними детьми и старыми женщинами. Я прибавил себе два года, а свидетельство о рождении, сказал, потеряно. И это правда, что свидетельство потеряно: я сжег его, когда мы собирались в эвакуацию. Я всегда помню тебя и, чтоб ты знала, буду биться до последнего, а кончатся патроны — буду грызть зубами фашистскую гадюку. Ты читала, наверно, что наш пионерский лагерь захвачен гитлеровцами. Гады! Когда устроюсь в часть — пришлю тебе номер своей полевой почты. Ты будешь писать мне? Ладно? Ну, бывай! Витька».
На письмо горниста-солдата тоже упала светлая капля.
В комнате слышался шорох переворачиваемых страниц, иногда тяжелый, приглушенный вздох. Каждый ушел в свое письмо, каждый был сейчас у себя дома, на Родине.
И только один человек не получил письма. Это был новый член советской колонии Сергей Иванович, капитан Красной Армии. Он с группой советских военнопленных, поднявших восстание в концлагере в Норвегии, бежал в Швецию. Норвежский юноша Улаф перевел их через границу. Это у постели Сергея Ивановича дежурила ночи Елизавета Карповна в шведском госпитале, и теперь, поправившись после ампутации ноги, он обосновался в пресс-бюро и со всем жаром отдался работе. В пресс-бюро он являлся раньше всех, на рассвете, отстегивал ремни протеза и прятал свою новую деревянную ногу в угол за кипы бумаг — протез мешал и раздражал. Подхватив под мышку костыль, он наводил порядок на столах, чистил, смазывал, заправлял для работы ротаторы, пишущие машинки, раскладывал кипы бумаг, печатал одним пальцем на машинке адреса новых подписчиков. Затем подвозил к большой карте Швеции, висевшей на стене, стремянку, разыскивал деревни и поселки, откуда пришли письма с просьбами посылать бюллетень, и накалывал булавки с цветными головками. «Белых пятен», куда не доходили «Новости из Советского Союза», становилось все меньше.
По ночам Сергей Иванович сидел у радиоприемника и записывал московские передачи для областных и районных газет и жадно искал в сводках знакомые имена командиров и отличившихся красноармейцев и больше всего радовался сообщениям о действиях партизан в Гомельской области, где осталась его семья.
Сергей Иванович, подперев лицо руками, сидит и читает сводку Совинформбюро. Все другие читают и перечитывают письма от родных.
Но вот исчезли все звуки. Антошка подняла голову. Александра Михайловна, прижав к себе Анну Федоровну, гладила ее по голове.
— Сын у нее погиб на фронте, — шепнула мама и крепко обняла Антошку,
