Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2013)
над вечным временем навис.
Не будут сказаны
душой
повинные слова,
не будут связаны,
томленьем совести добытые права
на честь и ясность.
Эти гибкие дубы
таят опасность
необретения судьбы.
Ни с кем советуясь,
не поверяя стыд и боль,
почто ты сетуешь,
что нас оставила любовь.
Идти к причастию,
не исповедавшись в грехах…
Орг а н несчастия
Уже раздул свои меха.
* *
*
Пыхтит буксир и гордо реет
Флажок, не ведающий сна.
Необъяснимо душу греет
Обманчивая тишина.
По всем приметам — будет ветер,
Захлёбывается эфир…
Но, кажется, — один на свете —
Тревожится смешной буксир.
Свистит свисток, дрожит машина,
Куда-то вдаль глядит матрос
Из-под руки, и трётся шина
О дебаркадер, будто пёс.
Глядишь, и боцманские дудки
Сверкнут сиянием своим…
Звучат ли наши прибаутки
Предупрежденьем штормовым?
Обращение в слух
Окончание. Начало см.: 2013, № 1.
26. Тьма и Мокошь
— Кто летал ночью на самолете — но не на запад, а на восток? На север? Куда-нибудь над тайгой, над лесами? Зимой? — Анна подняла глаза к потолку. — Еле-еле тусклые огоньки… пустота... Темнота... Темно десять минут... двадцать... сорок...
Вспомните, как она говорила: электричество дали в пятидесятых годах. А до этого? тысячу лет в темноте…
Коротенький перерывчик — июнь-июль, там и ночи-то нету, так, сумерки — «солнышко на Петров день встречали», свиданки… Летняя ночь — пустячки...
Хотя эта земля полностью даже на лето не отмерзает: холодная, мокрая земля ночью, туманы…
А вот с осени, с октября — уже раньше темнеет: приехала за ребенком, а нет ни ребенка, ни мужа… еле-еле нашла, как-то наспех одела, схватила, бежит по рельсам, морось осенняя, и муж гонится, поезд гремит… Дальше: седьмое ноября — не зря ноябрь, почти полярная ночь — брата забрали вечером, в слякоть, грязного, мокрого — и забили в ментах…
В ноябре спать ложатся с ножом. В ноябре ночью пьют в гаражах.
Но даже осень — присказка. Настоящая ночь наступает зимой. Настоящая тьма. Когда круглые сутки не «между собакой и волком» — а между волком и волком. Вот это — Россия… А по-настоящему — даже и не Россия, а Чудь и Мокошь.
Летом — лес, сырая земля месяца два-три, три с половиной... А все остальное — зима, ночь, холод и лед, между волком и волком…
Над какой там империей солнце не заходило?..
А у нас — восемь месяцев не восходит. Даром, думаешь, самая незаселенная территория? Думаешь, рулят Москва и Питер — а остальное так себе, приложение? Черта с два!
Рулит Чудь. Территория тьмы.
Вы всё плачетесь, что людям плохо живется. А как им житься, если эта страна — не людская, она устроена не для людей. Это страна — для пустоты, для метели.
Все пригнано плохо одно к другому, везде дует, все дребезжит — почему? Почему везде щели? все тонко и рвется?
Даже в городе — почему на каждом углу подворотни и темные закоулки? «Все криво», «все через зад», все воруют и пьют в подворотнях. И вообще, пьют — почему?
Этот ваш «цинк», «радость», «смысл» — это все ерунда.
Нет ни радости, и нет смысла. Пьют, чтобы на трезвую не ходить через ночь. Лучше сразу в беспамятство. Лучше пусть принесут с разбитой башкой. Провалиться под лед.
В гаражах — это чтобы закрыться, приникнуть поближе к тьме и к земле. Тут не «радость»… Ха, «радость»!
Какая радость для шамана есть грибы? Его рвет с них. И смысла шаман не ищет. По крайней мере, он знает, что нет словесного смысла. Есть тьма, и шаман в нее ходит.
Когда русские пьют — они все шаманы. Это древнее-древнее, в тысячу раз древнее вашего христианства.
Даже если живут теперь не в деревне, а в Бибиреве, в панельной многоэтажке… Войдите в любую квартиру — не в центре, «дизайнерскую» с искусственными людьми, а в любом Мончегорске… да или даже в Москве — только подальше, в Печатниках, в Марьине, в Капотне, — откройте полупустой шкаф с тряпьем, на кухню пройдите, чтобы клееночка липкая, чтобы в линолеуме дыра, и за дверью бачок течет ржавой струйкой — чт о , вы думаете, это? бедность?
Нет. Это калиточки, это тропиночки и закоулочки в ночь. В ночь кривая дорожка — короткая, а удобный пролаз — это щель. Мы мордва. Мы всегда возвращаемся в ночь. Ночь ледяная и черная, но зато нет надежды. Ночь всегда та же самая, одна и та же — а свет ненадежен и слаб. Если теплится огонечек — значит, чужие люди придут, будут сидеть за столом, говорить: «Ты хорошая девочка, мы приехали за тобой…» А ты должна руки вот так положить и сидеть. И кричи не кричи — кругом ночь...
— По описанию… — хрипловато, с усилием засмеялся Федя, — по описанию — какой-то ад?
— Нет. В аду жарко, кучно. А здесь — то, что было раньше, чем ад. Здесь — та ночь, которая была сначала…
— С начала, — вежливо поправил Федор, — было, как известно, Слово.
— Сначала была ночь, — повторила Анна с нажимом. И, вероятно приняв Федино молчание за согласие, кивнула сама себе и повторила значительно: — Да. Сначала была — ночь…
27. Рассказ о братьях и сестрах
[Николай]
Ночью кто-то стучится в окошко.
Мать просыпается: «Это кто?»
«Мам! — говорит. — Да это же я, твой сын Николай».
Она говорит: «Да ты что, он у меня три года уж как погиб!» И дверь не открывает — вот как сейчас помню…
А дед какой-то был нищий, ночевал. Говорит: «Да не бойся — давай открывай, я с топором за дверью тама…»
Открыли — а это брат! Представляете, три года ни письма, ничего: мать три года его за упокой поминала…
А он, оказывается, в Польше был, попал в плен… как-то там все это было сложно… (шепотом) Он во власовских войсках был, по-моему…
Он никогда о себе не рассказывал.
А знаете, за что его посадили-то?
Война кончилася, и пригнали к нам дизеля … ну эти самые… трактора, трактора! А он в присутствии своего родственника сказал: «А на дизелях-то — с американских танков гусеницы содранные…» Вот за эти слова его взяли.
Я помню, пошли мы в Рязань со снохой. Мать дала нам бутылку молока, буханку черного хлеба и сколько-то яиц. Я босяком, все ноги потерла… что мне там? десять лет.
Приходим, а нам отвечают в окошко: «Врагам народа передачу не передают».
И когда следствие шло, его спрашивают: «А почему ты сдался, а пулю себе не пустил?»
А он говорит: «А мне жить хотелось, мне было пятнадцать лет».
Ему говорят: «Ты врешь. Как ты мог в пятнадцать лет воевать?» И дали ему пятнадцать лет, трибунал.
У него жена молодая - красавица, мальчик сын. Ну, жена его не дождалась: пятнадцать лет она его не собиралась там дожидаться, она вышла замуж. Всё продали после него…
И вот он три года уже отсидел, пишет маме письмо: «Мам, ты не переживай, я больше армии здесь не пробуду».
И что вы думаете?
С ним сидел какой-то там генерал. Ну все сидят — кто за что. И генерал его спрашивает: «А тебя-то за что?»
Брат сказал ему.
«А в деревне ты кем работал-то?»
«Пастухом».
«А ну, — генерал этот ему говорит, — садись давай пиши письмо на имя Жукова!»
И он пишет на имя Жукова письмо…
А отец говорит: «Мать, чего-то нашим Колькой интересуются?»
Из района запрос пришел, а отцу шепнули: он был бригадиром.
Начали проверять.
Моя мама считалась мать-героиня: она имела значок с младенцем на груди.
Ей говорят: «Как же это у тебя могли два ребенка через четыре месяца родиться?..»
